Все вдруг завертелось калейдоскопом у нее перед глазами, и перепуганное лицо Аллы Валерьяновны завертелось, и еще одно перепуганное лицо вплыло в этот круговорот – кадровички Нины Семеновны. Наташа зажмурилась, потрясла головой, на всякий случай припала спиной к стене.

– … Наташа, что с вами? Вам плохо, да? Может, воды принести? Алла Валерьяновна, дайте воды! Видите, какая она бледная!

– Нет, Нина Семеновна, не надо… Ничего, все в порядке. Мне уже лучше… – пролепетала Наташа, боясь оторваться от стены.

– А фамилию? Фамилию Анны вы не помните? – подступила к ней с тем же вопросом Нина Семеновна.

– Нет… Я не знаю ее фамилии… Но постойте… Вы же должны сами знать! Вы начальник отдела кадров, вы же ее сами на работу оформляли!

– Да тут такое дело, Наташенька… И сама не понимаю, как это получилось! Я сунулась искать ее личное дело, а его нигде нет… Главное, я прекрасно помню, как она и анкету, и карточку заполняла! При мне! Просто я не успела все в базу занести и данные в бухгалтерию тоже передать не успела… Нет, но куда ее личное дело подевалось, интересно? Прямо мистика какая-то… Из милиции звонят, спрашивают, а я не знаю…

– Погодите… А может, это не она?

– Да она, она… Они ее совершенно точно описали. Нет, но как это могло получиться с пропажей личного дела? Прямо впервые со мной такое! Меня теперь уволят, наверное…

– Да ладно вам, Нина Семеновна! Прекратите! – сердито вклинилась в разговор Алла Валерьяновна. – Тут человек погиб, а вы о своем престиже беспокоитесь! – И, обращаясь уже к Наташе, проговорила сочувственно: – Наташенька, ты постарайся вспомнить… Вы же хоть и недолго, но вместе в одном кабинете сидели… Может, она рассказывала о себе что-нибудь? Откуда она, кто ее родители?

– Нет… Она мне ничего не рассказывала… Хотя, постойте… Может…

Она хотела сказать «может, Саша знает», – но вдруг прикусила язык, будто снова сработал где-то внутри некий запретный механизм. И продолжила фразу уже в другой вариации:

– Может… Катька знает?

– А кто это – Катька? – сунулись к ней обе женщины практически одновременно.

– Ну, это… одна наша общая знакомая. Случайно обнаружилась. Я ей сейчас позвоню…

– Звоните! Звоните быстрее! А может, эта ваша Катька о родителях Анны что-нибудь знает? А то, ей-богу, неудобно как-то…

Наташа дернула «молнию» на сумке, нервно начала выискивать в ее недрах телефон. Ладонь была неловкой, будто чужой, хватала торопливо все подряд – кошелек, пудреницу, связку ключей, носовой платок… Потом ткнулось между пальцев тонкое тулово телефона, и она выудила его из сумки, торопливо приговаривая:

– Сейчас, сейчас… Одну минуту…

Однако одной минутой дело не обошлось – длинные гудки долго пели свою нудную песню, пока не оборвались Катькиным томным мяуканьем:

– Да-а-а? Привет, Наташка…

– Катя, тут такое дело… Слушай, ты свою новую приятельницу давно видела?

– Ты Анну имеешь в виду?

– Ну да, Анну…

– Так позавчера видела… А что?

– А вчера?

– Вчера – нет, не видела. Я же дома не ночевала… У меня тут, кажется, личная жизнь налаживается, Наташ…

Катька томно хохотнула, предназначив последнюю фразу явно не Наташе, потом вскрикнула кокетливо – видимо, «личная жизнь» то ли ущипнула, то ли пощекотала ее нежно. Наташа поморщилась, резко произнесла в трубку:

– Погоди, Катерина! Значит, ты не знаешь, что Анна погибла?

– Как? Как – погибла? Когда?!

– Говорят, вчера…

– Ой, мамочки… А… как это случилось?

– Машина сбила…

– Ой, мамочки…

– Катя, послушай меня, соберись… Вспомни, пожалуйста, все, что ты о ней знаешь!

– А что – все?

– Ну, хотя бы фамилию… Откуда приехала, кто ее родители… В общем, говори все, что знаешь!

– Да ничего я не знаю…

– Как это? Ты ж сама говорила, что вы с ней болтали, когда она к тебе в гости приходила!

– Ну, болтали… А только она о себе ничего такого не рассказывала… Погоди, Наташка! Я сейчас соседям позвоню, которые ей квартиру сдали! Они ж наверняка ее знают! Погоди!

– Ага… Давай, звони. Потом сразу мне перезвонишь, поняла?

– Ага, поняла… Я сейчас…

Наташа нажала на кнопку отбоя, без сил опустила руку с телефоном вниз, будто держала в руке несусветную тяжесть. Потом пролепетала жалобно в сторону ожидающих от нее информации сотрудниц:

– Она сейчас соседям позвонит, которые ей квартиру сдали… Я пока пойду к себе, ладно? Что-то меня ноги не держат…

Плюхнувшись в родное кресло в родном кабинете, она закрыла глаза, попыталась собраться с мыслями. А может, наоборот, отогнать от себя эти мысли. Потому что не бывает так… Не могут злые фантазии оборачиваться жизненной явью, она этого не хотела, совсем не хотела… Или… хотела? Она что, вот так взяла и смогла… убить? Нет, это не может быть правдой. Это просто случайное совпадение, пусть мистическое, но все равно – совпадение. Нет, она не виновата, она не могла…

Телефон в ее руке дернулся, бодрая рыбацкая музычка прошлась невидимым смычком по натянутым нервам, и она с трудом прохрипела в трубку:

– Да, Кать… Говори…

– Ой, Наташк! А говорить-то и нечего… Представляешь, соседка мне сказала, что они квартиру никому не сдавали…

– То есть как? Как не сдавали?

– Да я и сама толком не поняла! Соседка разговаривала со мной как с идиоткой! А самое интересное, что они и не уезжали никуда из своей квартиры… Как жили, так и живут… Наташ, я теперь вообще уже ничего не понимаю! А ты?

– А я – тем более…

– Но она мне точно говорила, что живет в этой квартире! И ключи показывала! Странно все это, правда? Прямо жуть берет… Я хотела Сашке позвонить, но у него телефон недоступен. Может, он хоть что-то о ней знает? Они же это… Нет, постой, но я же тогда ночью видела, как он из нашего подъезда выходил! Ну, я тебе говорила, помнишь?

– Да. Говорила. Я знаю.

– И что теперь делать?

– Не знаю, Кать. Все, пока…

Наташа посидела еще какое-то время, болезненно вглядываясь в тополиную метель за окном. Потом повернула голову на звук открываемой двери – Алла Валерьяновна подошла молча, дернула подбородком – какие новости?

– Она ничего о ней не знает. И квартиру она у соседей не снимала. Никто ничего о ней не знает… Правда странно, Алла Валерьяновна? Смутная какая-то история…

– И не говори… – с готовностью отозвалась та, автоматически присаживаясь в офисное кресло напротив. И тут же подскочила из него, как ошпаренная, – кресло было ее, Аннино…

– Ой, а Иван Андреич как расстроился, ты бы видела! Даже работать не смог, с сердцем плохо стало. Домой уехал… – доверительно сообщила Алла Валерьяновна уже от дверей.

– Мне тоже надо после обеда уйти… Можно я уйду?

– Но как же, Наташенька… Наверное, из милиции приедут, нас допрашивать будут…

– Мне очень надо уйти. У меня там… Меня дома нянечка ждет…

– Какая нянечка? Дочкина, что ли? Так ты же вроде дочку на дачу отправила, сама говорила.

– Нет. Это моя нянечка… Ну, в общем, долго рассказывать. Мне обязательно надо уйти, Алла Валерьяновна!

– Ну что ж, иди… – холодно пожала плечами секретарша, впервые неодобрительно взглянув на Наташу. – Какие же вы все… Одна за престиж переживает, у другой срочно нянечка какая-то образовалась… Человек погиб, и никому до этого дела нет! Не ожидала я от тебя, Наташа…

– Я и сама не ожидала… – тихо произнесла Наташа, скорее для самой себя. – Совсем не думала, что все так получится…

Оставшееся до обеда время она просто промаяла. Ходила по кабинету из угла в угол, звонила Саше – рабочий телефон не отвечал, мобильный был по-прежнему недоступен. Заглянули к ней Танька с Леной, позвали в курилку. От сигаретного дыма ее затошнило, и пришлось вернуться в кабинет. Решила было сварить кофе, но не нашла своей чашки. Лишь Аннина чашка с ажурной кокетливой ручкой стояла на своем месте в шкафу, но рука не поднялась ею воспользоваться. Наконец время подползло к обеду…

На улице было жарко и шумно. Июньский полдень спасительно обрушился на голову, солнце лезло в глаза, играло в стеклах машин, город жил своей жизнью, стоял в автомобильных пробках, торговал мороженым и квасом на перекрестках, и над всей этой суетой летел, летел тополиный снег, собирался вдоль тротуаров, искушая хулиганов-мальчишек поднести к аккуратным сугробикам зажигалку. Ей казалось, она не едет, сидя у окна в полупустом маршрутном такси, а плывет вместе с пухом по городу. Хотя маршрутка и впрямь почти не ехала, а стояла в пробках, и она начала беспокойно посматривать на часы – маленькая стрелка неумолимо приближалась к двум. И бабушка недавно позвонила, они с Тонечкой тоже едут в такси и тоже в пробку попали…

К подъезду дома она уже бежала бегом – а вдруг опоздала, и Таечкины родственники уже приехали? Вдруг они позвонили в дверь, а им никто не открыл? Прыгая через две ступеньки, она бегом взлетела по лестнице на свой этаж. Никого, слава богу, под дверью не обнаружилось. Успела, значит.

Мельком взглянув на себя в зеркало в прихожей, она торопливо прошмыгнула по коридору, открыла дверь в Таечкину комнату.

– Таечка, я здесь! Ну, как ты? Скоро они уже приедут…

Старушка молчала. Руки ее по-прежнему были сложены на груди, ладонь в ладони. И лицо… Очень странное было у Таечки лицо.

Белое, почти ровное, будто ушли, разгладились все грубые пергаментные складки, уступив место выражению полного умиротворения. Не лицо, а лик. Очень красивое. Только странно, почему она молчит…

– Таечка, я здесь! – снова громко повторила Наташа, уже с дрожью в голосе. Потому что догадалась уже, что произошло, но не хотелось, не хотелось ей в это верить…

Осторожно подойдя к кровати, она протянула руку, дотронулась до Таечкиной ладони. И тут же руку отдернула, будто ожгло ее холодом смерти. Да, Таечка была мертва…

И тут же требовательно заверещал, заколошматился электронной музыкой дверной звонок, заставив ее страшно вздрогнуть. Повернувшись на деревянных ногах, она тяжко промаршировала к двери, открыла… Генрих и Мария, настоящие, не из телевизора, стояли перед ней, улыбались дрожащими лицами. По лестнице за их спинами, пыхтя, поднималась бабушка, тоже улыбалась. Потом произнесла громко, борясь с одышкой: