— Как ты ошибаешься, мой бедный Алваро! Думаешь, что, устранив Мартиньо, ты хоть на время освободил ее от преследований владельца? Какая близорукость! В доносчиках, падких на легкую добычу, которые за пять тысяч рейсов — а для этих негодяев это баснословная сумма — пустятся на розыски беглой рабыни, поверь, недостатка не будет. Особенно сейчас, когда Мартиньо поднял переполох, и это дело получило широкую огласку. Вместо одного появится сто Мартиньо, преследующих прекрасную беглянку, каждый из них, не задумываясь, последует его примеру.

— Ты очень мнителен, Жералдо, и всегда видишь только мрачные перспективы. Вполне возможно, что ложь, изобретенная Мартиньо, возымеет, свое действие, и никто больше не вздумает заподозрить в Изауре ту беглую рабыню. А если мой план удастся, мне будет безразлично, сколько ищеек пустятся за ней по свету. В любом случае я получаю отсрочку, что мне сейчас очень выгодно.

— Ну, хорошо, Алваро, действуй, раз уж так случилось. Но, по-моему, подобное поведение недостойно тебя. Этим поступком ты оправдываешь те оскорбительные эпитеты, которыми наградил тебя Леонсио в письме. Ведь ты в самом деле становишься «соблазнителем и укрывателем чужих рабынь».

— Прости меня, дорогой Жералдо. Я не могу согласиться с тобой. Это не обычный случай, ведь мы с Изаурой оказались в совершенно исключительных обстоятельствах. Я не соблазняю и не скрываю чужую рабыню, я защищаю ангела и спасаю невинную жертву от преследований палача. Мотивы, что движут мной, и качества человека, ради которого я это делаю, облагораживают мой поступок и оправдывают меня перед моей совестью.

— Ну ладно, Алваро. Делай, что хочешь. Не знаю, как тебя отговорить от поступков, которые считаю не только неосторожными, но, сказать тебе откровенно, смешными и недостойными тебя.

Жералдо не мог скрыть недовольства, которое вызывала в нем эта слепая, неуправляемая страсть, толкавшая его друга к действиям, представлявшим его в глазах общества смехотворным сумасбродом и беспримерным безумцем. Поэтому Жералдо не только не помог ему своими советами и не порекомендовал, как добиться свободы Изауры, но и настойчиво и последовательно пытался отговорить от такого рискованного предприятия, представляя дело еще более трудным, чем оно было в действительности. Если бы это было в его власти, он сейчас же вручил бы Изауру ее господину, лишь бы избавить Алваро от ужасного искушения, толкавшего юношу на путь самого нелепого безрассудства.

Глава 17

Оставшись один, Алваро сел за стол, облокотился на него, и, опустив голову на руки, погрузился в глубокую задумчивость.

Между тем Изаура, поняв по воцарившейся в гостиной тишине, что там нет никого постороннего, тихо вошла в комнату.

— Сеньор Алваро, — сказала она, медленно и робко приблизившись к нему, — простите меня… я, наверное, помешала вам… Кажется, вы хотели побыть одиночестве.

— Нет, моя Изаура, ты не можешь помешать мне, наоборот, я всегда рад тебе…

— Но, я вижу, вы так грустны! Кажется, здесь были какие-то посетители, мы слышали их возбужденные голоса. Гости чем-то огорчили вас?

— Ничего особенного, Изаура. Какие-то люди приходили за доктором Жералдо.

— Тогда почему вы так удручены и подавлены?

— Я не удручен и не подавлен. Я обдумывал, как вырвать тебя из цепей рабства, мой ангел, и возвысить до положения, для которого небо создало тебя.

— Ах, сеньор, не печальтесь так из-за несчастной рабыни, она не заслуживает вашего участия. Бесполезно бороться с преследующим меня неумолимым роком.

— Не говори так, Изаура. Неужели ты не веришь в мою любовь?

— Я недостойна даже слышать из ваших уст это сладкое слово. Обратите вашу любовь на другую, заслуживающую ее женщину, и забудьте бедную невольницу, которая недостойна вашего сочувствия, потому что скрыла от вас свое происхождение и причинила вам столько обременительных хлопот…

— Прошу тебя, Изаура… Не вспоминай больше никогда тот постыдный скандал. Только я виноват в случившемся, вынудив тебя пойти на этот бал. Теперь я понимаю, что у тебя было более чем достаточно причин не открываться мне. Забудь об этом, прошу тебя, ради нашей любви, Изаура.

— Не могу забыть, потому что угрызения совести постоянно оживляют в моей памяти видение того вечера. Горе — плохой советчик, оно приводит в замешательство и омрачает разум. Я вас любила, люблю, и любовь моя возрастает. Простите мне это признание. Это, конечно, дерзко звучит в устах рабыни.

— Говори, Изаура, говори всегда, что любишь меня. Если бы я мог всегда слышать от тебя эти слова.

— Теперь можно сказать, что это была грустная любовь, любовь рабыни, любовь без будущего и надежд. Но я испытала счастье быть любимой сеньором, и это возвысило меня в собственных глазах. Ваша любовь облагораживала мое существование и заставляла меня забыть мое униженное положение. Я боялась, что, открыв вам правду, навсегда потеряю вашу благосклонность, столь живительную для моей души. Простите, мой господин, простите несчастную рабыню, имевшую безумную смелость полюбить вас.

— Изаура, оставь свои сомнения, не надо так унижаться. Эти речи порочат твои ангельские уста. Ты любишь меня, и я люблю тебя, потому что нахожу тебя достойной моей любви, чего же еще ты хочешь? Ведь я полюбил тебя, — не ведая о тайне твоего рождения. Я полюбил тебя, покоренный твоим природным очарованием, когда же я узнал, какой тяжелый груз несчастий и страданий ты безропотно несешь в сердце, я почувствовал, что боготворю тебя, преклоняюсь перед величием твоей души.

— Вы любите меня, и эта мысль еще больше меня мучит! Зачем вам эта любовь, если мне не выпало счастья быть вашей рабыней, и я неизбежно должна умереть в руках моего палача…

— Никогда, Изаура! — воскликнул Алваро, приходя в необычайное возбуждение. — Мое счастье, спокойствие, жизнь, я всем пожертвую, чтобы освободить тебя из лап этого гнусного тирана. Если земное правосудие не поможет мне в этом благородном и великодушном предприятии, моими руками свершится небесный суд!

— О! Сеньор Алваро! Не жертвуйте собой ради бедной рабыни, не заслуживающей ваших забот. Предоставьте меня моей жестокой судьбе. Я и так счастлива тем, что заслужила любовь такого благородного и любезного кавалера, как вы. Это воспоминание всегда будет поддерживать меня, и вечно будет мне утешением в моих несчастьях. Но я не могу допустить, чтобы из-за такой безмерной любви к рабыне пострадали ваши репутация и состояние.

— Сжалься, Изаура, не мучь меня больше, произнося это проклятое слово. Зачем оно не сходит с твоих уст! Рабыня, ты!.. Нет, ты не рабыня, никогда ей не была и никогда не будешь. Разве может тирания одного человека или целого общества сделать рабским существом и обречь на угнетение ту, что бог сотворил ангелом, достойным всеобщего уважения и поклонения? Нет, Изаура, я сумею возвести тебя на достойное, небом предназначенное тебе место. В этом я надеюсь на защиту справедливого Господа нашего, так как хлопочу об одном из его ангелов.

Даже после бала, где он узнал, что Изаура всего лишь рабыня, Алваро не перестал обращаться с ней с уважением, почтением и деликатностью, как с девственницей, занимающей самое высокое положение в аристократическом обществе. Он поступал так в соответствии с исповедуемыми им высокими принципами, благородными, тонкими чувствами и порывами своей души. Целомудрие, невинность, талант, добродетели и несчастья всегда были для неге святыми и достойными уважения, при этом ему было безразлично, о ком шла речь — о принцессе или о рабыне.

Его любовь была так же целомудренна и чиста, как и ее предмет, и у него даже не мелькнуло мысли воспользоваться тяжелым и униженным положением своей возлюбленной, чтобы осквернить ее непорочную чистоту. Никогда более смелый жест или менее целомудренное слово Алваро не вызвали румянец смущения на лице пленницы, и его губы даже слегка не коснулись в поцелуе девственных и целомудренных ланит. Лишь после настоятельных и неоднократных просьб Изауры, он позволил себе обращаться к ней на «ты», но только наедине.

Лишь теперь Алваро, произнеся последние слова, охваченный самым нежным и пылким волнением, обвил рукой стан Изауры и ласково прижал ее к сердцу.

Оба они были зачарованы сладостью этого первого любовного объятия, когда услышали шум остановившего у садовой калитки экипажа. Тут же раздавшийся громкий возглас: «Эй, есть тут кто- нибудь!» — заставил их вздрогнуть.

Тотчас же в комнату вошел форейтор Алваро — и сообщил, что его спрашивают приезжие.

— Боже мой! Что бы это могло значить! Неужели опять проклятые ищейки? — подумал Алваро и, обращаясь к Изауре, сказал:

— Тебе лучше удалиться, друг мой. Неизвестно, кто это, не нужно, чтобы тебя лишний раз видели.

— Ах, я только и гожусь на то, чтобы причинять беспокойство, — прошептала Изаура, удаляясь.

Минуту спустя в комнату уверенно вошел элегантный и красивый молодой человек, одетый со всей изысканностью, обнаруживающей богатые и аристократические замашки. Но, несмотря на красоту, в лице его, как у Люцифера, было нечто зловещее и жестокое, а мрачный взгляд внушал ужас и отвращение.

— Уж этот наверняка не сыщик, — подумал Алваро и, указывая пришедшему на стул, сказал, — Не угодно ли присесть? И будьте любезны, скажите, что вам угодно от вашего покорного слуги.

— Простите, — ответил ему кавалер, внимательно осматривая комнату, — я желал бы говорить не с вами, сеньор, а с живущим в этом доме мужчиной или с его дочерью.

Алваро вздрогнул. Было очевидно, что этот молодой человек, хоть и совершенно не походил на сыщика, разыскивал Изауру. Все же, желая убедиться, справедлива ли его догадка, прежде чем позвать хозяев дома, он решил выведать намерения посетителя.

— И все же, — ответил Алваро, — поскольку я уполномочен хозяевами дома заниматься всеми их делами, вы; сеньор, можете обратиться ко мне и сообщить, что вам от них угодно.