Я самым позорным образом разревелась, выплакивая все напряжение последних дней. Ума не приложу, что выяснил Фрол, но самое вероятное объяснение — что Гурьян признался в мародерстве, а Фрол решил, что покойница была не столь уж мертвой. Хорошо, поверим в это все.

4. Лето нашего покоя

Как показала практика, Анфиса Платоновна обладала характером сильным и непростым. И отсутствием наблюдательности не страдала.


— И откуда же тебя к нам Бог принес? — спросила, как только освоила голосовые связки.


— Я, Анфиса Платоновна, родом из Симбирской губернии. Там у папеньки именье было. Потом он разорился, усадьба сгорела, папеньку схоронили, а я вот… — привычно выдавила слезу.


— А ты вот к молодому мужчине в услужение нанялась. — закончила за меня старуха.


— Это так случайно получилось.


— Ты не сомневайся, я за исцеление век буду Бога молить за тебя, но насчет Фролки даже не думай.


— Я и не думаю. — Это мы с ней очередной круг по гостиной наворачиваем в обнимку.


— Ему не такая жена нужна. — вещала старуха.


— Совершенно верно.


— Ты ж ему голову заморочишь и бросишь. — продолжала она рассуждать сама с собой уже.


— Это вряд ли.


— Ты-то? — она въедливо уставилась в глаза придерживая мой подбородок сухонькими пальцами. — Да таких своевольных я ни разу за всю жизнь не встречала.


— Зато будь я менее упертой, Вы бы так и лежали.


— И то верно. Но Фролку тебе не отдам. — сварливо заключала она.


— Хорошо, Анфиса Платоновна.


И вот в подобной тихой дружеской беседе мы постепенно освоили лестницу вниз, а к Покрову уже выбирались на улицу.


Лето выдалось очень жарким, и прогулки мы устраивали сразу после раннего завтрака, остаток дня посвящая вышивке, до которой Анфиса Платоновна была большая охотница, а я оказалась удивительной бездарностью. Единственное, что нам удалось совместными усилиями — чехол для зеркальца из черного бархата с ягодками по периметру, за которым я спрятала телефон, права и коронку ключа жука — мои самые ценные артефакты.

5. Беда

Как обычно это и бывает, несчастье случилось не там, где его ждали.


Осень в тот год пришла неприятная. Строго в середине августа (тогда я еще вела учет по новому стилю — 1 сентября), зарядили обложные дожди. Резко захолодало и летнее пекло сменилось собачьим холодом. У крестьян на корню гнили яровые, мельники ходили сердитые, торговцы мукой ждали повышения цен.


Фрол съездил в Москву и вернулся простуженный. То есть я-то поняла, что к чему уже днем, потому что вернулся он поздно, от чая отказался и сразу лег. С утра в лавке мы переживали наплыв покупателей, так что отсутствием начальника я озаботилась после обеда. Авдюша отпросился к матери в деревню, а Данилка побожился, что Фрол Матвеича не видел и лишь тогда я отправилась наверх. Пощебетала с Анфисой Платоновной, которая увлеклась чтением и теперь домучивала «Преступление и наказание». Я уже нашла ей романчик полегче, «Петербургские трущобы» Крестовского, но она еще старалась. Каждое событие в романе она переживала близко к сердцу, подолгу обсуждала поступки персонажей. Я же еще в школе возненавидела всю эту гоп-компанию во главе с Раскольниковым, но раз старой купчихе они заменяли сериалы…


У комнат хозяина я уже услышала кашель и вошла без стука. Совершенно мокрый Фрол в одной рубахе стоял у открытого окна.


— Жарко мне, Ксюшенька, душно…


— Да что же Вы, Фрол Матвеевич!


Я бросилась к окну, закрыла. Отвела хозяина в его спальню, крикнула Феклу и вдвоем мы перестелили мокрое белье, переодели хозяина, несмотря на его вялые протесты в чистое, и вызвали врача.


Доктор Скакунов долго осматривал пациента, а потом вынес вердикт, что у него лихорадка. Прописал кровопускания и хинин. Как в этом городке еще не передохли все жители, я не понимаю.


Всю ночь я не отходила от постели больного, обтирая его простынями с уксусом, заливая чаем с малиной и ежеминутно молясь о его выздоровлении. Впервые поймала себя на мысли, что Фрол мне дорог не только как гарантия стабильности, но и как близкий человек. Пусть брата у меня никогда не было, но по-моему, я начинаю понимать, что к нему могу чувствовать. К вечеру прибежал Рябинкин, у которого удалось выклянчить салицин. Аспирин еще не придумали, от салицина блевали, но жар начал спадать.


Я и задремала-то лишь на вторые сутки ненадолго, но этих двух часов Анфисе Платоновне хватило, чтобы, посидев у ложа сына, подцепить то же самое.


Следующую неделю я продержалась на кофе и животной ярости. Фрол уже вставал на ноги и почти уверенно спускался по лестнице, чтобы там руководить мальчишками, а вот Анфиса Платоновна не смогла: на фоне высокой температуры случился второй инсульт, который полностью ее парализовал. Через шесть дней она скончалась на руках у безутешного сына.


Я слегла в день похорон.


Полагаю, что грипповала я дня четыре, и это были очень долгие и тягостные дни. Вымотанная стрессом, усталостью и безысходностью, я вяло лавировала на границе между горячечным бредом и сном. Фекла меня удивила — она повторяла все, что я делала с Фролом, и мне, изрядно похудевшей и ослабевшей, удалось выжить. Вирусы в это время поядренее будут, чем в двадцать первом веке.


Как только я смогла сохранять бодрствующее состояние более чем на полчаса, зашел Фрол.


— Фрол Матвеевич, извините, что я… — пристроила хотя бы голову в вертикальное положение.


— Оставьте, Ксения Александровна. Вы со мной-то возились, когда я куда хуже был. — Он осунулся, постарел за эти дни, а ведь на пару лет младше моего биологического возраста.


— Как Вы? — я коснулась его сухой, прохладной ладони.


— Ничего, Ксения Александровна, ничего. Образуется все… — он помялся и продолжил. — Может Вам надо чего?


— Спасибо, теперь только отлежаться нужно будет.


Он посопел и глядя в одному ему ведомую точку на полу, продолжил.


— Я вот что спросить хотел…. Сказать…. Спросить… — помолчал, посопел, потом опять продолжил. — Вы теперь-то что думаете?


— Теперь-то? — я побарахталась в подушках и все же попыталась сесть. Со второго раза получилось, значит к вечеру пора вставать.


— Ну раз маменька… Нет больше маменьки…


Ой, черт! Точно. Куда ж мне теперь, когда зима катит в глаза?


— Да, компаньонкой мне теперь не быть… — И даже рекомендательное письмо после такой скандальной истории я не получу.


— Не уходите, а? — Он бухнулся на колени перед кроватью. — Я придумаю что-нибудь, только останьтесь.


Я даже растрогалась.


— Хорошо, Фрол Матвеевич. Все наладится.

* * *

Фрол думал основательно и не на сухую. Я только рискнула встать к столу, как он, с мокрыми от утреннего туалета волосами и заметным перегаром возник на пороге столовой.


— Я, Ксения Александровна, предлагаю Вам стать моей супругой.


Ну, тут, в общем-то, можно и тушить свет.


Осторожно нащупав стул и осев в него, я просипела.


— Фрол Матвеевич, а Вы сами-то этого хотите? — По глазам видно, что он сам не знает, как еще умнее поступить. — То есть, это для меня большая честь, и я с удовольствием составлю Ваше счастье…


Что я несу?


— Но я же бесприданница. Для Ваших коллег это будет… Неприемлемо. И, хотя я привязана к Вам всей душой, сделаю ли я Вас счастливым?


Мой ненаглядный тускнел на глазах. Не говорить же в глаза то, о чем мы оба знаем, но что обсуждать нельзя. Я, конечно, могла бы стать чудесной женой для прикрытия, но Фрола бы заклевали другие купцы. Да и женитьба на бедной перезрелой девице с потрепанной репутацией — это совсем не то, что содержание любовницы-дворянки.


— Вас оскорбило, что я — купец? — это, видимо, из внутреннего диалога.


— Нет, меня опечалит, если Вы вступите в брак на всю жизнь с той, к кому не лежит сердце. — Я мягко улыбнулась. — Вряд ли брак со мной упростит или облегчит Вашу жизнь.


Он молча кивнул, развернулся и ушел к себе. Весь день и ночь продолжал сосредоточенно думать. Фекла носила еду, задумчиво косилась на меня, а пару дней спустя я официально стала счетоводом в лавке за 60 рублей в месяц, крышу над головой, стол и платье.


Счета — это легко. В общем-то, Фрол не был туповат, просто не всегда расторопен, поэтому обязанности мои оказались необременительны. И я, наконец-то, смогла в полной мере развернуться с маркетингом.

6. Лавочница

Началось все с залежалого по всем признакам ящика корицы весом в два пуда.


— Фрол Матвеевич, а как Вы относитесь к благотворительности? — спросила раз за завтраком я.


— Ну…. Нищим грех не подавать. — не сразу понял идею начальник.


— Я предлагаю устроить конкурс пирогов с корицей, купленной у нас. Лучшему пирогу приз какой… Подешевле… И пироги пожертвовать приюту.


— А… Зачем это все? — сипло спросил шеф, когда откашлялся.


— Про такое напишут в газете, и будет нам реклама. Продадим все запасы корицы. Заодно и еще что толкнем.