Задача у нашей группы была простая: охранять неширокую улицу, ведущую к Белому дому вдоль парка. Никого не пропускать. В принципе, не сложно. Улицу перегородили двумя большими бетонными блоками и грузовыми машинами. Саня вместе с остальными мужчинами ходил спускать шины у грузовиков. А когда у Белого дома остались шесть танков, мы нахально посчитали один из танков своим. Танкистов взяли под опеку: кормили, поили, угощали сигаретами, развлекали. В особом восторге была Аня. Она почти не слезала со скользкой брони. И в конце-концов получила прозвище «Анка-пулеметчица». Кто-то раздобыл ей шинель. Слишком большую для хлипкой девушки. Аню это не смущало. Пусть шинель болталась на ней, как на палке, зато прекрасно отпугивала любопытных. После чего мне посоветовали раздобыть и себе такую же. Я не стала суетиться. Облачилась в дедушкину плащ-палатку. Тем более, что периодически шел дождь. Вся земля размокла. Траву в округе быстро вытоптали, и теперь под ногами чавкала жирная глина. К плащ-палатке, спасибо бабушке, добавились резиновые сапоги.

В ночь с двадцатого на двадцать первое стреляли. Издалека трассы выглядели зеленоватыми пунктирными линиями. Кто-то на балконе Белого дома в мегафон предложил всем лечь на землю. Ребята из нашей сотни захохотали. Но вообще-то мы внимательно прислушивались к тому, что вещали с балкона каждый час. Это был единственный верный источник информации. То, о чем говорилось в толпе, казалось ужасным. Время от времени кто-нибудь из наших ребят покидал «родную заставу» и через час возвращался со свежими слухами. В Москве везде танки. Народ из троллейбусов строит баррикады. Эти гады-гэкачеписты заказали невероятное количество наручников. Потом Валерка Хренов, успевший раздобыть себе камуфляжную форму и совершавший по заданию штаба гражданской обороны разведывательные рейды, принес страшную весть. В тоннеле под Арбатской площадью произошла трагедия. Народ пытался остановить БТР-ы. Есть человеческие жертвы. В одних стреляли, других просто размазали БТР-ми по стенке тоннеля. Бесшабашного до того момента Хренова трясло, пока он рассказывал нам кошмарные новости. Мы молча слушали. Не перебивали. Не задавали вопросов. Вглядывались в его побледневшее, усталое лицо и отчаянно надеялись, что он врет. Или сам ничего толком не знает. Но нет, склонный к безобидным преувеличениям, сейчас Валерка не врал. Не похоже было. Стало страшно. Вот они, военные действия. Начались. Час-два — и до нас докатятся. Далекое воспоминание детства вдруг промелькнуло, исчезло, а затем снова, уже неторопливо и основательно выплыло из глубин памяти, заслонив на какую-то минуту действительность.

Перед глазами встал солнечный осенний день. Один из тех чудных дней «бабьего лета», прелесть которых остро ощущаешь даже в детстве. Мне было тогда двенадцать лет. Помнится, мы играли в «штандр». Или в «вышибалы»? Играли большой шумной компанией. Азартно. И потому ничего сначала не видели. Только отчаянная матерная ругань заставила нас остановиться. А непонятная возня, звуки ударов — обернуться. Совсем рядом дрались взрослые пьяные мужики. Довольно знакомая картина. И дерущиеся оказались хорошо знакомыми людьми. Но что-то в этой драке выглядело не так, непривычно. И потому мы не вернулись к игре, а стояли и смотрели, раскрыв рты. Хотя и рассмотреть толком что-либо было трудно. Мужики сгрудились в кучу. Тяжело матерясь, размеренно наносили удары невидимому для нас противнику. Потом над их головами взлетела чья-то рука и сверкнула на солнце. Уже после стало понятно, что сверкнула не рука, блеснул нож, стиснутый в руке. Но тогда никто из нашей команды ножа не заметил. Просто глаза сами собой следили, как опускалась эта рука — медленно и неотвратимо. Раздался глухой удар. И сразу наступила оглушительная тишина. Дерущиеся замерли. В этой страшной тишине прозвучал чей-то сдавленный стон. Мужики качнулись назад. Все так же молча расступились, пряча перекошенные ужасом лица. И мы увидели дядю Борю Саллахутдинова из нашего подъезда. Малорослый, крепенький, вечно пьяный татарин в несвежей белой рубахе навыпуск нетвердо стоял на широко расставленных ногах. Слегка покачивался. В спине у него торчал нож. Большой кухонный нож с деревянной ручкой. Это было так… так… Мы ошеломленно молчали. Дядя Боря тем временем завернул за спину левую руку и сам выдернул нож. Не упал. Стоял, слегка покачивался. В спине у него сквозь белую рубаху зиял красный треугольник.

— Кровь, — прошептал трясущимися губами Котов.

— И мясо, — тихо согласился Ремизов.

Они еще что-то обсуждали полушепотом, но я не слышала их. Плыла в тумане. И в этом тумане с трудом видела, как засуетились, забегали люди. Кто-то побежал вызывать «скорую», кто-то — за бинтами и ватой. Дядя Боря наконец упал. Его поднимали, держали. И все боялись, что земля с газона, куда он завалился, случайно попадет в рану. Потом надрывно сигналя примчалась «скорая помощь». Беднягу уложили на носилки. Увезли. А народ долго не расходился. Соседи стояли возле просыхающей на асфальте лужи крови и судачили, судачили. Я все никак не могла выплыть из одуряющего тумана. Кто мне был дядя Боря? Да никто. Сосед с пятого этажа. Я даже с его детьми, с Витькой и Алькой — моими ровесниками — никогда не общалась. А тут испугалась за него. Испугалась, что умрет. И этот кошмар терзал меня весь день. Только вечером, когда Алька вышла во двор и сообщила, что отец будет жить, туман в моем сознании стал рассеиваться.

И вот сейчас, когда Валерка рассказывал о происшествии, давно забытый ужас вновь охватил меня. Я боролась с собой изо всех сил, пытаясь стряхнуть липкий, леденящий мозги и душу туман.

Мужчины принялись учить Аню и меня, как быстро приготовить «коктейль Молотова» и куда лучше швырять бутылку с этим «коктейлем». «Дети полка» лет десяти-одиннадцати, которых в нашей сотне было трое, отправились добывать бутылки из-под вина с узким длинным горлышком. Их держать удобней. Еще Астащенко-младший, в той, вчерашней жизни, как и его отец, работавший агрономом, объяснял нам, куда следует пихнуть арматурный прут, чтобы танк или БТР больше не смогли перемещаться в пространстве. Астащенко-старший издалека гордо наблюдал за сыном, притворяясь, что смотрит не на него, а на молодых и хорошеньких женщин. Мы, молодые и хорошенькие, но чертовски уставшие, стояли с арматурными прутьями в руках, внимательно запоминали. Танкисты хохотали, глядя на это зрелище. Не знаю, что смешного они нашли. Нам с Аней было не до смеха.

Через несколько часов тревога улеглась. Поступили новые, более точные сведения. Погибло не восемь человек, а трое. Все — молоденькие мальчики. А БТР-ы не прошли. Их остановили. Потом и совсем развернули. Но вот в Кубинке высадился танковый десант. Полным ходом идет на Москву. И сразу кто-то кричал, что зато Кантемировская дивизия на нашей стороне.

У меня все смешалось в голове: лица, события, день, ночь. Хотелось спать. Ноги и руки наливались свинцовой тяжестью. Иногда от усталости я хотела реветь. Тогда начинало казаться, что наше пребывание здесь бессмысленно. Ну что мы можем против танков? У нас ведь кроме арматурных прутьев и десятка бутылок с бензином ничего нет. Достаточно взвода солдат с автоматами, чтобы разогнать всех собравшихся у Белого дома. И танки не нужны. Подобные мысли кого угодно повергнут в тоску. Эта грандиозная попытка хоть что-нибудь изменить в нашей жизни представлялась мне безнадежной. И спасал меня только неуемный Валерка Хренов. С ним вечно приключались непонятные и смешные истории. Он по горячим следам делился со мной своими приключениями. Я хохотала. И усталость ненадолго отступала. И наше общее дело не казалось больше безнадежным. Раз у меня, у Ани, у Астащенко, у Сашки, у многих других есть силы смеяться — значит не все потеряно.

Уходила постепенно и неопределенность. Это странное гражданское противостояние близилось к концу. Двадцать первого часть гэкачепистов полетела в Форос. Мириться с Горбачевым. Дураки. Им надо было мириться с народом. В Форосе их и прижали. В нашей сотне делались долгосрочные прогнозы. Хренов громко, на всю площадь, кричал: «No pasaran!». Все немного расслабились. Между бетонными блоками, перегородившими улицу, постоянно горел костер. Мы почти не отходили от него. Сидели кружком и рассказывали анекдоты. Да, именно анекдоты. Хохотали от души. В один из таких взрывных моментов мы дружно откинулись от огня и вдруг замерли. Между блоками и оградой парка цепочкой шли высокие, накачанные парни в камуфляжной форме необычного фасона и расцветки. Шли по доскам, битому стеклу, различным железкам, ступая неслышно, как тени. Словно плыли по воздуху над всем этим мусором. Ни шороха, ни какого-либо другого звука. У всех на поясе висела маленькая сумочка, похожая на сумку-«банан». И каждый держал правую руку в кармане, видимо, пряча что-то. Мы просто оцепенели. Молча следили за этими парнями. Только Хренов, почти не разжимая губ, прошептал:

— Это «Альфа». Это настоящие профи…

Он дождался, пока «профи» пройдут. Вскочил и полетел к нашему сотнику Володе. Пошептался с ним. Володя помчался в Белый дом, а Хренов — туда, откуда пришли эти качки. И пропал…

К нам приходил начальник штаба гражданской обороны. Невысокий, бритоголовый, крепко сбитый мужик в камуфляжке. Расспрашивал. Потом совещался с Володей. Они сходили до перекрестка. Обнаружили там грузовики с такими же парнями. Начали сновать туда-сюда. Вели переговоры. Хренова все не было. Грузовики с накачанными парнями удалось уговорить отъехать назад на целый квартал. Ту группу, что прошла мимо нас к Белому дому, благополучно завернули к родным грузовикам. Понятия не имею, как это удалось? Но удалось. И они, эти «профи», уходя, довольно тепло попрощались с нами. Шли теперь свободно, гремя досками и битым стеклом на всю катушку.

Валерка Хренов вернулся через несколько часов. Побитый, униженный и оскорбленный. Оказывается, возвращаясь к нашей баррикаде, попал в плен к другой сотне. Был крепко избит и долго доказывал, что он свой. Пока его не сдали тому самому начштаба. Мы плакали от смеха, когда Хренов выражал свое возмущение действиями дураков из соседней сотни.