Валериан Светлов - Рабыня порока

Это была довольно полная девушка, с веселым выражением здорового, румяного, хотя несколько грубоватого лица, на котором светились ясные и задорные глазки. Она была небольшого роста, но хорошо сложена; несмотря на очевидную тоску, угнетавшую ее, от всей ее фигуры веяло жизнью, молодостью и здоровьем.

Тетка Гильдебрандт вышла из-за стойки, так как в течение более чем получаса никто не приходил больше в таверну, и подсела к столику своих гостей. Двое из них посторонились, чтобы дать ей место.

– Что это, – сказал один из них, – Марта сегодня как будто не в духе? Она всегда бывает такая веселая, болтливая, приветливая, а сегодня просидела весь вечер в углу…

– Да, – задумчиво о ответила старуха. – Она молода, и в ней много жизни. Она никогда не падает духом и умеет всех развеселить в доме. Когда Кристьерном овладевает злоба, она и его умеет смирять. Но сегодня ей, по-видимому, нездоровится с утра. Прошлой ночью она видела сон, который расстроил ее. Утром она сказала мне: «Тетушка, сегодня со мной должно что-то случиться: или очень хорошее, или очень дурное»…

– А что же ей снилось, тетушка Гильдебрандт? – спросил один из гостей.

– Что будто бы какой-то великан с огненными глазами схватил ее с постели и поднял ее высоко-высоко… А потом сам стал подыматься с ней под самые облака. У нее замер дух, и сердце забилось. Она говорила, что ей было и радостно, и страшно…

– А что было дальше? – спросил тот же гость, обрадовавшись случаю поболтать, так как долго уже они все сидели в безмолвии.

– Она тут-то и проснулась, и ей показалось, что она падает с неба.

– Девичьи сны! – сказал старик, хитро подмигивая старухе и подталкивая ее локтем. – Жених грезится… Да и что другое может грезиться девушке?

– Ах, что вы, что вы! – махнула на него рукой хозяйка таверны. – Марта еще очень молода. Ведь она родилась в 1682 году… ей теперь всего только девятнадцать лет, настоящий ребенок.

– По виду ей больше.

– Ну, да! Она кажется старше своих лет, благодаря полноте. Бедная сиротка! Хорошо, что она нашла у нас в доме приют и любовь, а то плохо ей жилось бы на свете…

И старуха принялась за рассказ, который все посетители таверны Кристьерна уже много раз от нее слышали. Но это нисколько не смущало старуху и, кажется, еще меньше ее гостей. Рассказ был настолько интересен для них, у которых было так мало интереса в жизни, что они готовы были слушать его хоть каждый день, а в особенности теперь, когда делать все равно было нечего, а ночь предстояла длинная.

– Вы ведь знаете, кажется, – начала старуха, – что Марта родилась не здесь…

– Как же, тетушка Гильдебрандт, – сказал один из стариков, – вы нам говорили, что она родилась в Ливонии…

– Да, в окрестностях Дерпта.

– И родители ее…

– Бедные крестьяне, умерли, оставив ее сиротой на свете. Ах, Боже мой, вот опять выстрел! Другой… третий…

– Не обращайте внимания, тетушка. Мы должны были бы уже привыкнуть к этой русской музыке. Так вы говорите, она осталась сиротой?

– Да, отец ее умер, когда она была очень маленькой, а больная мать ее вскоре последовала за ним в могилу. Она была очень умным, добрым ребенком, и, если бы не благочестивый пастор Глюк, который по христианскому милосердию своему сжалился над нею, ей бы пришлось погибнуть.

– Он взял ее к себе в дом, кажется?

– Да… У него были дочери, и Марта сделалась их подругой.

– Бог, а по Его велению и добрые люди никогда не оставляют своим вниманием сирот, – вставил с глубокомысленным видом один из сидевших за столом.

– Выходит, что так, мой почтеннейший, – согласилась старуха. – И пастор наравне со своими дочерьми учил ее читать и писать, а также обучал ее музыке и танцам… Вы видите, Марта – образованная девушка, несмотря на свое происхождение…

– Да, да! И она умеет обходиться с людьми и говорить с ними, – закивав головой, согласился гость, начавший этот разговор.

– А как же она попала к нам, в Мариенбург? – спросил ее другой.

Но тетка Гильдебрандт сама ответила на этот вопрос.

– Да ведь пастор-то Глюк скоро умер. Не везло девочке в ее детстве. А в это время в Ливонии разыгралась война между царем и шведами, и молодым девушкам стало опасно оставаться в стране, наполненной солдатами… У пастора было много друзей, и они предложили его дочерям отвезти их в Финляндию.

– Ну вот, как это хорошо! – с удовлетворением сказал один из собеседников.

– Да… – кивнула головой старуха. – Но предложение это обошло Марту. Они соглашались отвезти в Финляндию только дочерей Глюка, но не ее.

– Ну, уж это было с их стороны невеликодушно, вовсе даже не по-христиански…

– Что делать! На свете ведь не одни только добрые люди, почтенные господа мои!

– Так что же сделала Марта?

– А что же ей оставалось делать? Она, как вы знаете, девушка решительная и смелая. Такова она теперь, такой и всегда была, с самого детства, как только рассуждать стала. Она еще издавна слышала от своей матушки, что в мариенбургском парламенте, в Пруссии, живет их родственник Кристьерн Рабе и что он содержит в городе таверну… вот именно нашу-то «Голубую лисицу». Марта, не долго думая, собралась и отправилась в путь.

– Это на нее похоже!

– Уж чего-чего она не вытерпела в дороге, проходя пешком по стране, опустошенной победоносными войсками. В то время, как она приближалась к нашему городу, она попала в руки двух шведов.

– Ах, Боже мой!

– Да, мой почтеннейший! И, конечно, ей не сохранить бы своей девической чистоты, если бы не вступился тут за нее родственник Кристьерна – ведь вот как устраивает Провидение, всеблагое и премудрое!.. Родственник нашего Кристьерна оказался, как вы, конечно, знаете, братом пастора Глюка, и тоже пастор.

– Это ведь тот самый почтенный пастор, что живет в вашей гостинице?

– Тот самый. Он и привез девушку в Мариенбург в нашу таверну… Ну, Кристьерн принял ее радушно – детей у него не было, и он за несколько месяцев перед тем овдовел. Вот именно после смерти его жены, моей двоюродной сестры Берты, Кристьерн и пригласил меня в дом вести хозяйство таверны. Ну, Марта помогает мне с тех пор, как вошла в дом, и, как видите, все идет в нашем хозяйстве как нельзя лучше… Ах, так и шло бы, если бы не эта война, не эта несчастная война… Слышите, слышите? Опять пушки… Они камня на камне не оставят в нашем старом, добром Мариенбурге!

В это время отворилась дверь таверны, и в зал во шли два солдата. У одного из них на лбу была царапина, из которой сочилась кровь.

Тетка Гильдебрандт бросилась к ним и предложила раненому перевязать его рану. Но тот махнул рукой и только сказал ей:

– Не стоит тетушка! Дайте-ка нам лучше пива.

Старуха вгляделась в него и вдруг радостно вскрикнула:

– Ах, Боже мой! Да, ведь, это вы, господин сержант!

– Я, тетушка, я! Не беспокойтесь – это не рана, а царапина. Скоро заживет, тем более у нас впереди целая ночь… Нашему полку приказано отступить за стену города. На смену нам вызван свежий полк. Ваш сын, лейтенант Феликс Гильдебрандт, тоже скоро явится сюда.

– Слава Господу, слава Господу! – проговорила старуха, оживившаяся при этом известии. – По крайней мере он не ранен, мой Феликс, господин сержант?

– О, нет, тетушка! Даже не настолько, как я.

Старуха налила им пива, положила на тарелку колбасу и усадила их за стол.

– Прощайте, тетушка Гильдебрандт, – сказали ее гости, сидевшие за столом у очага, – становится поздно, вовремя бы добраться до дома.

Они положили на стол несколько серебряных монет, забрали свои шапки, висевшие на гвоздях, вколоченных в стену, и вышли.

Старуха их не удерживала.

С тех пор, как она узнала от вошедшего сержанта, что ее сын Феликс здоров и невредим, она совершенно преобразилась.

– У меня было здесь сегодня вечером много солдат, – сказала она, обращаясь к своим новым посетителям, – но не полка моего Феликса; поэтому я не могла спросить их о его здоровье, они мне ничего не могли бы сказать… А уж как терзалось мое бедное материнское старое сердце! Полк-то вот был в другой стороне, далеко от нашей таверны… Ну, что, дети мои? Устоит ли город?

– Нет, тетушка, – ответил сержант, утоляя свой голод и наливая товарищу пива. – Нам не устоять… Город обложен, как железным кольцом. Наш гарнизон малочислен и утомлен. К царским войскам прибывают новые силы.

– Так, так, – качая головой, машинально говорила старуха, беспокойно ходя от стойки к столу и от стола к окну, тревожно стараясь проникнуть острым старческим взором в тьму ночи. – Но что же не идет Феликс? Уж не случилось ли с ним чего?

– Не беспокойтесь, тетушка! Мы его оставили у ворот. Он послал нас сюда, чтобы предупредить вас и фрейлейн Марту. Он сейчас будет здесь… ему разрешили переночевать у вас.

– Ах, Боже великий! – вскрикнула старуха. – Я и забыла о Марте. Одной мне не справиться, надо позвать ее, чтобы она помогла мне приготовить ему ужин. Марта, Марта! Иди же сюда, дитя мое! – кричала тетушка Гильдебрандт, подходя к деревянной лестнице, ведшей в верхний этаж.

– Сейчас, тетя, иду!.. – послышался звонкий голос девушки.

Легкими шагами спустилась она по ступеням лестницы и появилась в зале таверны.

– Марта, сейчас будет здесь Феликс, – торопливо сказала ей старуха.

Девушка схватилась за сердце.

– Ах! – радостно вскрикнула она, не будучи в состоянии удержать это восклицание, вырвавшееся из ее груди.

Старушка сочувственно закивала головой и, хитро улыбнувшись, подмигнула ей, как бы желая сказать: «Знаю я, знаю про ваши секреты».

– Подбрось-ка дров в огонь да зажарь что-нибудь нашему Феликсу. Он, конечно, и озяб, и проголодался. Ночь-то осенняя, холодная, дождь вон как забарабанил в окна.

– Сейчас, тетушка, не беспокойтесь, все будет сделано.

И девушка, деловито достав передник, надела его на себя, засучила рукава своего темного простенького платья из дешевой шерстяной материи, заправила под кисейный платок выбившуюся прядку волос, упрямо спускавшуюся на ее лоб, и хлопотливо принялась за дело.