Но пока он — директор. И чтобы устроиться в «Эго», нужно пройти через его кабинет. Наташа предпочла бы через постель, но Макс отказался.

— Это не самый достоверный способ узнать, есть ли у будущих работников нужные качества, — смеялся он.

Его кабинет уже был полностью готов. Довольно просторная комната. Здесь пока только два шкафа со стеклянными дверцами у стен, диванчик в стороне, один большой письменный стол с заворотом на девяносто градусов и удобное офисное кресло. Макс уже проводит здесь немало времени: бизнес-планы, санэпидстанции, наем последних работников. Первое, что Наташа заставила его сюда принести, это их семейная фотография: Макс, Наташа и Катюшка идут в первый класс. Наташа сама выбрала рамку и установила эту фотку на столе. А вот сейчас на этом столе сидит сам директор, невероятно красивый и сексуальный! И требует — вы слышите, чего? — чтобы она наравне со всеми устраивалась к нему певицей! Объяснял с чисто начальничьим темпераментом:

— Ты не думай, что работа в «Эго» очень проста. Мы задумали определенный уровень класса, и ниже этой планки мы не опустимся. Наше заведение не из простеньких. А по ценам — выше среднего. По моим расчетам и публика будет с достатком. Певичка из кафе ко мне никогда не устроится! Если ты уверена, что твой уровень сопоставим с уровнем нашего клуба — пожалуйста, докажи мне это. Я тебя внимательно слушаю. Какой работы здесь ты хочешь?

— Я хочу выступать на открытии, — ответила Наташа послушно. Ей это собеседование напоминало очередную ролевую игру.

— Опыт у тебя есть, я знаю, восемнадцать лет тоже; не будем на этом останавливаться. Перед каким наибольшим количеством зрителей тебе приходилось выступать?

— Перед полной площадью у Администрации. Но если тебя интересуют зрители, более сосредоточенные на том, что происходит на сцене, то тысяча человек, школьный актовый зал.

— Хорошо. И что именно ты предлагаешь делать на открытии? Спеть пару песен? Киркорова или Валерии?

— У меня есть диск с минусовыми композициями моего собственного сочинения. Запись хорошего качества. Я всегда пою вживую. Двадцать две песни. Это примерно полтора часа чистого времени. Песни танцевальные, для ночного клуба подходят идеально, это проверено на тусовочной молодежи Москвы. Два медляка. Все остальное время — за ди-джеем. Могу также вести весь вечер. Приветствовать посетителей, проводить конкурсы… Диск у меня с собой. Пойдем в зал, послушаешь.

Макс улыбнулся этой деловитости: он проводит собеседование, но собеседование Наташа берет в свои руки.

— Ди-джея сейчас нет, а я не знаю, как включается аппаратура, — ответил он.

— Я умею обращаться с аппаратурой, — заверила Наташа.

В зале еще не до конца установили кондиционеры, и освещение еще не совсем доделали. Было пыльно, повсюду сновали рабочие в комбинезонах: электрики, маляры; в VIP-зоне укладывали пол. Мягкие угловые диваны были обернуты заводским полиэтиленом и лежали друг на друге валетами в дальнем углу зала, где уже отчетливо угадывался будущий фонтан. Наташа забралась на подиум к диджейскому пульту и вскоре уже разобралась со всеми устройствами. Все нашла, что ей было надо: и микрофон, и нужные приспособления, чтобы его подключить. Опробовала его словами «Раз, десять. Чччеловек. Шшшипение», подкрутила там что-то немножко на пульте. Едва включила диск своих композиций, как рабочие ожили и начали аплодировать.

Когда Наташа, взяв микрофон, вышла в зал и выбрала себе одну из маленьких возвышенных сцен, рабочие вообще обрадовались и одобрительно загудели.

— Господа! — Наташин голос сквозь микрофон вбирал в себя особый шарм и разлетался по всем уголкам зала.

Макс стоял, скрестив на груди руки, и улыбался. Ей даже петь уже не надо, достаточно просто стоять на сцене!

— Господа! Закройте ушки, пожалуйста! Сегодня я пою только для ЭТОГО мужчины!

Макс никогда не слышал этих песен, их слышала только Москва. Он читал тексты, но никогда не растворялся в этих песнях настолько, чтобы забыть обо всем остальном. Как сейчас. То, что она прекрасно поет, он знал всегда, но никогда не видел ее таким профессионалом. Эта девушка — сама праздник. Открытие клуба ее только затмит.

На диске уже был записан бэк-вокал, и каждая песня, и быстрая, и медленная, звучала, словно в эфире радиостанции. Только лучше. В джинсах и маечке. Такая худенькая и идеально стройная. Модная. Умеющая быть в центре внимания и при этом не бросаться в глаза. Кузнец настроения, такой ненавязчивый лидер — это то, что надо любому клубу. Навсегда. Да, возможно, Макс не объективен. Он влюблен, а потому придирается. Не верит сам себе.

— Господа! — изобразил Макс Наташу и спросил у рабочих: — Как думаете, взять ее на работу?

— Такая звезда будет Вам не по карману! — пошутил один кокетливо.

— Кстати, сколько ты мне заплатишь? — вспомнила Наташа.

— Нисколько.

— Я согласна!

— А во что ты будешь одета? — уточнил Макс.

— Я привезла с собой кое-что, думаю, вполне в стиле твоего клуба.

— И последний вопрос, самый сложный, — предупредил директор. — Ты не боишься, что придется работать, когда все твои друзья будут отдыхать?

* * *

Максим долго звал дочку на берег, но та, как самый нормальный ребенок, очень не хотела выходить из воды. К тому же, она чрезвычайно легко знакомится с другими детьми, и вот их уже целый цыплячий выводок: брызгаются и хвастаются, кто лучше плавает, а кто лучше тонет.

— Катя! — требовательно уже в который раз звал Максим со своего лежака. — Выходи, я сказал!

— Пап, ну щас! Еще чуть-чуть!

Папа рассердился этому непослушанию, поднялся на ноги и за пару шагов добежал до Кати. А та пыталась сбежать, но в воде получалось только барахтаться. Схватил девчонку одной рукой, вынул из воды и побрел на берег, таща ее под мышкой, как безвольный тюфяк.

Катя ревела какое-то время, а Наташа молча соблюдала нейтралитет. Обдумывала, обдумывала происходящее, потом не выдержала и сказала умно:

— Милый, если ты хочешь воспитать дочку самостоятельной, тогда не надо ей запрещать такие естественные для ребенка вещи.

— Она же простынет! — пояснил Максим.

— Ну, значит, в следующий раз сама не захочет болеть и вылезет из воды, когда надо.

— Ты завышаешь ее планку, — огрызнулся Макс. — Она еще ребенок, и не сможет пока рассуждать так же здраво, как ты.

— Либо ей придется этому научиться, либо она просидит все лето дома с соплями и градусником, — отозвалась Наташа.

— Кошечка, ты что-то однобоко мыслишь. Болезнь ведь может вызвать серьезные последствия, и даже необратимые…

— Ха! Я тысячу раз простывала, и что-то никаких последствий!

Макс развернул перед Катей кулек с абрикосами, протянул один и Наташе и попросил ее:

— Давай, я сам буду решать, как воспитывать моего ребенка?

Наташина рука, тянущаяся за абрикоской, зависла на полпути. Девушка смотрела в глаза Максиму, но за его темными очками ничего не было видно, к тому же, он сидел спиной к солнцу, и солнечные лучи слепили Наташу и заставляли щуриться. Что такое цунами, в Сочи не знают. Точнее, знают только в теории. Сейчас же Наташа, кажется, поняла этот процесс изнутри. Обида в груди росла, росла, поднимаясь все выше и выше, превращалась в сплошную стену, огромный массив, сметающий на своем пути все до мельчайших подробностей.

— ТВОЕГО ребенка? — прошептала она, пока еще не утонула в этой волне и может говорить.

Никогда не осознавала, что любит Катюшку так сильно. Столько лет возилась с ней, как с куколкой, думала, что игралась…

— Прости, что вмешалась! — со слезами и гордостью рявкнула Наташа и ринулась в море.

Макс смотрел ей вслед, наблюдал, как она ловко и по-спортивному гребет с курсом на буёк, и вздыхал. Черт, случайно вырвалась эта мысль. Случайно! Катюшка сидела рядом, обмотавшись полотенцем и дрожа от холода, и непонимающими глазками смотрела на папу. Максим забрал у малышки полотенце.

— Давай, ты так быстрее согреешься: под солнцем. Косточки не закапывай, что ты делаешь, свинюшка?! Складывай их сюда, мы потом выбросим в мусорку, когда будем уходить.


Впрочем, обидеть Катю надолго невозможно. Наташа в этом же смысле гораздо надежнее… Наташа плыла быстро, словно стремясь сбежать от неприятных эмоций. Взгляд туманился от слез, и Наташа плыла «дельфином», чтобы смывать слезы в море. Интересно, если бы Катя была их общим ребенком, что бы он сказал? Неужели, так важно, кто родил, если уже столько лет Катя считает мамой Наташу? Девушка понимала, что Макс ничего не имел в виду этой фразой, но как больно эти слова ударили по сердцу! Все так относительно! Если бы, например, Женя, Наташина мама, сказала бы ей, что Катя — ребенок только Макса, Наташа бы даже не расстроилась. Но когда это говорит сам Макс…

Наташа вернулась на берег, устав и запыхавшись, плюхнулась ничком прямо на горячий песок недалеко от Макса и спрятала лицо в гнездышке рук. Игнорировала его изо всех сил и не желала прощать.

— Малыш, — подполз он к ней поближе, — не обижайся.

Вытянулся рядом с ней чуть ли не в обнимку и, не разбирая, где там в ее мокрых, пышных от соли волосах ушко, говорил тихонечко, чтобы даже Катя не слышала:

— Я же ничего плохого не имел в виду. Просто не надо меня переучивать, ты же не можешь понять, что я чувствую. Мои требования к Катьке — это не родительская вредность. Когда у тебя будут свои дети, ты поймешь эту заботу, беспокойство…

— А когда они будут? — приподняла Наташа голову и зло глянула Максиму в лицо. — Так же «никогда», как и свадьба?

Мужчина скинул ей волосы со спинки и развязал лямочки лифчика — пусть спинка загорает.

— Вообще-то, это от тебя зависит, — сказал он ей спокойно. — Дети будут не раньше, чем свадьба, а свадьба — не раньше, чем ты вернешься жить в Сочи. В принципе, ты можешь бросить институт хоть сейчас. А можешь доучиться, и тогда. Выбирай. Я не против на тебе жениться. Но я не хочу просто поразвлекать тебя этим. Я женюсь для того, чтобы создать семью. Вот когда захочешь того же, чего и я, тогда и поговорим. И не подходи больше ко мне с этими беседами. Мы к этой теме вернемся только тогда, когда ты скажешь мне: «Макс, я бросила институт». Понятно?