— Это мы на кладбище ехали, — вспомнила я. — У меня бабушка с дедушкой, а у Ивана отец рядом похоронены.

— На кладбище? В январе? — театрально изумился Котов.

— Ну, и что? Захотели и поехали. А вообще, это мое личное дело.

Хлопнула ладонью по столу. Встала. Вышла, не попрощавшись. Немного постояла в вестибюле, размышляя, что делать дальше? Так ничего и не решив, заглянула к Татьяне в библиотеку. Выпила у нее чаю. Кофе мне запретили. Поболтала с ней немного и пошла к себе в кабинет — проверять тетради. Домой не торопилась. Отвыкла за два месяца приходить домой вовремя.

Наверное, у меня было какое-то предчувствие. Поэтому и не торопилась домой. Когда все-таки добралась туда — остолбенела. Дома меня ждали. Встревоженный Димка и Лукины всем семейством. Даже баня Маня заявилась. Оказывается, история с обмороком дошла все-таки до Димки. Он после школы прямой наводкой отправился к Лукиным — кляузничать на меня отцу и Лидусе. Ивана дома не было. А у Лидуси случился выходной или отгул, или нечто в этом роде. Они дождались возвращения с работы Сани и Ивана. Потрапезничали. И все вместе отправились к нам — воздействовать на непутевую Димкину мать.

Такой «пилежки» я не испытывала за всю свою жизнь ни разу. Одновременно пять человек долбили меня, как дятлы сухую лесину. Ругали на все корки. Ничего не оставалось, как покорно терпеть и со всем соглашаться. Тем более, что мне слова вообще не давали.

Меня уложили. Накормили ужином. Пока я ела, семейный совет распивал чаи и решал, как нам с Димкой жить дальше. На прощание меня предупредили, чтобы на работу утром не выходила. Они мне врача сами вызовут, поскольку не слишком доверяют. И вообще, я теперь у Лукиных на строгом контроле. Димка пошел провожать гостей на улицу.

После их ухода я сразу уснула. Спала беспокойно, тяжело. Только под утро стало легче. И приснился мне странный сон. Никогда не запоминала своих ночных видений. Они забывались, едва я спускала ноги с кровати. Но это! Такое яркое и отчетливое, оно просто потрясло меня своей реальностью. Снилась просторная, светлая горница в крепком деревенском доме. Окна распахнуты настежь. Легкий ветерок раздувает белые кисейные занавески. День ясный, ласковый. Пахнет не то сиренью, не то черемухой. За большим овальным столом, расположенным у открытого окна и покрытым белоснежной льняной скатертью, мы с Лидусей, не торопясь, пьем чай. Где-то у меня за спиной — Иван. Собирается уходить. Я краем глаза замечаю, как он стоит в дверях. Слышу его голос:

— Скоро вернусь. Вы меня дождитесь.

Лидуся кивает в ответ. Я молчу. Он тогда повторяет специально для меня:

— Слышь, Кать? Очень прошу, дождись. Без меня не уходи.

И я, испытывая странную неловкость, так же, как и Лидуся, киваю ему головой.

Потом картина меняется. Садовая дорожка, заросшая высокой травой. Впереди калитка из зеленого штакетника. Она — моя заветная цель. Я знаю, что мне нужно незамеченной добраться до калитки и выйти, тогда все будет в порядке, будет, как мне хочется. Удачно преодолеваю почти все расстояние. Остается всего два небольших шага, когда мне на плечо неожиданно ложится тяжелая, горячая рука и голос Ивана произносит:

— Ведь я же тебя просил. Я тебя по-хорошему просил меня дождаться. Ты же мне обещала. А сама? Удрать надумала?

Надо ответить ему. Но что? Сказать мне нечего. Действительно, он просил. Действительно, я обещала. Стыд переполняет меня. Стыд и неловкость.

Я проснулась в холодном поту, в панике отгоняя видение и медленно соображая — это только сон. Кинула беспокойный взгляд на часы. Хотела вскочить. Но вспомнила вчерашний вечер и немного успокоилась.

С кухни доносились разные утренние звуки: фырчанье чайника на плите, шум льющейся из крана воды, звяканье чайной ложечки о стакан. Догадалась, что это Димка осторожно, боясь разбудить меня, завтракает перед школой.

В дверь позвонили. Димка прямо в трусах и футболке пошлепал открывать. По дороге посмотрел на меня, буркнул:

— Ты не волнуйся, мам. Это отец пришел. Он вчера обещал.

Я плотнее закуталась в одеяло. Смотрела на то место, где мгновение назад стоял сын. Удивлялась. За глаза Димка храбро назвал Ивана отцом. Ни разу не споткнулся на этом слове. В глаза же говорил Ивану вежливо-неопределенное «Вы». Почему? Стеснялся? Не мог привыкнуть?

Это действительно оказался Иван. Вошел в комнату, блестя глазами. Чисто выбритый. С влажными еще колечками волос на висках и у лба. Весело поздоровался:

— Доброе утро.

По-хозяйски прошел к окну. Раздернул шторы. Распахнул форточку. Деловито заметил Димке:

— Ты в школу не опоздаешь? Собирайся скорей.

Димка радостной мухой полетел по комнате, собирая свои манатки. Иван повернулся ко мне.

— Завтракать пора.

Я высунула нос из одеяла:

— Не хочу.

Действительно не хотела. Обычно перед работой выпивала чашку кофе. И только. У Ивана лицо сделалось лениво-наглым, в уголках губ заплескалась насмешка.

— Я тебя и спрашивать не буду, чего ты хочешь. Это я раньше дураком был. Всю жизнь ходил у тебя на поводке. Хотела ты меня видеть — вот он, я, рядом. Не хотела — исчезал. Теперь довольно. Походи и ты в моей упряжке.

Мне бы поругаться с ним. Да слишком заразительно сиял серо-синий перламутр его глаз. Промолчала. Молчать было выгодно. Так проще скрыть неизвестно по какой причине возникшую и лавиной нараставшую радость. Позволила принести себе халат, помочь умыться. Позволила приготовить себе яичницу на сале, хотя терпеть ее не могла. Даже покормить себя в постели позволила.

Иван что-то делал все время. Готовил завтрак, мыл посуду, вытирал пыль, подметал, менял набойки на моих демисезонных туфлях, прибивал, привинчивал. И говорил, говорил… Без остановки. Всегда он был довольно скуп на слова. А тут такое словоизвержение! Нечаянно меня осенило: он боится замолчать, боится тишины между нами. Сама не знаю почему, пришла ему на выручку. Спросила сначала, пойдет ли он на работу? Нет, не пойдет. Взял неделю за свой счет по семейным обстоятельствам. Потом мне стало интересно, где он пропадал столько лет и чем занимался? Ну… где он только не был. Нефть добывал. Тайгу валил. Шоферил немного. Успел институт закончить.

— Вечернее отделение, правда. И не московский, — смущенно отвернулся Иван.

— И я вечернее заканчивала, — мне хотелось подбодрить Ивана.

— Ты училась, потому что тебе это нравилось. А я, потому что хотел доказать сам себе, что ничуть не хуже тебя.

Он хуже меня? Такое мне в голову никогда не приходило. И уж никогда бы не подумала, что Иван мог комплексовать. Всегда такой уверенный в себе, самодостаточный. Оказывается, комплексовал. Да еще как. Но это все в прошлом. Дурь уже вся вылетела. Сейчас он занимался компьютерами в одной частной фирме. Неплохо зарабатывал. Подумывал, а не начать ли собственное дело? В новые русские что ли захотел?

— Да, — вздохнула я, — интересная у тебя была жизнь.

— Интересная, — согласился он уныло. — Я ведь даже женат был.

Сказал и замолчал. Смотрел на меня встревоженно, словно ждал чего-то. Невидимая игла проколола мне сердце. Свет начал тускнеть. Медленно навалилось равнодушие. Иван не дождался моего вопроса. Стал рассказывать сам. Я слушала Ивана, пытаясь по скупому рассказу представить его семейную жизнь. Но волновало другое. Любил ли он ту женщину? Красивая ли она? Умная? Вдруг оказалось, что давно не слушаю его. Думаю о своем, стараясь восстановить душевное равновесие. А чего я хотела? Чтобы он весь век бобылем маялся и по мне вздыхал? Нельзя быть эгоисткой до такой степени. Постаралась взять себя в руки и прислушаться к тому, что излагал Иван. Уловила только последние фразы:

— Так и разошлись. Не смог я с ней жить. Не любил.

— А дети? — вырвалось у меня. — Дети у вас были?

— Ты что? — нахмурился Иван. — Совсем меня не слушала? Не было у нас детей. Детей хочешь от любимой женщины, а не так…

Радость хлынула на меня девятым валом. Затопила и понесла, понесла… Я чуть-чуть себя не выдала. С трудом удержалась. Нечего ему об этом знать.

— Ну, а ты? — Иван присел ко мне на диван, накрыл мою ладонь своей, тяжелой и горячей. — Как ты жила?

Как? Я задумалась.

ТОГДА

С 81-го года посыпались похороны в Политбюро и в правительстве. Это время в народе так и называлось — «ППП» — «пятилетка пышных похорон». Нет, были, конечно, еще и Олимпиада, и Игры доброй воли, и Всемирный фестиваль молодежи. Но ни за праздниками, ни за перипетиями общественной и политической жизни в стране мне следить было некогда. У меня была своя, личная «ППП». Похороны правда не пышные, а совсем простые. И начались на год раньше.

Сначала умер мой дедушка.

Мы с Генашей до рождения Димки жили на Сретенке. Тяжеловато приходилось. Теснились вчетвером в шестнадцатиметровой комнате.

Дедуля болел. Часто у бедняги не хватало сил без посторонней помощи дойти до туалета. И ел он с трудом. Ложки, вилки, ножи казались ему чугунными. Он их постоянно ронял на пол. Кто-нибудь из нас молча подбирал прибор, протирал его чистой салфеткой и опять вкладывал дедушке в руку. Два раза в день приходила медсестра, делала уколы. После уколов дедуля долго лежал, не в силах подняться. Ему было трудней, чем нам. И все же он бодрился. Весело дожидался правнука или правнучки. Зато соседи по коммуналке смотрели косо. Потихоньку, но весьма изощренно трепали бабушке нервы. И тогда она сделала ход конем.

Никита собирался жениться и перебираться к жене. Мои родители оставались вдвоем. Бабушка предложила им родственный обмен. Тем более, что коммуналка на Сретенке скоро подлежала расселению. Не знаю, какие еще доводы приводила бабушка. Я при разговоре не присутствовала. Может, она чем-то надавила на них? Не знаю. Но факт остается фактом. Они согласились. И мы стали готовиться к переезду. Генаша бегал по коммунальным инстанциям: брал справки, оформлял документы. Ждали только свадьбу Никиты. Ждали все. Кроме меня. Я это событие воспринимала, как окончательную потерю брата. Невеста его мне нравилась. Даже очень. Никита несколько раз привозил ее к нам на Сретенку. И все-таки…