Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей

Дружинники, вернувшиеся из дозора, сидели вокруг стола, и суетливые отроки подливали им горячего питья. Тут же, на столе, стояло огромное блюдо с пирогами — постарались лебедянские женки.

Князь Лозе обрадовался, троекратно облобызал.

— Совсем ты в своих Холмах о нас забыл, в палаты и носа не кажешь… Постой, а как же ты к нам добрался? Насколько я знаю, мои соколы никому ворота не открывали.

— Как добрался? Через стену перелетел! — пошутил его бывший конюший и попросил: — Ты бы, княже, переговорил со мной с глазу на глаз — дело у меня к тебе важное.

— Пойдем на крыльцо, — решил князь, — а заодно и поглядим: не перелетит ли через стену ещё кто холмский?

— Не перелетит! Моим путем в город навряд кто проникнет, так что не опасайся!

— Как так, не опасайся? А ежели мои дозорные проспали? Мы тут денно-нощно обретаемся, по избам нейдем, а кто-то перелетает…

— Не серчай, расскажу, как я сюда попал: веревку мне со стены сбросили, а вот кто сбросил, не скажу пока. До времени.

— Ежели до времени, я подожду, — ревниво сказал Всеволод, — коли у тебя от меня секреты.

— Секреты не мои, вот и молчу. Слушай лучше, для чего я к тебе пробирался: перво-наперво, конечно, помощь предложить — что скажешь, все для тебя холмчане сделают. Хуже другое: среди твоих людей враг притаился.

— Нет! — отшатнулся Всеволод. — Я тебя не слышал и слушать не хочу! Неужто средь моей дружины есть кто-то, кто нехристей пуще родины-матери любит? Не верю!

Лоза сочувственно прикоснулся к его руке, но князь отдернул руку — он заведомо не хотел терпеть никаких увещеваний.

— Я знаю, что случается, когда в скрепленном кровью братстве поселяется недоверие. Люди, кои прежь того ели из одной миски, укрывались одним плащом, начинают коситься друг на друга!

— Но я не сказал, что враг среди твоих дружинников, — качнул головой Лоза. — Кто он, мне неведомо. И ежели я упомянул твоих людей, то разве это не все лебедяне?

— Ох, а у меня душа в пятки ушла! — покаялся князь. — Живем в одной караульне, спим на одной лавке… Но ты хоть знаешь, что он… тать сделать намеревается?

— Знаю. В полночь он пообещал мунгалам открыть городские ворота.

Всеволод презрительно хмыкнул.

— Курица-иноходица пса излягала! Кто ж, хочу я знать, такое сможет? Ворота у нас четверо дружинников охраняют. И каждый час меняются. Не то что посторонний, мышь к воротам не проскочит!.. Но хоть откуда ты это узнал, можешь сказать?

Лоза решил, что если он поведает князю часть правды, то это никому не повредит.

— Мне сказала о том Анастасия. И сама же меня с тем к тебе послала.

Даже в неверном свете, который создавал колеблющийся свет факелов, было видно, как изменилось лицо Всеволода.

— Анастасия? — хрипло переспросил он. — Но откуда… Раз она так сказала, значит, правда…

Лоза решил не обижаться на то, что Всеволод усомнился в его словах и безоговорочно поверил словам бывшей жены. Он слишком хорошо знал своего воспитанника: если тот не брал на веру слова других, спорил и даже торговался, то все равно продолжал думу думать, и редко принятое им решение оказывалось неверным.

— Неужели мы с воеводой что-то не учли? — задумчиво проговорил он. Хоть и неизвестно, кто этот нелюдь, но все равно он рядом. До полуночи ещё час… Неужто мы кажемся ему такой легкой добычей?

— К караульне нельзя подкрасться незаметно?

— Зачем же красться-то, к нам и вои старые ходят, и женки холопов присылают… Раз я сказал, что он среди нас, значит, он уже есть, знакомый, привычный, на него никто и внимания не обращает… Я буду думать!

Аваджи лежал в лекарской, где Прозора пользовала своих больных. На этом самом столе совсем недавно она разминала изуродованную спину Любомира. До сих пор не верилось, что знахарка осмелилась взяться за его лечение. А уж чтобы такое удалось!..

В том случае речь шла о друзьях Прозоры: ей была близка боярыня Агафья, да и сам Любомир. Теперь перед нею лежал враг. Это его соплеменники изломали ей жизнь, лишили многих её радостей, надругались над нею самой. Она не хотела вспоминать слова её учителя монаха Агапита, который говорил, что у настоящего лекаря не может быть ни друзей, ни врагов, все больные должны быть равны…

Ожесточенное сердце Прозоры никак не хотело смягчаться, потому она все медлила, вместе с Анастасией разглядывая лежащего перед нею нагого Аваджи. Мужчину-нехристя!

Ему, впрочем, сейчас было все равно, что он в таком виде лежит перед двумя женщинами. Что две пары женских глаз внимательно разглядывают его, а две пары женских рук не менее тщательно ощупывают.

Юз-баши давно потерял сознание и, наверное, наполовину был уже в потустороннем мире: его тяжелое, со свистом и хрипами дыхание красноречиво говорило о тяжелой болезни.

— Судьба! — протяжно вздохнула Прозора. — Поначалу этот красивый нехристь украл у князя его законную жену, а теперь сам чуть не погиб от его руки… Рана его воспалилась, видишь? Она хоть и неглубока, но уже опасна для жизни… Он слишком долго лежал на холодной земле… Говоришь, они сражались копьями? Всеволод мог бы наколоть его на копье, как жука, но нехристю опять повезло — копье запуталось в одежде и потому скользнуло по груди, распороло кожу…

— Перестань! — Анастасия закричала так, что увлекшаяся Прозора от неожиданности вздрогнула. — Перестань называть его нехристем. Он — мой муж!

Прозора пожала плечами. Она никак не могла поверить, что на самом деле все так и обстоит, потому и говорила как о постороннем. Она ещё раз оглядела лежащего.

— До сих пор я считала всех монголов кривоногими, а вот эти ноги кривыми никак не назовешь.

— Аваджи — уйгур!

— Но для нас-то разница небольшая. Разве не с нашими врагами он пришел?

— Он — мой муж! — упрямо повторила Анастасия. Она не хотела ссориться с Прозорой. То ли от усталости, то ли от неуверенности она не чувствовала в себе никаких особенных способностей и потому надеялась лишь на знахарку. И она спросила, глядя той в глаза: — Ты не хочешь его лечить?

Прозора смутилась.

— Вода на печке все равно закипает, и я собираюсь прокипятить в ней вот этот нож, чтобы очистить рану от гноя… Ты-то крови не боишься? А то я пошлю разбудить Неумеху, она ловко мне помогает.

Знахарка подошла к стоящему поодаль небольшому столу и взяла с него нож с острым узким лезвием.

— А вот и мое оружие. Что поделаешь, мужчины размахивают саблями и пиками, убивают себе подобных, а нам на роду написано склоняться над их телами. Порой в тщетной попытке вытащить их с того света.

— В тщетной? — губы Анастасии задрожали.

— Не слушай меня, девонька, я всегда много говорю, когда попадается тяжелый случай.

— Но ты медлишь, а я вижу, как с каждым мгновением ему становится все хуже!

— Не кричи так, я сейчас попробую.

Но тут голову Анастасии будто сдавило железным обручем, в глазах полыхнули искры. Огонь, разгоревшийся где-то под черепом, выплеснулся в жилы и побежал к рукам.

Неожиданно для самой себя она отстранила Прозору, уже склонявшуюся над Аваджи с ножом.

— Не надо. Я сама.

Она подошла к бесчувственному телу мужа, поставила пальцы правой руки на дальний край расползшегося красного пятна и будто за тонкую ткань потянула к краю раны.

На глазах пораженной знахарки шов лопнул и из раны показался гной. Прозора обмакнула чистую тряпицу в травяной настой, которым обычно обрабатывала воспалившиеся раны, и стала осторожно собирать выступавшую из неё заразу.

Потом Анастасия привлекла к делу и левую руку, так что теперь обе снимали заражение, даже не вскрывая нарыв!

— Ты очистила рану! — восторженно вскричала Прозора. — Теперь остается лишь зашить…

— Не надо, — опять проговорила Анастасия и, не прикасаясь к ране, провела над нею ладонями и с двух сторон соединила края раны. Совместила.

Рана затягивалась на глазах и через некоторое время на груди Аваджи остался лишь аккуратный чистый шов.

— Боже! — прошептала завороженная её действом Прозора. Она даже прослезилась от нахлынувших чувств.

Теперь Анастасия поднесла руки к груди Аваджи, из которой доносились жуткие клокочущие хрипы.

Ей никто не рассказывал о строении человеческого тела. Она даже толком не представляла себе, где у человека находятся легкие. От нездорового места тянуло несвойственным телу холодом, как если бы эта часть Аваджи уже приготовилась умереть.

Поначалу тепло с рук Анастасии текло в грудь раненого мощным потоком, а потом поток стал иссякать — Анастасия слабела на глазах. К счастью, её воздействия больному хватило. Он закашлялся, и Прозора едва успела поставить миску под то, что стало извергаться из его легких.

Лицо Анастасии было отрешенным, лицо Прозоры горело восторгом. Из лекарки она покорно превратилась в помощницу, обожествляющую своего учителя, сотворившего на её глазах чудо.

— Вот она, печать, о которой я говорила! — благоговейно прошептала знахарка. — Бог дал мне счастье увидеть ее! Епископ предупреждал, сие — от диавола, но я думаю, это божественное!

— Это — человеческое, — пробормотала Анастасия, и не успела Прозора её подхватить, как молодая женщина рухнула без чувств прямо возле стола, на котором лежал Аваджи.

Пришла она в себя лишь на следующий день. Судя по солнцу, дело шло к полудню.

Анастасии тут же вспомнились минувшие события, а мысль: "Как чувствует себя Аваджи?" — заставила её быстро подняться.

Кто-то вчера раздел её, уложил в эту удобную, мягкую кровать. Ей помнился обеспокоенный женский голос:

— Она заболела?

— Нет, она очень устала, — ответила другая женщина.