– Это только до свидания, Марианна! Когда ты станешь американкой, я тоже приеду туда посмотреть, действительно ли мужчины там так красивы, как говорят. Впрочем, судя по твоему корсару, это должно быть так!..

Талейран ограничился спокойными заверениями, что они не могут не встретиться когда-нибудь в этом обширном мире. Элеонора Кроуфорд одобрила то, что между Марианной и ее вызывающим тревогу мужем останется океан. Наконец Аделаида, войдя в должность дамы-хозяйки фамильного дома, пустилась при прощании в философские рассуждения. По ее личному мнению, будущие события не должны никого тревожить: если побег не удастся, Марианна должна покориться судьбе и вернуться домой, а если после удачного побега она попадет с Язоном в Каролину, Аделаиде останется только собрать свои пожитки, спрятать ключ под дверь и погрузиться на первое же судно для существования, чья новизна и приключенческий дух заранее ее соблазняли. Недаром же говорят, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров!

Перед тем как покинуть Париж, Марианна получила от своего нотариуса в высшей степени приятную в данных обстоятельствах новость: бедный Никола Малерусс, когда она пожила у него после бегства от Морвана, назначил ее его единственной наследницей. Маленький домик в Рекуврансе со всем имуществом стал теперь ее собственностью «в память, – писал Никола в завещании, – о тех днях, когда благодаря ей я почувствовал, что у меня снова появилась дочь».

Это завещание взволновало Марианну до глубины души. Словно из-за порога смерти старый друг благословил ее… Кроме того, она видела в этом руку самого провидения и безмолвное согласие с его стороны. Действительно, что могло быть для нее более полезным в ближайшее время, чем этот маленький домик на холме, откуда с одной стороны открывалось бескрайнее море, а с другой – здания Арсенала с каторгой между ними?

Все это занимало мысли молодой женщины в то время, как лошади рысью неслись к следующей почтовой станции. Погода по-прежнему была пасмурной, хотя дождь и перестал. Он, к несчастью, сменился пронизывающим ветром, который должен был причинять мучения тем, кого в мокрой одежде везли на повозках. Десятки раз за дорогу Марианна выглядывала в надежде увидеть обоз, но, конечно, безрезультатно. Даже простой рысью берлина двигалась гораздо быстрее, чем зловещие колесницы.

Как и предполагал Жоливаль, в Сен-Сир приехали гораздо раньше обоза, что позволило виконту спокойно выбрать комнаты для Марианны и себя в скромной, но приличной харчевне. И еще ему пришлось выдержать стычку с его спутницей, чьей первой заботой было осведомиться о месте, где разместят галерников. Ей показали огромный сарай за местечком, и Марианна решительно отказалась от харчевни, ссылаясь на то, что она вполне может спать в карете и даже в поле. На этот раз Аркадиус вскипел:

– Чего вы, собственно, добиваетесь? Хотите простудиться? Заболеть? Это нам значительно упростит все дела, когда мы вынуждены будем остановиться дней на восемь, чтобы вас лечить!

– Даже если меня схватит лихорадка, об этом не может быть и речи! Я буду идти за ним до последнего, умирая…

– Какой от этого толк, осмелюсь вам сказать! – загремел разъяренный Жоливаль. – Черт возьми, Марианна, да перестаньте же играть героинь романов! Если вас настигнет смерть на этой проклятой дороге, она ничем не поможет Язону Бофору, скорее наоборот! А если вы обязательно хотите терпеть мучения из солидарности с ним, тогда, моя дорогая, вам лучше отправиться в самый суровый монастырь: там вы будете поститься, спать на ледяных камнях и трижды в день подвергать себя бичеванию, если это вам улыбается! По крайней мере вы не будете помехой, когда для Язона представится хоть какая-нибудь возможность бегства!

– Аркадиус! – воскликнула оскорбленная Марианна. – Как вы говорите со мной!

– Я говорю так, как должен это делать! И, если вы хотите знать, я считаю себя идиотом, что позволил вам следовать за обозом.

– А я вам уже сто раз повторяла, что не хочу разлучаться с ним. Если с ним что-нибудь произойдет…

– Я буду там, чтобы сразу это заметить! Вы были бы нам в сто раз полезней, если бы уехали в Брест, оформили там наследство, устроились поосновательней и начали бы искать общий язык с местными жителями! Вы не забыли, что нам необходимо судно с экипажем, способным пересечь океан? Но нет! Вы предпочитаете уподобиться женщинам-святошам на пути к Голгофе, вы тянетесь вслед за заключенными в надежде сыграть Магдалину или, как святая Вероника, вытереть вашей вуалью измученное лицо друга! Но, черт возьми, если бы был хоть малейший шанс на спасение Христа, я утверждаю, что те женщины не стали бы терять время в древних улочках Иерусалима! Вы хоть подумали о том, что Император скоро узнает, как княгиня Сант’Анна снова ослушалась его и следует за каторжниками в Брест?

– Он об этом ничего не узнает. Мы едем скромно, и я прохожу как ваша племянница.

Это было так. Для большей безопасности Жоливалю удалось с помощью Талейрана выправить для себя паспорт, в котором была записана его племянница Мария. Но виконт разъяренно пожал плечами.

– А ваше лицо? Вы думаете, его никто не заметит? Однако, несчастная, надсмотрщики из эскорта уже три дня назад засекли вас! Поэтому я умоляю: никаких театральных представлений, никаких жестов, которые могут привлечь внимание. Итак, хотите вы или не хотите, вы будете спать как все, в харчевне!

Укротив недовольство, Марианна уступила, но договорилась, что пойдет в харчевню после прибытия каторжников. Ей было невыносимо отказаться от возможности увидеть Язона.

– Меня не заметят, – сказала она. – Там уже собралось столько ожидающих…

И это тоже было так. В деревнях знали точные даты прохождения обоза, и он привлекал повышенное внимание крестьян. Они сбегались из всей округи к месту его остановки и часто сопровождали в конце дороги. Некоторые из сострадания, чтобы дать каторжникам какую-нибудь еду, старую одежду или несколько мелких монет. Но большинство приходило туда, чтобы развлечься и найти в их повседневной скуке порядочных людей мощную поддержку при виде покаранных отщепенцев и нищеты, которой самые бедные никогда не испытывали.

Маленькое местечко было забито людьми, но самые злобные, или самые осведомленные, уже заняли места около сарая. Дело в том, что перед ночным отдыхом каторжники должны были подвергнуться обыску, очень тщательному, который в дальнейшем облегчит надзор. На остальных этапах удовлетворятся только проверкой оков и ощупыванием. Марианна проскользнула в толпу со следующим по ее пятам Жоливалем.

Издалека послышалось приближение обоза. Ветер донес шум, крики, пение, смешивавшиеся при прохождении Сен-Сира с возгласами добропорядочных граждан. Затем из-за последних домиков показались два конных жандарма с перекрещивающимися на груди белыми перевязями. С мрачным видом они ни на кого не смотрели, тогда как следовавшие за ними охранники улыбались толпе, словно они были героями необычайно веселого спектакля. Следом показалась первая повозка.

Когда все пять колымаг выстроились на поле, заключенных заставили сойти на землю, и начался обыск, в то время как внезапно, словно он только и ждал сигнала, снова полил дождь.

– Вы действительно собираетесь остаться здесь? – прошептал Жоливаль на ухо Марианне. – Предупреждаю, что это зрелище не для вас, и было бы лучше…

– Раз и навсегда, Аркадиус, прошу вас оставить меня в покое. Я хочу видеть, что ему сделают.

– Как вам угодно! Вы увидите! Но я предупреждал вас…

Она гневно пожала плечами. Но прошло всего несколько мгновений, и она отвела глаза и опустила голову, сгорая от невыносимого стыда. Ибо, несмотря на холод и дождь, заключенных заставили полностью раздеться. Стоя в железных ошейниках босыми ногами в грязи, они подверглись обыску слишком унизительному, чтобы не быть дополнительным наказанием… Пока один охранник проверял одежду и обувь, другой осматривал рот, уши, ноздри и даже некоторые более скрытые места… Каторжники и в самом деле умели прятать в крохотных футлярах маленькие напильники, лезвия или часовые пружины, которыми меньше чем за три часа могли перепилить оковы.

Покраснев до корней волос, Марианна не отводила взгляда от своих ног и травы между ними. Но вокруг нее веселились вовсю, и женщины, в большинстве своем досужие кумушки, подробно разбирали анатомические достоинства заключенных в таких вольных выражениях, что их постыдился бы и гренадер. Ошеломленная, Марианна хотела возвратиться и повернулась, чтобы просить Жоливаля увести ее, но возбужденная в высшей степени толпа разъединила их, и, даже не поняв как, она оказалась в первом ряду зрителей. В давке закрывавший ее голову капюшон стянули назад, и внезапно она увидела прямо перед собой Язона.

Расстояние между ними было не столь велико, чтобы он не мог ее узнать, и в самом деле она увидела, как мгновенно исказилось его лицо. Оно посерело, а полные гнева и стыда глаза стали просто страшными. Он сделал неистовый жест рукой, прогоняя ее, и закричал, не обращая внимания на обрушившиеся на его спину удары бича:

– Убирайся!.. Убирайся немедленно!..

Марианна хотела ответить, сказать, что ее единственным желанием было страдать вместе с ним, но уже чья-то железная рука схватила ее и непреодолимо потащила назад, не обращая внимания на то, что причиняет ей боль. Получив несколько пинков и ушибов, Марианна оказалась за спинами всех этих вопящих людей перед лицом позеленевшего от ярости Жоливаля.

– Ну, вот! Вы довольны! Вы увидели его? И к тому же вы предстали перед ним как раз в ту минуту, когда он сто раз предпочел бы умереть, чем показаться вам! И это то, что вы называете «разделить его испытания»? Хватит с него того, что он уже перенес!

Ее нервы не выдержали, и она разразилась рыданиями, почти конвульсивными.

– Я не знала, Аркадиус! Я не могла знать, догадаться о такой подлости! Толпа заволновалась… меня вытолкнули вперед, хотя я и не смела больше смотреть…

– Я вас предупреждал! – безжалостно продолжал Жоливаль. – Но вы упрямей мула! Вы не хотите ничего ни слышать, ни понять! Право слово, можно подумать, что вам нравится истязать себя!