Иван опрокинул в себя содержимое стакана. Заел кусочком печенья. Потом заявил, что пора расходиться, все выпито и делать больше нечего. Я была с ним совершенно согласна. Да вот встать не могла. Пока Иван ходил на кухню, прятал бутылку из-под «батиной табуретовки», усиленно соображала, какие действия ннадо произвести, чтобы оторваться от стола.

Иван вернулся. Сгреб Лидусю со стула и в охапке понес к родительской тахте. Ох, и сильный! Бережно уложил сестру. Подсунул ей под голову маленькую диванную подушечку, расшитую цветным шелком. Заботливо укрыл пледом. Лидуся замычала, забормотала что-то, зашевелилась. И затихла. Иван еще немного постоял рядом, прислушиваясь. Потом обернулся ко мне. Заметил вполголоса, что я, наверное, не лучше, и меня надо слегка полечить. Ведь домой возвращаться все равно придется. И что запоют мои родители, когда увидят свою дочь такой?

Аргумент был сильный. Я представила себе, как папочка в очередной раз берется за ремень. Затрясла головой, отгоняя кошмарное видение.

— Ты встать сама можешь?

Иван откровенно усмехался. Вот его смеха не переносила с детства. Поэтому совершила героическое усилие — встала. Подержалась немного за край стола. Сделала один неуверенный шажок по направлению к прихожей, второй, третий… Вещи, находящиеся в комнате, сначала замедлили свое движение, а потом закружились быстрее, быстрее… Настоящий хоровод.

Иван подоспел вовремя. Подхватил меня под руки и поволок в ванную. Наклонил над унитазом. Велел сунуть два пальца в рот. И поглубже, поглубже… Это его лечение не забуду до скончания века. Меня так рвало! Казалось, еще немного и все внутренности побегут в унитаз. Иван тем временем зудел над ухом, читая мораль, как добрый дядюшка. Приличным девушкам, по его мнению, пить не полагалось. Ну, если только немного шампанского на Новый год или другой какой праздник. А уж самогонку… Тьфу… Это вообще последнее дело. И как мы с Лидусей додумались?

Я долго полоскала рот холодной водой. Тщательно умывалась. Иван вслух размышлял, что лучше положить меня на Лидусину кровать. Часа три посплю, буду, как огурчик. Мне не слишком верилось. До меня вдруг начало доходить: а ведь Ивана тоже забрало. Вон сколько выпил и не закусил. Неожиданно стало интересно, почему он так рано с работы вернулся?

— Как получилось, что ты домой в четыре пришел?

— Работы не было.

Ситуация известная. У отца на стройке часто загорали.

— Понятно. Сегодня работы нет. И завтра. А послезавтра — аврал.

— Точно, — Иван хмыкнул. Отобрал у меня полотенце, пристроил его на крючок. Мне к тому моменту значительно полегчало. Карусель вокруг прекратила свое движение. Язык еще немного заплетался. А так, вроде, ничего. Я хотела отправиться домой. Но Иван не пустил. Повел в маленькую комнату, по дороге интересуясь:

— По какому поводу вы так с Лидкой надрались? Случилось что?

— Попробовать хотели. И все.

— Угу… Так я и поверил.

Попыталась вырваться из его рук и идти самостоятельно. Не пустил. Держал крепко. От него исходил такой жар, что меня в пот кинуло. Пьяная-пьяная, а понимала: от этого жара у меня в глазах темнеет, и мозги заплывают туманом. Захотелось свежего воздуха. И я сделала еще одну попытку уйти. Но Иван, хоть и пьянел на глазах, соображал отлично. Не дал возможности трепыхнуться. Он не стал разбирать постель. Покрывало не снял, поленился. Подушку, правда, вытащил. Взбил и пристроил повыше. Уложил меня. Присел рядом. Смотрел в пол. Морщился. Видно, не все его устраивало. И опять спросил недовольно:

— Ты мне еще не рассказала, за что вы пили.

Вот ведь привязался. Не отстанет, наверное. Может, соврать? Не хочется. Голове сейчас трудно изобрести нечто правдоподобное. Лучше вообще промолчать. Я повернулась к нему. Посмотрела на его ухо, щеку. Только их и видно было в таком положении. Теплая волна пробежала в груди. И сразу сменилась холодом. Я ни с того, ни с сего разозлилась. На себя. На него. И с пьяным нахальством бросила:

— За что, спрашиваешь, пили? А за любовь!

— Вообще? Или за чью-то?

Господи! Ему еще до тонкостей все объясни! Сам не понимает.

— За мою! — вызова у меня в голосе было хоть отбавляй. Он резко повернул голову. И я зажмурилась — так засверкал серо-синий перламутр на его лице. Открыть глаза сразу побоялась. В тишине показалось, Иван скрипнул зубами. Но голос его звучал тускло и устало:

— За Широкова? Хм…

Я удивилась. Мне и в голову не приходило увлечься Широковым. Неужели непонятно? Открыла глаза. Смотрела на этого ненормального с возмущением. Да как он только подумать такое мог! Я и Широков?! И опять разозлилась на Ивана. Села поудобней, изо всех сил стараясь держаться прямо. Подтянула колени чуть не к подбородку. Поза устойчивей. Что бы такое сделать? Ударить его, что ли? Или правду сказать? Сейчас-то море по колено. Отчаянная смелость охватила меня от макушки до самых пяток. Была, не была! Держись, дружочек!

— При чем тут Широков? Я тебя люблю, Ванечка!

Наступила тишина. Иван всматривался мне в лицо, как будто пытался прочесть в нем ответ на свои мысли. У меня голова начала кружиться от его взгляда. Захотелось отвернуться и снова лечь.

— Сейчас наболтаешь по пьяни, а потом жалеть будешь, — проворчал он через минуту. — Прежде, чем такие слова говорить, о последствиях подумай.

Я отрицательно покачала головой. Ну, что страшного случится? Посмеется он надо мной? Это уже было раньше. Прочь прогонит? И это проходили.

— А я еще раз говорю: «Подумай хорошенько»!

Ей-ей, он тоже начинал злиться. Поправил подушку. Надавил мне рукой на плечо, заставив сперва лечь, а потом и к стене повернуться. Я заметила, что он немного напряжен. С чего это? Так неприятно объяснение от нелюбимой девушки выслушивать? Но долго на эту тему размышлять не смогла. Помешали слезы, непрошено навернувшиеся на глаза. Из бетона он сделан, что ли? Один раз не поверил и больше не верит никогда. А если я никогда и не нравилась ему по-настоящему? Тогда для чего теперь унижаться? Но меня уже понесло. Слова выскакивали сами. Вся моя обида выплеснулась наружу вместе с ручейками соленых слез, сбегающих по щекам.

— Ты прав. Конечно, я еще пожалею. Да как! Стыдно ведь первой в любви признаваться. Особенно, если тебя этот человек не любит.

— Ты пьяна! Вот и городишь чушь! — поморщился Иван. А сам положил мне на плечо горячую, словно раскаленное железо, руку. Стыд все-таки всколыхнулся во мне. Но я сунула голову между подушкой и стеной и с необъяснимым глупым упорством продолжила:

— Да! Я сегодня пьяная! Потому и не боюсь тебе это говорить. Я тебя люблю, а ты меня нет. Слушай, слушай. Вот завтра протрезвею и от всего отпираться буду.

— Ты что там? Плачешь?

Он перегнулся через меня. Хотел удостовериться, наверное. Ну, уж нет! Я свернулась калачиком и постаралась втиснуть пылающее мокрое лицо в тоненькую щелку между стеной и кроватью. Только в пьяную голову приходят мысли о таких сложных экспериментах. Я уже горько раскаивалась в своей откровенности. Докатилась, голубушка! Навязываюсь. Спрятаться бы куда!

— Не трогай меня. Дай мне побыть одной. Я сейчас успокоюсь и домой пойду. И больше ни разу не взгляну на тебя. Честное слово.

Я что-то лепетала, все еще мечтая спрятаться. От кого? От Ивана? Он выковырял меня из моего смехотворного убежища. Встряхнул, как куклу.

— Ты соображаешь, что несешь? Я, между прочим, не железный!

— Да! — крикнула я. — Соображаю!

Такая злость, такое отчаяние накатили. Попыталась встать с кровати. Он не пустил.

— Тише!

— Пусти, дурак! Хотя бы вид сделал, что тебе приятно!

— Кать! Я тебя в последний раз предупреждаю!

Мне было непонятно, о чем это он? О чем предупреждает? Я затихла. Тоскливо смотрела на него. По щекам по-прежнему катились слезы. Ждала: вот сейчас обругает последними словами, посмеется, прогонит. И будет абсолютно прав. Но у него что-то дрогнуло в лице. Он вытер мне слезы своей горячей ладонью. Попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая. Он и сам это понял. Пробормотал осипшим враз голосом:

— Все. Мое терпение кончилось. Ты не понимаешь, что делаешь. Ну, и ладно. Сама напросилась.

Ничего больше не пытался сказать, объяснить. Медленно, тяжело навалился, ища мои губы. Так вот он о чем… Я испугалась. Попыталась дергаться. Не дал. Прижал к кровати — не продохнуть…

Мы оба были как в горячке. Оба не понимали, что делаем. Лихорадочно, словно тонущие, цеплялись друг за друга, желая еще большей близости. Хотя вряд ли это было возможно. Никакие нормы, никакие запреты не могли помешать. Весь мир провалился в небытие. И только мы, сплетясь лианами, парили в недосягаемом поднебесье. Неразделимые, слившиеся в единое целое. Никогда не предполагала, что между мужчиной и женщиной все происходит именно так. Как? Кто ж его знает? Легко описать физическое действие, но как описать состояние души? Непонятное, завораживающее скольжение к дальнему, туманно синеющему берегу. И в это скольжение оттуда, из провалившегося в тартарары реального мира, вдруг вторгается острая физическая боль. О-о-о!

Я восприняла боль как должное. Как плату за восхитительный бред. Но не Иван. Он через минуту скатился с кровати. Сел на полу, повернувшись ко мне спиной. Рукой нашаривал свалившиеся на пол брюки.

— Ты что? — не поняла я, медленно возвращаясь в себя из глухого дурмана.

Минуту назад он был сильным и нежным одновременно, настойчивым и страстным. Шептал, задыхаясь, безумные слова. И вдруг резко переменился. Боялся взглянуть на меня.

— Ты что? — повторила, испуганная тем, что могла ненароком разочаровать его.