Жюльетта Бенцони - Рабыни дьявола

Не обменявшись ни словом, подплыли к кораблю. Стоя на носу лодки, Теодорос, видимо, сгорал от нетерпения подняться на борт, и едва лишь подплыли к свисавшей веревочной лестнице, как он бросился к ней, взлетел с невероятным для такого гиганта проворством вверх и исчез за планширом.

Марианна последовала за ним медленнее, но с достаточной ловкостью, чтобы не воспользоваться помощью матросов.

Однако, когда она достигла борта, мощные руки подхватили ее и поставили на палубу. Там она сразу ощутила, как что-то не в порядке.

Теодорос стоял лицом к черной неподвижной толпе, которую молодая женщина не могла не найти угрожающей, возможно, из-за ее молчания: слишком уж она напоминала те тени, молча смотревшие с палубы «Волшебницы», когда ее спускали в шлюпке, где Лейтон обрек ее на гибель!

Теодорос говорил на наречии, которого она не понимала. Но в его властном голосе привыкшего командовать человека чувствовалось странная неуверенность, в которой его спутница определила скрытый гневом страх. Он говорил один, и самым пугающим было то, что никто ему не отвечал.

Двое матросов с лодки, в свою очередь, поднялись наверх, и Марианна слышала их дыхание прямо за собой.

Затем кто-то внезапно открыл фонарь и поднес его к лицу, словно выплеснувшемуся из ночного мрака: желтокожему лицу мужчины с резкими чертами, вызывающим носом над длинными усами, с суровыми глазами под изрезанным морщинами лбом, который – и это было самое ужасное в его лице – смеялся, смеялся с такой жестокостью, что Марианна задрожала.

На Теодороса появление этого дьявольского видения подействовало, как голова Медузы. Он яростно вскрикнул, затем повернул к своей спутнице белое как мел лицо, на котором она впервые смогла прочесть страх.

– Нас предали! – выдохнул он. – Это корабль Николаса Кулугиса, ренегата!..

Больше он не смог ничего сказать. Безмолвная толпа пиратов уже набросилась на них, чтобы увлечь в утробу корабля.

Последнее, что увидела потрясенная Марианна, прежде чем черный люк поглотил ее, была сиявшая в вышине яркая звезда, которую внезапно спрятало облако, словно рука, закрывшая плачущий глаз…

На нижней палубе было темно и стоял удушающий запах грязи и прогорклого масла.

Спустив Марианну с лестницы, ее бесцеремонно бросили в угол, тогда как Теодороса потащили дальше. Она упала на что-то жесткое, старый мешок, очевидно, и притаилась там, не смея шелохнуться, оглушенная раздававшимися вокруг криками.

Недавняя гнетущая тишина взорвалась, и при звуках галдежа, производимого пиратами, их громких восклицаний и витиеватых ругательств, покрывавших яростное рычание пленника, невольно возникал вопрос, не было ли вызвано молчание на палубе изумлением. Словно они не ожидали захватить такую важную добычу.

Ибо нельзя было ошибиться: для этих людей главное значение имел Теодорос, а Марианна представляла только второстепенный интерес. Она заметила это по непринужденности, с какой избавились от нее, словно от мешающего тюка, о котором вспомнят, чтобы продать тому, кто больше даст на рынке в Тунисе, как пугал ее Атанас…

Вспомнив об управляющем графа Соммарипа, она даже не подумала, что объявленное Теодоросом предательство может касаться его. Однако это он увидел прибытие шебеки, это он вошел в контакт с ее экипажем (разве не сказал он, что она принадлежит некоему Тсамадосу?), и он же поднял их по тревоге, торопил уехать, несмотря на затруднительные вопросы, которые будет задавать одабаши его господину… Но молодая женщина не могла поверить в такое коварство человека, у которого и через двадцать лет появлялись на глазах слезы при виде хозяина, любезничающего с призраком.

Может быть, люди с Гидры оказались менее надежными, чем о них думали… или все это только трагическая ошибка!

Увидев прибытие этого большого корабля, Атанас вполне мог подумать, что он тот, который ждали. (Разве граф не говорил Марианне, что корабли большого водоизмещения редко появляются у Наксоса?) Он вступил в переговоры с пиратами, не имея ни малейшего представления о том, кто в действительности перед ним, и те, учуяв выгодное дело, поспешили вступить в игру, сумев не вывести его из заблуждения… Но это только один из вариантов среди других, невольно возникавших во взбудораженном сознании Марианны и которые, кстати, она старалась изгнать: не время отдаваться игре предположений! И перед неожиданной, но ужасной угрозой, нависшей теперь над нею, она старалась сконцентрировать все мысли только над одной проблемой: бежать!..

Луч света скользнул по полу до начала лестницы: люди возвращались, поместив пленника в надежное место. Они говорили все одновременно, прикидывая, возможно, барыш, который они получат за этого Теодороса. Марианна впервые подумала, что она даже не знает его фамилию и что он должен быть гораздо более важной особой, чем она себе представляла.

Среди освещенных фонарем матросов она узнала их усатого начальника.

Решив как можно скорей покончить с неизвестностью, она встала и подошла к лестнице, загораживая проход и моля Всевышнего, чтобы языковой барьер не стал непреодолимым препятствием.

Ей показалось, что пришел час, даже если это ничему не послужит, прозвучать здесь имени императора французов, которое даже в этих полудиких краях должно иметь немаловажное значение. Возможно, шанс незначительный, но попробовать стоило. Итак, оставаясь верной своей роли, она обратилась к ренегату на французском:

– Не кажется ли вам, сударь, что вы должны объясниться со мною?

Ее чистый голос прозвучал, как пение фанфары. Все сразу умолкли. Их взгляды устремились к тонкой фигуре в светлом платье, стоявшей перед ними с таким благородством в осанке, которое поразило их, хотя они, очевидно, не уловили смысла ее слов. Что касается Николаса Кулугиса, его зрачки расширились, и он присвистнул то ли от восхищения, то ли от неожиданности. Но, к великому удивлению Марианны, он тоже употребил язык Вольтера, хотя и искаженный ужасным акцентом.

– Ага! Ты французская дама? Я думал, это неправда!

– Что же, по-вашему, неправда?

– Именно история с французской дамой. Когда мы поймали голубя, я думал, что это предлог, что за этим кроется что-то интересное, иначе зачем столько усилий ради такой незначительной вещи, как женщина, даже француженки? И мы оказались правы, раз захватили самого важного из бунтовщиков, человека неуловимого, за кого Великий султан отдаст свои сокровища, самого Теодороса Лагоса! Это лучшее дело в моей жизни: его голова стоит очень дорого!

– Может быть, я только женщина, – отпарировала Марианна, – но моя голова стоит тоже очень дорого. Я княгиня Сант’Анна, личный друг Императора Наполеона и его посланница к моей кузине Нахшидиль, султанше Османской империи!

Этот залп пышных имен произвел, казалось, впечатление на пирата, но, когда Марианна подумала, что уже выиграла партию, он взорвался пронзительным смехом, который сейчас же угодливо подхватили окружавшие его, за что были отправлены прочь лающей командой. После чего Кулугис снова захохотал.

– Я сказала что-нибудь смешное? – сухо спросила Марианна. – В таком случае я полагаю, что Император, мой господин, не особенно оценит ваше чувство юмора. И я не привыкла, чтобы надо мною смеялись!

– Но… я не смеюсь над тобой! Наоборот, я восхищаюсь тобой: тебе поручили роль, ты ее сыграла прекрасно. Даже я едва не попался!

– Итак, по-вашему, я не та, за кого себя выдаю?

– Конечно, нет! Если бы ты была посланницей великого Наполеона и одним из его близких друзей, ты не болталась бы по морям в платье гречанки, в обществе известного бунтовщика, в поисках корабля, чтобы добраться до Константинополя и там совершить ваши преступления! Ты должна была плыть на красивом фрегате под французским флагом и…

– Я попала в кораблекрушение, – оборвала его Марианна, пожав плечами. – По-моему, это часто происходит в этих широтах!

– Это происходит действительно часто, особенно когда дует Мельтем, опасный летний ветер, но обычно или погибают все, или спасаются больше, чем двое. Твоя история плохо предумана.

– Однако все произошло именно так. Можете верить или не верить…

– Нет, я не верю!..

И без перехода он обрушил на молодую женщину яростную тираду на греческом языке, в которой она не поняла ни единого слова, но выслушала, не моргнув, даже презрительно улыбаясь.

– Не утруждайтесь, – посоветовала она, – я совершенно не понимаю, что вы говорите.

Наступило молчание. С гримасой, опасно сблизившей его громадный нос с агрессивным подбородком, Николас Кулугис смотрел на стоявшую перед ним с невозмутимым видом женщину. Видимо, она сбила его с толку. Какая женщина согласится, не шелохнувшись и даже с улыбкой выслушать поток оскорблений, смешанных с описанием всевозможных пыток, которым ее подвергнут, чтобы заставить говорить правду? Ну да, эта, похоже, ничего не поняла из того, что он ей говорил… Но он не был человеком, склонным к долгим колебаниям: гневно передернув плечами, он словно сбросил с себя груз сомнений.

– Возможно, ты и иностранка, хотя и не такая важная! Как бы то ни было, это ничего не меняет: твоего приятеля Теодороса отвезут к паше Канди, который выплатит мне премию. Что касается тебя, ты выглядишь достаточно красивой, чтобы я придержал тебя до возвращения в Тунис, где бей, если ты ему понравишься, может проявить щедрость. Иди со мной, я отведу тебя на место, где ты найдешь больший комфорт: потерявший вид товар хуже продается!..

Он схватил ее за руку и потащил по крутой лестнице, несмотря на оказываемое ею сопротивление. Даже ради комфорта ей не хотелось удаляться от своего компаньона, который теперь обрел для нее значительную ценность. В любом случае это был человек мужественный и, будучи такой же жертвой невольного предательства маленького крылатого посланника, она чувствовала себя крепко связанной с ним. Но узловатые пальцы ренегата, крепко сжавшиеся вокруг ее тонкой руки, причиняли ей такую боль, словно они были из железа.