Изаура хоть и была умна и образованна, но, находясь вдалеке от того, кто постоянно вселял в нее ужас и отвращение, чувствовала себя спокойно и до некоторой степени беспечно по отношению к опасности, которой она неизбежно подвергалась. Но это относительное спокойствие продолжалось лишь до того дня, когда она впервые увидела Алваро. Она полюбила его той восторженной любовью возвышенной души, которая любит один раз в жизни. Эта любовь, что очевидно, сделала ее, и без того ненадежное и жалкое существование, томительным и тревожным.

В лице, манерах, голосе и всем облике Алваро виделось нечто благородное, любезное и очень привлекательное, что покоряло все сердца. Как бы посчастливилось той единственной, которая сумела бы завоевать его любовь! Изаура не могла устоять перед столь незаурядным юношей и полюбила его со всей безоглядностью и слепотой, присущей цельной натуре, хотя и понимала, что эта любовь-всего лишь новый источник слез и мучений для ее сердца.

Она сознавала, что ее отделяет от Алваро непреодолимая пропасть, и что нет надежды у ее гибельной страсти, которой навсегда придется скрыться в глубине ее сердца и вечно пожирать его роковым пламенем.

В свою горькую чашу судьбы, уже почти переполненную слезами, она добавила волей случая и это жестокое испытание, которое будет, жечь ей душу и отравлять существование вечно.

Обманывать общество, скрывать свое истинное происхождение, было тяжело для нее. Бесхитростная и щепетильная, она стыдилась самой себя, вынужденная вызывать у немногих людей, с которыми общалась, уважение и почтение, на которые не имела права рассчитывать. Но, искренне полагая, что подобное притворство не принесет обществу большого вреда, она примирилась со своей судьбой. Однако, должна ли она и могла ли, сохраняя секретность, вводить в заблуждение своего возлюбленного? Оставляя его в неведении относительно своего происхождения, должна ли она своим молчанием позволять расти глубокой и сильной страсти, которой воспылал к ней юноша? Не будет ли это низким, недостойным обманом, подлым предательством по отношению к нему? Не будет ли он вправе, узнав истину, бросить ей в лицо горькие упреки, презирать ее, пренебречь ею, наконец, обойтись с ней, как с подлой и низкой рабыней, каковой она и была? Эти вопросы постоянно мучили беглянку.

— Ах, это было бы для меня ужаснее, чем тысяча смертей! — восклицала она в томительном волнении от мыслей, бередивших ее разум.

— Нет, я не вправе обманывать его. Это недостойно… Я откроюсь ему. Это мой долг, и я его выполню. Он узнает, что не может, не должен любить меня. Во всяком случае, он не будет презирать меня… Рабыня, поступающая честно и благородно, по крайней мере, заслуживает уважения. Нет, я не могу обманывать его, я должна рассказать ему все.

Таким было решение, которое внушали ей ее врожденное благородство и рассудок, голос которого не умолкал ни днем, ни ночью. Но когда наступала минута исполнить это намерение, силы покидали ее, и Изаура откладывала осуществление своего благого порыва.

Она совершенно не находила в себе мужества, чтобы разрушить своими собственными руками те сладкие грезы, которые так ласково убаюкивали ее и иногда позволяли ей ненадолго забыть свое жалкое положение и думать только о том, что она любит и любима.

— Пусть принадлежит еще один день, — размышляла она про себя, — этому несказанному, призрачному счастью. Я приговорена, но судьба выводит меня из подземелья на сцену, чтобы я исполнила роль счастливой и могущественной принцессы. Когда представление закончится, я снова буду заточена в моей темнице, чтобы никогда уже не покинуть ее. Продлим эти прекрасные мгновения, разве это преступление — подарить хоть в мечтах минуты счастья несчастной осужденной? Эта хрупкая золотая нить, связывающая меня с небом, может внезапно порваться, и я низвергнусь в ад моих страданий.

В этой нерешительности, в этой внутренней борьбе, в которой голос страсти заглушал доводы разума и рассудка, прошло несколько дней, пока Алваро настоятельно уговаривал их принять приглашение на бал. Тогда Изаура поняла, что было бы вероломством, беспримерной низостью держать и дальше своего возлюбленного в неведении относительно ее происхождения. Для нее стало очевидным, что больше нет возможности продлевать без позора для обоих столь лицемерное молчание.

Нельзя было более злоупотреблять неведением благородного и великодушного юноши! Беглой рабыне появиться на балу и выставляться напоказ под руку с ним перед самым блистательным и изысканным обществом одного из крупных городов означало отплатить самой черной неблагодарностью и самым позорным вероломством за оказанные им деликатные и любезные услуги. Все это никак не импонировало щепетильности Изауры. Действительно, Мигел, приведенный в ужас доводами, высказанными Алваро, был вынужден принять его любезное приглашение; но Изаура хранила глубокое молчание, которое оба восприняли как знак согласия.

Они ошибались. Изаура, замкнувшись в молчании, всего лишь делала последние усилия, чтобы стряхнуть груз притворства, тяготивший ее сознание, чтобы решительно сорвать вуаль, скрывавшую от глаз возлюбленного ее подлинное положение. Впрочем, как она ни старалась собрать всю свою решимость и энергию, в последнюю минуту мужество покинуло ее. И слова замерли на ее приоткрытых устах. Уже поднялась она, чтобы упасть к ногам Алваро, но, как бы натолкнувшись на обращенный к ней нежный и ласковый взгляд юноши, замерла, как очарованная, признание не осмелилось раздвинуть онемевшие губы и отхлынуло к сердцу, ноги отказывались повиноваться ей, словно приросли к полу. Изаура напоминала обреченного, которого роковые обстоятельства толкают на самоубийство, но который, приблизившись к краю пропасти, куда он собирался броситься, отшатнулся, охваченный ужасом.

— Какое же я слабое и трусливое созданье! — думала она, совершенно упав духом. — Какое несчастье! Мне не хватает мужества исполнить свой долг! Ничего, выход всегда есть. Пусть он услышит от моего отца то, что я не решаюсь сказать ему сама.

Эта мысль мелькнула в ее сознании, и она ухватилась за нее, как за спасательный круг, поспешив подчиниться ей прежде, чем сомнения вновь овладеют ее разумом.

— Отец, — сказала она решительно, едва лишь Алваро скрылся за калиткой маленького садика, — знайте, что я не пойду на этот бал. Я не хочу, и ни в коем случае не должна там появляться.

— Не пойдешь?! — воскликнул изумленный Мигел. — А почему ты не сказала об этом раньше, когда сеньор Алваро еще был здесь? Сейчас, когда мы уже дали согласие…

— Все всегда можно исправить, отец, — прервала его дочь с лихорадочным оживлением. — В этом случае все очень просто. Отец, идите скорей в дом этого молодого человека и скажите ему то, что я не решилась сказать. Объявите ему, кто я, и тогда все будет кончено.

Произнося эти слова, Изаура была бледна, говорила невнятно, ее бескровные губы дрожали. Слова, произносимые неестественным, пронзительным голосом, казалось, с трудом вырывались из ее сердца. То был результат предпринятого ею последнего усилия для осуществления столь значительного решения. Отец подавленно и испуганно смотрел на нее.

— Что ты говоришь, дочка! — воскликнул он. — Ты так бледна и взволнованна! Мне кажется, у тебя жар… Ты больна?

— Нет, я здорова, отец. Не беспокойся обо мне. Нужно, чтобы вы обязательно разыскали этого молодого человека и рассказала ему все…

— Но это — никогда!!.. Ты с ума сошла, дочка. Неужели ты хочешь, чтобы я сам помог заточить тебя в тюрьму, отправить в кандалах в Кампус, вернуть твоему господину. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы ты умирала в мучениях в когтях этого чудовища! Ах, Изаура, ради всего святого, не говори мне больше об этом. Пока кровь течет в моих жилах, пока бьется это отцовское сердце, я буду пытаться спасти тебя.

— Спасти меня, совершив низкий, недостойный поступок, отец! — решительно возразила девушка. — Как я могу, не став низкой и вероломной обманщицей, появиться, представленная им как свободная сеньора, на балу? Когда этот сеньор и столько других достойных людей узнают, кто стоял рядом с ними, что вместе с ними танцевала жалкая беглая рабыня…

— Замолчи, девочка! — прервал отец, обеспокоенный возбуждением дочери. — Не говори так… так громко… успокойся. Они никогда ничего не узнают. Очень скоро мы оставим этот город, возможно, завтра, если нам посчастливится. Уплывем на любом пароходе, и как можно дальше, например, в Соединенные Штаты. Там, как мне кажется, мы будем вне досягаемости злого преследователя. Я — своим трудом, ты — своим образованием, можем снискать не только скромное пропитание, но и безбедное житье в любой части света.

— Ах! Отец! Это решение уехать далеко, без надежды вернуться сюда когда-нибудь, гнетет мое сердце.

— Что поделаешь, дочка! Сейчас, даже если нам придется идти на край света, нам необходимо бежать от преследования этого чудовища.

— Но молодой человек, который проявил к нам такой интерес, сеньор Алваро, такой благородный и великодушный, узнав о моем происхождении и об ужасных обстоятельствах, заставляющих нас бежать и скрываться по свету, может, он захочет оказать нам поддержку и защитить от преследователя…

— Кто может поручиться за него?.. Скорее всего он будет презирать тебя, как только узнает, что ты всего лишь беглая рабыня, а, может быть, досадуя, что мы его провели, он станет первым, кто выдаст тебя полиции. В опасности, которой мы подвергаемся, нам совершенно необходимо таиться от него и ото всех. Если мы откроемся кому-либо, то мы погибли. Мужайся. Мы идем на бал, дочка, это необходимо, но это последняя жертва, которую мы должны смиренно принести ради нашей безопасности. Скоро мы будем далеко, если они однажды и узнают, кто ты, какая нам разница? Они нас больше никогда не увидят, а скоро нас забудут. Ты слишком щепетильна. Если они не узнают, кто ты, твое общество ничем не может оскорбить их. Этим ты никому не причинишь зла, это мера защиты, которая извинительна в нашем положении.