Впоследствии она часто думала, что ею руководила интуиция, когда она взглянула в сторону двери и увидела его!

Максимус Керби вошел в зал и показался Дорине самым высоким и широкоплечим из всех присутствовавших здесь мужчин. Рядом с ним все окружающие стали сразу незначительными и малоинтересными.

Он безошибочно направился в ее сторону, словно их притягивала друг к другу некая неведомая сила.

Она стояла, молча глядя на него, и на минуту перестала слышать голоса и смех окружавших ее мужчин. Она с трудом даже осознавала их присутствие.

Когда он подошел ближе, его заметил Энтони Уэйкли.

— Мистер Керби, я так рад, что вы все-таки приехали! — воскликнул он. — Мы были счастливы, что нам удалось уговорить леди Дорину присутствовать на сегодняшнем балу, но нам не хватало вас и леди Летиции.

Дорина оцепенела, словно ее обратили в камень. Она почувствовала, что Максимус тоже замер на мгновение.

Он не ответил Энтони Уэйкли и даже не взглянул на него. Он не сводил глаз с лица Дорины. Когда заиграла музыка, он шагнул к ней и обнял рукой за талию.

— Это наш танец, — сказал он.

И прежде чем джентльмен, которому был обещан этот танец, успел возразить, Максимус увлек ее на середину залы.

Дорина ощущала прикосновение его руки, но не смела взглянуть на него, и даже если бы от этого зависела ее жизнь, она не смогла бы вымолвить ни слова.

Зал был заполнен до отказа, но Максимус Керби ловко провел ее между танцующими, и наконец они оказались в дальнем конце зала, откуда открытые двери вели на веранду.

Он перестал танцевать, взял ее за руку и решительно повлек за собой из зала в сад.

Она хотела воспротивиться, хотела сказать, что не желает идти с ним, но чувствовала себя слабой и беспомощной, понимая в то же время, что, по сути, у нее нет выбора, и она должна подчиниться ему.

Они пошли по скошенной лужайке туда, где их отгородили от любопытных взоров густые цветущие заросли кустарника.


Максимус остановился под фонарем, полускрытым густой листвой.

Он выпустил ее руку и взглянул лицо.

— Леди Дорина! — сказал он, сделав ударение на титуле. — Значит, вы обманули меня и в этом!

— Я выдавала себя за компаньонку Летти, — тихо сказала Дорина, — так как нам казалось, что я окажусь в неловком положении, если будут знать… что я ее сестра.

— В неловком положении?

В его голосе прозвучала презрительная усмешка.

— Значит, вы тоже принимали участие в этом заговоре, пытаясь подсунуть мне в жены глупого капризного ребенка?

— Все было… совсем не так.

— Я теперь отлично вижу, как все произошло, — продолжал он. — Мне понятно, насколько ваш отец хотел заполучить богатого зятя, и как легко я попался в ловушку, которую он мне устроил!

Он произнес это с таким презрение что Дорину охватила нервная дрожь.

— Он не хотел… обманывать вас.

— Вы лжете! Вы снова лжете, и вы, вместе с вашими родителями и сестрой, умудрились поставить меня в дурацкое положение!

— Мне… жаль, — прошептала Дорина, — мне очень жаль, что так… получилось.

— И вы думаете, мне этого достаточно? — спросил Максимус. — Вы выставили меня полным идиотом перед моими друзьями и служащими, сделали всеобщим посмешищем!

Эти слова прозвучали так резко, что Дорина в отчаянии воскликнула:

— Как я могу… вам объяснить? Чем я могу помочь?

Он приблизил к ней лицо, в свете фонаря показавшееся ей жестоким и неумолимым.

— Я скажу вам, что вы можете сделать. Одна дочь графа ничуть не хуже другой. Вы выйдете за меня замуж! Вы приехали в Сингапур, чтобы присутствовать на моей свадьбе. Я не могу допустить, чтобы вы были разочарованы! Вы займете место вашей сестры!

Дорина смотрела на него широко раскрытыми глазами, но была настолько ошеломлена, что смысл его слов не доходил да нее. Он схватил ее и так сильно притянул к себе, что она вскрикнула.

Его грубое прикосновение причинило ей боль, он безжалостно впился губами в ее губы.

Потом он еще крепче прижал ее к себе и его поцелуи изменились, стали настойчивыми, более требовательными.

Она хотела оттолкнуть его, вырваться из его рук.

Но внезапно теплой волной подкатила предательская слабость, и у нее сдавило горло.

Она обмякла в его объятиях и, не в силах бороться, отдалась его поцелуям.

Его губы стали нежнее, и Дорина почувствовала, как ее охватил восторг, равного которому она прежде не испытывала.

Это было волшебное, чарующее ощущение, и ей казалось, что сердце тает у нее в груди.

Наконец, когда ей почудилось, что он собирается отпустить ее, он с неожиданной силой сжал ее нежные, дрожащие губы.

Резкая боль сменилась невероятным, упоительным восторгом; она вся дрожала от охвативших ее чувств.

Это было самое восхитительное ощущение, которое ей довелось испытать в жизни; она пыталась удержать и продлить это мгновение, но Максимус Керби оторвался от ее губ и поднял голову.

Она поняла, что он сейчас заговорит, возможно, станет осыпать ее проклятиями или насмехаться над ней, как делал только что.

Дорина почувствовала, что не в силах вынести его гнева и презрения, его обвинений в обмане после только что пережитых мгновений неземного блаженства.

Вскрикнув, она с неожиданной для себя силой вырвалась из его объятий и, подхватив юбки, побежала через сад так быстро, что ей удалось скрыться прежде, чем он понял, что произошло.


Дорина обогнула бальный зал и по длинному коридору добежала до входной двери.

С трудом переводя дыхание, она остановилась на ступеньках.

— Экипаж, мадам? — спросил лакей.

— Да… пожалуйста, — с трудом выдавила она из себя.

Подъехал экипаж, и она быстро взобралась в него.

— Куда прикажете, мадам?

— В порт.

Извозчик стегнул кнутом усталую лошадь, они тронулись с места, и Дорина оглянулась.

Среди гостей, покидающих дом, Максимуса Керби не было.

Она закрыла лицо руками. Ей нельзя больше встречаться с ним. Он презирал и ненавидел ее, но она любила его с такой силой, что каждую минуту могла выдать себя.

Когда он говорил о том, что женится на ней, он был просто вне себя от ярости, но если бы даже он повторил свое неслыханное предложение на следующий день, ей все равно не оставалось бы ничего другого, как отказаться.

Было бы невыносимой мукой сознавать, что он женится на ней лишь для того, чтобы спасти свою гордость, что он ненавидит ее, потому что она принимала участие в обмане, с помощью которого его завлекли в ловушку.

Все начинания Максимуса Керби были поразительно успешными, за исключением женитьбы.

Сможет ли он когда-нибудь простить ее или хотя бы терпеть ее присутствие, забыв о том, что она, хотя и без умысла, была причастна к его единственному провалу?

Она страстно, беззаветно любила его. Он пробуждал в ней чувства, которыми она была не в силах управлять, и поэтому ей ничего не оставалось, как расстаться с ним.

«Я не могу его больше видеть… не могу!» — говорила себе Дорина.


Экипаж остановился у причала, и, выглянув в окно, Дорина увидела множество корабельных огней, красных и зеленых, которые отражались в ночном море.

Она была уверена, что билетные кассы работают, потому что многие корабли отплывали на рассвете.

Она приказала извозчику подождать, а сама пошла по набережной в контору пароходной компании, стены которой были обклеены объявлениями. Там же висел длинный список предстоящих рейсов.

Она не стала изучать его, а спросила у клерка-китайца, когда отплывает следующий пароход.

— Через пять минут, — ответил тот. — Правда, это грузовое судно, но оно берет на борт и пассажиров.

— А куда оно направляется? — спросила Дорина.

— В Джакарту, — ответил клерк.

Дорина даже не могла сообразить, где это, но какое это имело значение?

— Мне нужна каюта первого класса.

— На этом пароходе всего одна каюта для пассажиров, — сказал клерк, — и она свободна.

Он дал ей билет, по-видимому совершенно не удивленный ее внешним видом и тем фактом, что дама в вечернем туалете выражает желание отплыть немедленно на грузовом судне.

Дорина открыла ридикюль и пришла в смятение, обнаружив, что у нее нет с собой денег.

На мгновение она испугалась, что ей не удастся бежать, но тут же вспомнила про бриллиантовую брошь, которая была приколота к ее платью.

Она отстегнула ее и положила на конторку перед клерком.

— Это очень дорогая вещь, — сказала она. — Я хочу обменять ее на деньги.

Его невозмутимое азиатское лицо осталось бесстрастным. Он взял брошь, получше рассмотрел ее при свете масляной лампы, и затем постучал в стену.

Последовало несколько мгновений томительного ожидания, наконец открылась внутренняя дверь, и появился старый китаец с длинной седой бородой.

Мужчины обменялись несколькими словами. Достав лупу, старик взял брошь и пристально изучил ее. Затем он направился в дальнюю комнату.

Дорина догадалась, что такие сделки для них не редкость. Подобный бартерный обмен был для китайцев привычным делом. Веши, какими бы они ни были, всегда можно обменять на деньги.

Старик вернулся в контору и что-то сказал клерку, который тут же перевел его слова Долине.

— Эта брошь стоит сто пятьдесят фунтов. Мы можем дать вам восемьдесят.

— Я согласна.

Она чувствовала, что ей надо было поторговаться, но у нее было лишь одно желание — успеть сесть на пароход, отплывающий через несколько минут.

Клерк отдал ей деньги, вычтя предварительно стоимость билета. Она взяла их, расплатилась с извозчиком, кое-как запихнула оставшиеся купюры в ридикюль и побежала вдоль причала.


Была еще глубокая ночь, но когда она наконец добралась до парохода, на востоке показались первые золотые блики рассвета, и темнота стала редеть.

Судно оказалось очень маленьким и убогим, всего с двумя палубами, на нижней из которых толпились нищие китайцы и малайцы, пытающиеся поудобнее устроиться между коробками и тюками с грузом, рядом с животными и птицами клетках.