Какой он был красивый, пригожий в своем прекрасном костюме. Он явно испытывал искреннюю радость от встречи с ней. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди.

— Я кое-что должен и мадам в таверне, — сказал он, еще шире улыбаясь, — за стирку одежды. Не прогуляешься ли со мной?

Кивнув, Коко пошла рядом с ним.

Перейдя через дорогу, они вступили в тень от деревьев, окружавших таверну. Иван повел ее к заднему входу дома, туда, где находилась кухня.

— Насколько я понимаю, я должен тебе две монетки, — вот одна, вместо той, которую ты потеряла, а эта вторая за то, что ты довезла меня обратно. — Он передал ей монетки, а она, задрав юбку, просунула их за повязку на бедре, на которой болтался ее нож. Теперь от причала их закрывал угол дома, и Иван вынул из кармана золотой браслет.

Ей еще никогда не приходилось видеть такой красивой вещи. Пробивавшийся через листву свет отражался на браслете, и он поблескивал, как солнечный луч в капле росы на нежном листочке. Она не могла оторвать от него глаз.

— Я увидел эту вещицу в Новом Орлеане, и она напомнила мне о тебе, — сказал он на своем странном, но тем не менее красивом французском. Он надел ей браслет на запястье. От его теплого прикосновения у нее поползли по спине мурашки. Он долго стоял, любуясь своим подарком.

В ее странных глазах появился такой же блеск, что и у браслета.

— Какой красивый, — прошептала она, — но почему вы мне его дарите?

— Ты сказала, что тебе нравится золото.

— Золотые монетки я заработала. Ну, а это?

— Ведь я перевернул твою пирогу, — сказал Иван. — К тому же я раскаиваюсь в своем гневе и в том, что я сделал с тобой в таком возбужденном состоянии.

Ее поднятые на него глаза потеплели.

— Ну, если этих причин тебе недостаточно, то могу сказать, что я заранее предполагал, как прекрасно он будет выглядеть на твоей руке.

Вновь посмотрев на изящный тонкий золотой браслет, она прошептала по-французски:

— Мерси, мерси, мой дорогой!

Он не хотел прикасаться к ней, но, услыхав это нежное обращение, его руки, не слушаясь его, обняли ее за стройную талию, и когда она ответила ему страстным объятием, он ощутил ее внутреннюю возбуждающую силу. Они лишь слегка прикоснулись губами друг к другу, когда раздался какой-то посторонний звук. Иван поспешно отступил он нее. В эту минуту дверь на кухне широко распахнулась, и оттуда вышел Раф с тарелкой в руках. Мадам шла за ним следом.

— Вот, садись здесь на крыльцо и ешь, только смотри, не разбей тарелку, — поучала она его, но в это мгновение заметила Ивана. — Добрый день, месье! — крикнула она.

— Добрый день, мадам! Я приехал, чтобы заплатить долги, как вам, так и Коко. Ее монетки я обронил в ручей.

Он пошел навстречу мадам, а Коко колебалась, стоя на месте. Жена хозяина таверны с благодарностью приняла предложенные ей деньги, но от него не ускользнул подозрительный взгляд, брошенный на ярко сверкающий новый золотой браслет на руке девушки.

— Теперь ты носишь драгоценные украшения, Коко? — с издевкой спросила она.

Ее необычная развязанность поразила Ивана.

— О чем речь, мадам, — сказал он дружеским тоном. — Это всего лишь безделушка, которую я купил в Новом Орлеане, чтобы тем самым утешить Коко. Ведь я окунул ее в воду и к тому же заставил потерять несколько капканов, — стал импровизировать он.

— Месье Кроули, найдется немало девушек, которые с радостью позволят вам сбросить их в воду и потерять все капканы на ручье за такую побрякушку, — сурово возразила мадам, изучая своими проницательными глазами восхищенное выражение на лице Коко.

Иван протянул ей еще одну монету.

— А это за вашу доброту — вы не отказали мне, когда я попросил вас о помощи.

Она ее приняла, взглядом давая ему понять, что расценивает это как взятку. Ему очень не хотелось уезжать, но делать было нечего, и он приказал быстро опорожнившему тарелку Рафу закладывать одноколку.

Переходя снова через дорогу, Коко любовалась тем, как отражается солнце на ее золотом браслете, вспоминая снова и снова их короткие объятия и вкус губ Ивана. Войдя в контору торговца, она увидела, что он один.

— Месье, могу ли я вас попросить запереть мои деньги в железном шкафу?

Вейль, бросив взгляд на молодую, но уже созревшую красотку, сразу понял, что она что-то недоговаривает. Он знал ее отца, когда-то знавал и мать. Если сможет помочь ей выпутаться из затруднительных обстоятельств, то он, конечно, это сделает.

— Конечно, конечно. Я выпишу тебе квитанцию.

— Нет, — возразила она. — Не нужно никаких бумажек. — Она сняла браслет с запястья. — И вот это тоже, месье.

— Ты мне доверяешь? — спросил он.

— Да, месье, я обязана вам доверять. — В ее раскосых глазах сквозило чистосердечие и искренность. Заметил он в них и озорные огоньки.

— Хорошо, — кивнул Ларон Вейль и рассмеялся.

Она наблюдала за тем, как он заворачивал в бумагу ее сокровища, как поставил на ней восковую печать и, написав ее имя, спрятал сверток в сейф.

Когда она под палящим солнцем подошла к пироге, чтобы возвратиться на остров Наварро, в голове у нее молниеносно проносились дивные мечты.


Иван все время думал о Коко. Выезжая из своего большого дома по утрам на гнедой кобыле, чтобы проверить, как идут работы на полях, он всегда искал возможность побыть одному, чтобы вволю предаться мыслям о ней. Когда он пытался представить себе ее, то видел, как Коко стоит в пироге, видел ее стройную фигуру на фоне неба, ее босые ноги, когда она орудовала шестом, ниспадающие ей на груди темные волосы. Но такое видение быстро менялось, и вот он уже видел ее прекрасное лицо, ее напуганные, странные, незнакомые ему глаза, когда она, лежа под ним на траве, глядела на него, и в это мгновение он опять испытывал горячее желание, смешанное с чувством вины.

До него не доходило никаких известий о Жаке, а Лиззи все еще досаждала ему, требуя найти охотника на аллигатора, который все еще ревел по ночам, лишая их девочку сна. Он сказал, что для этого ему нужно снова ехать в Террбон.

— Разве нельзя кого-нибудь послать? — поинтересовалась она.

— Кроме этого охотника, — объяснил он ей, — мне нужно обсудить одно важное дело с месье Вейлем. Я предложил ему партнерство.

— С мистером Вейлем? — воскликнула она с удивлением. — Зачем тебе это?

— У него есть кое-какие идеи в отношении сохранения морских продуктов с помощью сушки их на солнце, как это делают индейцы. Я хочу вложить в это дело часть капитала.

— Трудно себе представить нечто более безрассудное! — безапелляционно заявила Элизабет. Щеки у нее покраснели от возмущения. — Вероятно, ты пил с этим человеком виски.

— Ни капли, — возразил он ей с полным правом, так как Вейль был трезвенником. — Он утверждает, что китайцы таким образом сохраняли свою пищу на протяжении многих поколений.

— Ах, эти китайцы, — сказала Лиззи, покачав головой.

В глубине души он был согласен с ней и очень сомневался, что у них что-нибудь выйдет из этой сомнительной затеи. Тем не менее через несколько дней он уже ехал к ручью и снова воспользовался гостеприимством друзей в Монтрозе.


Весь следующий вечер он провел в компании Вейля, притворяясь, что живо интересуется прибывающими к причалу лодками с грузом креветок, а сам напряженно выискивал взглядом Коко. К вечеру он подошел к таверне. Там уже стояло множество фургонов, повозок и одноколок, приехавших сюда, вероятно, со всей округи. До него донесся какой-то странный рев, шаркающие звуки вместе с громкими голосами, смех, прерываемый время от времени пронзительными воплями и взрывами оркестра. Наконец он понял, что эти звуки создают сотни ног, шаркая о пол из кипарисовых досок. Сельский бал. Занятно, черт подери!

Он уже слышал об этом. Аккадийцы любили танцевать, и на такой бал они приезжали целыми семьями, укладывая утомившихся детишек спать либо на двух стульях, либо на скамьях возле стен. Поэтому такие балы и получили странное название "Отправляйся-ка ты спать!".

Он почувствовал охватившее его необычайное возбуждение, стараясь представить, как бы выглядела Коко в такой обстановке. Стала бы она танцевать с местными рыбаками или охотниками? Ну, а что бы стал делать он? Просто стоял бы и наблюдал или бы тоже пригласил ее на танец?

Он открыл дверь. Стойку почти не было видно из-за толкающих друг друга мужчин, старавшихся, накачиваясь виски, перекричать остальных. Другие плотно сидели за столами и выпивали. В центре салуна танцевали пары, а у дальней стены сидели женщины, одна из них кормила грудью ребенка.

Все головы повернулись к отворившейся двери. Смех и гомон стихли, и Иван в эту минуту почувствовал на себе множество недружелюбных взглядов. Те, кто сидели у стойки, тоже замолчали. Иван услыхал звуки аккордеона и скрипки, которые перекрывали шаркание ног и плач грудного ребенка.

— Добрый день, месье Кроули, — громко крикнул срывающимся голосом Жак. — Не угодно ли бренди?

Ему молча уступили место в дальнем конце стойки. Когда Иван по-французски откликнулся:

— Я не против, Жак, — в таверне опять воцарилась непринужденная обстановка, и беседы возобновились.

Жан принес ему бутылку со стаканчиком и, перегнувшись через стойку, прошептал:

— Коко не пришла.

Иван бросил на него холодный, бесстрастный взгляд, огорчившись прозорливостью этого кайюна.

Но Жак не успокаивался, в его глазах сквозил упрек.

— Но ее папочка здесь. Видите вон ту кудрявую башку в самом конце стойки? Это плохой человек, он приходит в бешенство от виски.

Иван посмотрел туда, куда ему указал Жак, и увидел сидевшего к нему лицом человека. Он был небольшого роста, но крепкий и жилистый, с перебитым носом, который безобразно коверкал его лицо, особенно когда он смеялся. Отец Коко? Он попытался представить себе эту дикарку с болота, не дающую покоя его фантазиям, живущую в доме на сваях в отдаленной дубраве с этим мерзавцем, который, тем не менее, был ей отцом. Просто невероятно! Иван, взяв стаканчик, пошел вдоль бара, чтобы поглядеть на него поближе.