Вирджиния Нильсен - Пылкая дикарка. Часть вторая

Юг Соединенных Штатов, Луизиана, 1838 г.

Молодой красавец-плантатор, обеспокоенный набегами кровожадных крокодилов на свои владения, отправляется на розыски охотника, способного укротить эту страшную напасть.

Поиски заводят его далеко от родного дома в забытое Богом глухое местечко, окруженное со всех сторон болотами и дремучими зарослями.

Здесь, под заливистый хохот чаек, под шелест камышей и плеск волн его поджидает встреча с прелестной девушкой Клео, гордой дочерью французского пирата и принцессы индейского племени, перед красотой и непосредственностью которой он не может устоять.

Встреча эта меняет его жизнь, заставляя забыть о благополучном существовании порядочного семьянина и прелестях домашнего очага.

Иван увозит Клео с собой в город.

Пламенная страсть овладевает молодыми людьми и вскоре становится очевидным, что красавица Клео ждет ребенка.

Гордая и независимая девушка мучительно тяжело переживает свое унизительно двусмысленное положение любовницы женатого человека, но сословные и расовые предрассудки не позволяют Ивану открыто заявить о захватившей все его мысли страсти, которая, по тогдашним понятиям, считалась оскорблением нравственности.

Забота о будущем ребенка, рождение которого ставило под угрозу его положение в обществе, заставляет Ивана решиться на отчаянный шаг — он тайно забирает малютку Орелию у матери, чтобы позаботиться о ее обеспеченном будущем, передав на воспитание в "благопристойную" семью.

Отчаяние Клео беспредельно. Она бросается на поиски дочери, но тщетно… Однако ей становится ясно, что к постигшему ее несчастью приложил руку коварный любовник.

Оскорбленная и растоптанная, она покидает опустевшее любовное гнездышко, пылая яростью и решив отомстить.

Последняя встреча Клео и Ивана заканчивается трагически.

…А в это время совсем неподалеку за высокими монастырскими стенами растет и расцветает под жарким солнцем плод страстной любви красавца-плантатора и пылкой дикарки…

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Новый Орлеан, 1856 год

В монастыре Святой Урсулы наступило время игр для сирот. Орелия, которая в свои семнадцать лет оказалась здесь самой старшей, наблюдала за играми младших воспитанниц на лужайке сразу за домом, в котором они жили.

День выдался теплый и приятный, в тягучем плотном воздухе чувствовался тонкий запах жасмина и цветов липы. Лужайку, на которой они играли, окружали рощицы деревьев ореха-пекана и цветущие кусты, а также несколько пальм, силуэты которых отчетливо выделялись на фоне бело-голубого неба.

В сотне ярдах отсюда виднелся берег реки, а над дамбой Орелия видела торчащие мачты кораблей, хотя сами они были скрыты от ее взгляда. До нее доносились звуки судового колокола, печальные гудки и песнопения разгружавших суда грузчиков. Она слышала их между детскими пронзительными воплями, но все эти звуки приглушались земляной дамбой и монастырскими стенами, а их звонкие полутона вызывали у нее таинственно ностальгическое настроение — ей хотелось так увидеть то, чего она еще никогда не видела.

Неужели ей судьбой было предназначено постоянно лишь на расстоянии слышать эти звуки интригующей ее бурной жизни большого города и никогда самой не познать его влекущих к себе тайн? А, когда же, когда начнет она жить в реальном, а не придуманном мире? Когда она сможет отправиться на поиски того, что будоражило ее мысли и днем и ночью, когда она добьется признания своего рождения со стороны ее настоящей семьи?

Она всегда знала, что по существу никакой сиротой не была, не как вот эти играющие детишки, чьи родители стали жертвами либо желтой лихорадки, либо другой болезни, или катастрофы типа кораблекрушения или пожара. Тайну о своей семье она узнала так рано, что даже не понимала, как все это произошло. И хотя она об этом никому ничего не говорила, она постоянно держала ухо востро, пытаясь найти подтверждающие это свидетельства, и, кажется, у нее появились достаточно убедительные на сей счет доказательства.

Неподалеку две монашенки в черных сутанах работали на огороде, поглядывая время от времени на Орелию, чтобы лишний раз убедиться, как она справляется с порученной ей опекой.

— Какая она милая! — прошептала одна из них. — Боюсь, как бы красота не испортила ей душу. На прошлой неделе я застала здесь одного молодого человека. Он сидел на плечах приятеля и через монастырскую стену наблюдал за тем, как она играла с малышами в мяч.

— У Орелии сильная душа, — уверенно сказала вторая, та, которая была постарше. Она выпрямилась, потирая ноющую поясницу, и ее подруга сделала то же самое. Растирая затекшие мышцы, они смотрели на бегавших по кругу детей.

Выйдя из главного здания, молодая монашенка направилась к группе. Она шла так быстро по траве, что ее длинная юбка, казалось, плыла по ней.

— Орелия, дорогая, — позвала она, — тебя требует к себе мать-настоятельница. Я посмотрю за малышами.

— Слушаюсь, сестра.

Две монашенки на огороде, переглянувшись, вновь приступили к работе.

Орелия летела, как на крыльях, через двор к главному входу. Ее и прежде вызывала к себе настоятельница, и каждый раз такой вызов был связан с приездом ее таинственного друга, месье Кроули, который привозил ей подарки и одаривал деньгами сестер.

Из-за его забот она пользовалась большими привилегиями, чем другие сироты. Но она по-прежнему была вынуждена жить в сиротском доме и, за исключением кое-каких классов, никогда не бывала в компании дочерей состоятельных плантаторов, которые обычно направляли их на воспитание в монастырь на всю зиму.

Одна или даже две из них подружились с ней, но большую часть времени Орелия оставалась за пределами круга тех молодых девушек-пансионерок, которым разрешалось проводить рождественские праздники дома, а летние каникулы в имениях своих родителей. Подслушивая их разговоры о рождественских балах, о летних выездах на охоту, о пикниках, в которых они принимали участие дома, она старалась создать для себя тот образ имения с плантациями, которого была лишена. "Когда-нибудь, — поклялась она, — она отыщет свою мать и заставит признать ее своим ребенком!"

Перед задним входом Орелия, остановившись, сорвала желтый цветочек — это будет подарок для нее. Здание монастыря, с его террасами и колоннами, было значительно красивее и импозантнее сиротского дома. В нем располагались не только контора матери-настоятельницы, столовые и классные комнаты, но также кельи для монашек и спальни для обычных учащихся. Орелия неторопливо шла по холлу, в котором почти не было никакой мебели, если не считать нескольких портретов святых на стенах, и постучала в дверь кабинета.

— Входи, Орелия, — ответил ей кто-то тихим голосом.

Открыв дверь, она порывисто огляделась. В комнате никого, кроме настоятельницы, не было. Она сидела за своим письменным столом с озабоченным видом.

Протянув руку, настоятельница сказала:

— Подойди поближе, Орелия, сядь возле меня. Должна сообщить тебе неприятную новость.

Испытываемое Орелией разочарование сменилось тревожным ожиданием, отчего у нее бешено заколотилось сердце, а в горле появился мешающий ей дышать комок.

— Это касается месье Кроули, достопочтенная матушка?

— Да. — Неожиданно взяв похолодевшие руки Орелии в свои, она мягко усадила ее на табурет у своих ног. — Теперь он не будет наносить тебе визиты. Его призвал к себе наш Господь.

Орелия смяла желтый цветок в руке, но ничего не сказала. Слова застряли у нее в горле.

— Наш добрый друг погиб в результате несчастного случая на охоте, а его лошадь к тому же упала на него. Мы будем так оплакивать его. Он был очень добрый, щедрый человек, и не только к тебе, но и ко всему нашему ордену. Сегодня вечером мы помолимся за него в храме.

Орелия вдруг выпалила:

— Он был моим отцом, не так ли?

На мгновение мать-настоятельницу охватило замешательство. Она вздрогнула от неожиданности. Помолчав, продолжила:

— Он сказал мне, что действует от имени твоего отца, — он платил за твое обучение и привозил тебе подарки, чтобы тем самым сделать твою жизнь здесь более похожей на пребывание в этих стенах пансионерок, а не получательницы нашего вспомоществования из милости. Теперь, это само собой разумеется, прекратится.

— В таком случае, кто же мой отец? — спросила Орелия, чувствуя, как у нее пересохло в горле. — Теперь-то вы можете мне сказать об этом?

— Месье Кроули не пожелал открыть нам его имя и привел вполне веские причины, позволяющие с уважением воспринять его отказ. — Мать-настоятельница нежно погладила Орелию по голове. — Тебе уже почти восемнадцать, не так ли? Ты уже достаточно взрослая, и теперь можно сообщить тебе то немногое, что нам известно. Тебе в скором времени предстоит сделать выбор, Орелия, — либо вступить в наш орден, либо дать нам возможность позаботиться о твоем браке.

— Бр… браке? — заикаясь, переспросила Орелия.

— Последние два года я ожидала, когда же месье Кроули что-нибудь тебе предложит. Он сказал мне, что когда он подыщет для тебя достойного супруга, ты получишь приданое, но, вероятно, никто ему не подвернулся… Мы с радостью примем новую послушницу, Орелия, если ты изберешь Христа.

Она снова помолчала. Орелия все еще никак не могла опомниться.

— Если ты попросишь нас подыскать тебе мужа, то мы сделаем все, что в наших силах, чтобы найти хорошего человека, но ты должна отдавать себе отчет в том, что он, конечно, не будет весьма состоятельным. Для таких людей семья — это главное.