Мы ехали обратно в плацкартном вагоне. Ребята долго не могли угомониться. Бегали друг к другу в гости, шумели. Ухитрились изрядно выпить в туалете. Потом пели под гитару глупые эстрадные песни, взрываясь хохотом по малейшему пустяку. Пока не пришел толстый, иссиня небритый проводник. Он страшно орал на них, употребляя нецензурщину и лагерный жаргон. И я с ним поругалась. Но уж затем на полном основании рявкнула своему «детскому саду»:

— Всем спать!

Детки сразу как-то сникли. Еще немного потолкались, но совсем тихо. И незаметно улеглись по полкам. Через час они мирно посапывали. А я слушала монотонный перестук колес. Смотрела на проплывающие мимо занесенные снегом черные деревни, унылые поля, провода, тянущиеся толстыми нитями от столба к столбу. И опять все думала, думала… Понимала, никуда не убежать, поезд везет меня к Ивану, к нашей с ним многолетней неразберихе. Понимала, что пора с этой неразберихой покончить. А как это сделать? — не понимала. Несколько раз выходила в тамбур покурить. Но быстро там замерзала и поспешно возвращалась на свое место.

Под утро неожиданно появился Димка. Он пришлепал ко мне босиком, завернувшись в тонкое казенное одеяло. Смотрел немного сонными глазами. Побледневший, взлохмаченный. Надо было отругать его, что пришел босым. Язык не повернулся. Сын пришел-таки ко мне. Сам. И сказал непривычно теплым голосом:

— Мам, ты так и не ложилась?

Я улыбнулась ему и подвинулась, освобождая место. Он пристроился рядом. Подтянул колени к подбородку, поплотнее закутался в одеяло. Мне хотелось обнять его, взлохматить и без того растрепанную шевелюру… Не посмела. Большой уже. Возмущаться будет, обидится.

— Мам, — тихо промычал Димка. — Давай поговорим?

Наверное, бессонная ночь сделала меня уступчивой.

— Давай, — согласилась я. И сразу стало легче на душе. А ведь так боялась этого объяснения. До спазмов в желудке.

— Ты спрашивай. Все, что сумею, расскажу. Без всяких попыток оправдаться.

Мы долго сидели рядышком. Тихо беседовали. Никому и никогда я еще не рассказывала о себе столько. И причем, одну только правду. Все мое детство, вся юность прошли перед ним. С друзьями и врагами, со слезами и смехом, с дурацкой отвагой и необъяснимой трусостью. И с любовью, всю жизнь не отпускавшей меня. Димка зачаровано слушал. Не перебивал. Лишь изредка осторожно задавал вопросы. Наверное, хотел уточнить что-то для себя. За окном давно рассвело, а мы все еще говорили.

По вагону начали ходить пассажиры с полотенцами, мыльницами и зубными щетками. Кто-то раскладывал на столике нехитрый завтрак: вареные яйца, бутерброды с сыром, дешевые консервы. Кто-то собирал со своей полки постельное белье. Толстый небритый проводник сновал туда-сюда. Ногой поправлял завернувшуюся в разных местах ковровую дорожку. Разносил теплый чай, неся сразу по пять стаканов в каждой руке. Пора было будить своих гавриков. Скоро Москва. Я погнала сына одеваться, умываться, сдавать проводнику постель. Димка был крайне недоволен тем, что наш разговор пришлось отложить. Меня это удивляло. Разве мы не закончили? Разве я не выложила ему все, как на духу? Всю историю наших с Иваном отношений, начиная от первой встречи и заканчивая последней тихой ссорой? Чего ж ему еще от меня надо? И все размышляла над этим до самой Москвы, осуществляя контроль за своими подопечными чисто автоматически.

Хорошо, что многих ребят родители встретили на вокзале. Остальные разбежались муравьями, едва выскочили из автобуса у АТС. Димка только и ждал этого. Не успели мы остаться одни, как он плюхнул наш чемодан на притоптанный грязный снег. Остановился и, смущаясь, но так, словно и не было перерыва в разговоре, спросил:

— А как же мне теперь его называть? Папой?

Разумеется, он спрашивал про Ивана. Это я поняла. А как называть? Такие детали мне в голову раньше не приходили. Еще десять дней назад я вообще ничего не собиралась рассказывать сыну. Была категорически против их встреч. А сейчас приходится размышлять, как Димке называть Ивана? И в самом деле, как? Дядей Иваном? Но он ему не дядя. Может, по имени и отчеству? Иваном Васильевичем? Это родного-то отца! Да и звучит как-то нелепо. В голову сразу приходит один исторический персонаж: Иван Грозный. Кстати, Ванечку пытались так называть. Давно. Еще в школе. В основном за глаза. Но кличка почему-то не прилипла. Все же по имени и отчеству — не хорошо. Так… Ни одно, ни другое не подходит. Но папой! Нет, никогда! Открыла рот, чтобы сказать об этом сыну. И вдруг услышала собственный голос:

— Не знаю, Дим. Этот вопрос вы должны решить сами. Без меня.

— Но, мам! — заволновался Димка. — Как ты не понимаешь?! Мне же неудобно первым к нему с этим обратиться!

— А разве…

— Не он мне сказал? — перебил Димка. — Ну, я же тебе говорил, что не он.

Сплюнул. Поддел ногой большой кусок спрессованного в ком желтоватого снега. Взялся за чемодан. Я торопилась следом, едва поспевая. С жадностью втягивала в себя морозный воздух.

Только дома окончательно решилась. Не дала Димке даже раздеться. Едва мы захлопнули дверь, едва он поставил чемодан на пол в прихожей, как я налетела:

— Дима! Скажи честно, кто тебе проболтался?

Димка помялся, гудя что-то нечленораздельное. Специально включила свет. Хотела видеть выражение его лица. Он зажмурился от неожиданности. Потряс головой. Не отвечая, стал расстегивать куртку. Думает, у него пройдет этот номер. Как бы не так. Встала на пороге, схватилась руками за косяки — перекрыла дорогу в комнату. С места не тронусь пока не сознается.

Димка знал меня хорошо. Жалобно моргал. Мать бессовестно поставила его в идиотское положение. Да куда ему со мной тягаться?! Ему такую закалку целый век приобретать надо.

— Дима! Я жду!

Димка шмыгнул носом. Отвел глаза. Смотрел в угол. Неловко признался:

— Чего пристала? Ну, тетя Лида сказала… Ну, и что?..

Та-а-ак! Значит, Лидуся! Я опустила руки. И Димка моментально этим воспользовался. Прошмыгнул на кухню. Больше не стала его дергать, допытываться. Раз сознался, значит, чуть погодя сам подробности изложит, не вытерпит. До чего он на Никиту похож. И не только внешне. У Никиты в детстве тоже выдержки не хватало, но только в определенных случаях. У Димки — постоянно. Все же слабоват у меня пацан. Ему действительно необходим отец. Без крепкой мужской руки так на всю жизнь и останется слабаком.

Мы ужинали, пили чай. Димка повествовал. Когда объявился Иван, тетя Лида волноваться начала. Каждый день подстерегала Димку на улице, но неудачно. Димка на улице редко бывал один. Все с приятелями. Только раз у нее была пара минут, за которые тетя Лида успела сообщить, что у Димки есть еще отец. Тот, который умер, он не родной. А родной жив и вполне здоров. Димка онемел. Но подлетели его приятели, и тетя Лида распрощалась. Тогда Димка стал часто наведываться к Лукиным в надежде выпытать у тети Лиды, кто ему родной отец. Димке не везло. Всякий раз дома оказывались либо дядя Саня, муж тети Лиды, либо ее брат. Ну, она и затеяла сложную комбинацию. Пусть, мол, твоя мама к нам зайдет, я с ней поговорю. А там посмотрим. Или она сама тебе расскажет, или уж я. Вот Димка и настаивал на посещении Лукиных. Это когда я потом заболела. Он ведь не знал, что так получится. Кстати, тогда ему тоже пришлось к тете Лиде бежать. Вернее, не к тете Лиде, а к бане Мане.

Баней Маней мой сын называл тетю Машу. Причем с пеленок. Та сама виновата. Вечно, как увидит его, расплывется в улыбке. Как же! Первый внук! Сюсюкает:

— Иди, миленький… Иди к бабе Мане…

Маленький Димка почему-то не выговаривал слово «баба». У него получалось «баня». А потом уже и ленился говорить правильно. Так и повелось. Тетя Маша у него до сих пор «баня Маня». И, наверное, останется ею до скончания века. Вот к ней-то он и ринулся за помощью. Лидусю не любил, не хотел говорить, что мне плохо. Помощи ждал от бани Мани. Получилось наоборот. Та лишь руками всплеснула, мелко затряслась. Лидуся же моментально собралась, подхватилась и помчалась к нам. Следом за ней помчались Димка с Иваном. Пока Иван перекладывал меня на диван, вызывал «скорую», открывал форточки, Димка бесился. Что это чужой дядька здесь распоряжается? Лидуся сочла момент удобным. Увела Димку на кухню. Тихо, спокойно растолковала, что не чужой это дядька ему, а родной отец. Она же, Лидуся, самая, что ни на есть, родная тетка. Не говорили об этом Димке раньше по весьма уважительным причинам. Каким? Вот маме полегчает, и она сама все растолкует. Димка ждал. Правда, терпения не хватало. Снова начал бегать к Лукиным, вызнавать подробности у «самой, что ни на есть, родной» тетки. Заодно приглядеться к негаданно объявившемуся родному отцу. Отец ему нравился. Даже очень. И тетя Лида — во! Мировая у Димки тетка. Только сюсюкаться любит. Вообще, у Лукиных здорово, душевно. Но ожидания Димки не оправдались. Никто ничего не рассказывал. Лидуся как-то обрисовала нашу с Иваном историю в общих чертах. О подробностях умалчивала.

Я слушала рассуждения сына и про себя улыбалась. Если Лидуся считала необходимым молчать, то ее хоть в застенках гестапо пытай, ни звука не услышишь. Кремень. Да и не знала она деталей. Не могла знать. Зря она, конечно, Димку в эту историю втравила. Ну, ничего не поделаешь. После драки кулаками не машут.

Димка уловил перемену в моем настроении. Очертя голову, кинулся укреплять завоеванные позиции.

— Можно, я к ним и дальше ходить буду?

Кивнула ему головой и встала к раковине. Мыла посуду.

— Мам! А он с нами жить будет?

— Это еще зачем?

Не повернулась. Боялась, что сын увидит у меня в глазах слезы.

— Но он же мне отец!

— Не все отцы живут со своими детьми. Тебе это хорошо известно. Кроме того, мы с ним не женаты. И пока, слава Богу, не собираемся.