— Ксения Александровна. — он оценивающе посмотрел на меня: взмокшую от пара и усталости, с испачканной юбкой и скособоченной блузкой. — Могу ли я предположить, что у Вас особенного багажа нет?


Развела руками. Инициативу в беседе я утеряла, зато некоторую ценность приобрела.


— А с полицией проблемы есть?


— Нет! — я перекрестилась. Откуда ж проблемы, если они обо мне даже не догадываются.


— Оставайтесь у нас пока. Насчет жалованья договоримся.

* * *

Дверь закрылась, и я осталась наедине с полубезумной старухой, чью жизнь теперь следовало максимально растянуть.


Спустя бесконечно долгие полчаса появилась Фекла.


— Барышня, Фрол Матвеевич приказал Вам комнату показать.


И губы поджала. Конечно, в их мирке и без меня хорошо, но покуда придется смириться.


— Здесь Фрол Матвеевич раньше жили.


Тесная комнатка с одним мутным окном. Из обстановки — кровать, сундук и простая табуретка. На стене полка с несколькими потертыми книжками — гимназическими учебниками моего нового хозяина, среди которых затесался томик стихов неустановленного автора и бульварный роман в порванной обложке. Не очень респектабельно.


— И это… Вам бы одеться попристойнее.


Чем же мой наряд плох? Между прочим, в сумме баксов на триста тянет.


— Я не планировала сегодня устраиваться на работу.


— Оно и видно. — хмыкнула прислуга и ушла, чтобы вскоре вернуться с ворохом тряпок. — Вот пока барыни старое накиньте, а завтра надо хорошее купить.


Если сказать, что малиновый сатиновый мешок сидел на мне, как на корове седло — это унизить парнокопытное. Зато к нему прилагалось нецензурное количество юбок, слава Богу, чисто отстиранных, пусть и не новых. И еще один странный предмет гардероба — две полотняные трубы на общем шнурке. Я повертела-повертела и не поняла, куда их приспособить.


Перед ужином мы снова обработали раны купчихи и тут до меня доперло — это же панталоны. Отдельные штанины, а между ними прореха для физиологических потребностей.


Так что стирала себе я тайком, первую пару недель обходясь единственными трусами и колготками, а потом плюнула и на первое жалованье купила и корсет, и несколько панталон, и чулки.

* * *

Митяй меня невзлюбил сразу и бесповоротно. Полагаю, отдельно за это стоит поблагодарить Дашутку, которая так и не сумела найти себе подходящего места и уехала в Царицын. Поэтому не стоило удивляться, когда обнаружила разбитый камнем айпад и осколки ключа от жука. Хорошо хоть зарядник за иконы спрятала, а телефон все время при себе ношу.


До слез обидно — там и фотографии, и музыка были из моего времени. Я редко-редко, но смотрела на живое доказательство того, что была же и другая жизнь, в которой я не пряталась от городовых и свободно дышала без корсета. А теперь все это осколками стекла, пластика и микросхем лежит на полу.


Первым порывом было бежать к купцу Калачеву и ябедничать. Но не пойман — не вор, да и объяснять, что именно у меня пострадало непросто будет, так что пришлось стиснуть зубы, нацепить непроницаемое выражение лица и выйти к ужину.


Пару дней спустя в конторке обнаружилась недостача денег, которые странным образом торчали из-за подкладки Митяева тулупчика. Скандал! Фрол Матвеевич обошелся без полиции, но парня мы больше не видели, а на смену ему появились двое: худощавый, остроглазый, с мелкими чертами лица и неопределенным цветом волос Данила и рослый, широкоплечий Авдей. Данилка был местным, рос без отца, мать пробавлялась поденной работой, а Авдей приехал в большой город из Аткарского уезда. Теперь они были новенькими, а я уже старожилом, так что притирка прошла безболезненно. Понаблюдав за нами с Фролом Матвеевичем, мальчишки сделали свои выводы и общались довольно уважительно, да и женщины быстро поняли, что меня не в постельные грелки взяли.


А вот что касается самого начальника, то я напрягалась. Он наблюдал за мной со стороны, очень мало разговаривал и еще меньше спрашивал. Раз зашел Иван Степанович Дунаев, околоточный надзиратель, в мундире, при полном параде. Я только скорбно вздыхала, пока Фрол Матвеевич излагал историю моих злоключений и пятирублевой купюрой заменял мой паспорт.


Завтракали, обедали и ужинали мы с ним вдвоем, атмосфера поначалу царила натянутая, но я постаралась быть милой и безобидной. Настолько, что к концу третьей недели мне привели в компанию аптекаря Антона Рябинкина — соседа и, по совместительству, сердешного друга. Этакий открыточный чернявый мальчик с завитыми усиками и жидкими кудряшками. Этот меня вообще принял в штыки — ревновал. Но я включила абсолютную дуру, чем обескуражила шефа, а повышенный уровень восторженности от красивого банта, шелкового жилета и бездарных стишков подкупил и красавчика. Теперь ужинали мы втроем, а после чая я тактично удалялась, оставляя товарищей наедине.


А неделю спустя шеф выдал и вовсе дикое:


— На неделе к исповеди пойдем. Вас в исповедную роспись внесут.


Оказывается, в эти благословенные времена именно Церковь контролировала местоположение людей в большей степени, чем полиция. Так что каждый православный хотя бы раз в году был обязан исповедаться, о чем составлялась специальная бумага. Их отсылали в епархиальное управление и это был один из инструментов контроля за населением. Покруче Большого Брата получается.

3. Исповедь

Как я уже упоминала, Фрол Матвеич книги выбирал хаотично и нерегулярно, а батюшка его, судя по всему, имел склонность к духовному чтению. Именно в конторке я и нашла шаблон исповеди.


Исповедую я, многогрешная раба божия Ксения Господу Богу Вседержителю, во Святей Троице славимому и покланяемому Отцу и Сыну и Святому Духу, и тебе, честный отче, все мои грехи вольные и невольные, содеянные словом, или делом, или помышлением.


Согрешила несохранением обетов, данных мною при крещении, но во всем солгала и преступила, и непотребным себя соделала пред лицом Божиим. Да уж, и непотребства по нынешним временам, и лжи хватает.


Согрешила маловерием, неверием, сомнением, колебанием в вере, замедлением в помыслах, от врага всеваемых, против Бога и Святой Церкви, кощунством и насмешками над святыней, сомнением в бытии Божьи, суеверием, гаданием, игрою в карты, самонадеянностью, нерадением, отчаянием в своем спасении, надеждою на самого себя и на людей более, чем на Бога, забвением о правосудии Божием и неимением достаточной преданности воле Божией, не благодарила Бога за все. Ну маловерием я не грешила. Более того, иначе чем Божьим промыслом и его благодатью то, что я выжила и сравнительно благополучно существую сейчас, объяснить нельзя. Но расскажем про гадание и отчаяние. Все-таки врать Всевышнему как-то неловко, поэтому надо соблюсти баланс между правдой и тем, что нужно знать священнику.


Согрешила непокорностью к действиям промысла Божия, упорным желанием, чтобы все было по-моему, человекоугодием, пристрастной любовью к вещам. Не старалась познавать волю Божию, не имела благоговения к Богу, страха пред Ним, надежды на Него, ревности о славе Его, ибо Он прославляется чистым сердцем и добрыми делами. Согрешила, конечно. Но не раскаиваюсь. Значит и исповедовать этот грех не буду.


Согрешила неблагодарностью к Господу Богу за все Его великие и непрестанные благодеяния, забывая о них, ропотом на Бога, малодушием, унынием, ожесточением своего сердца, неимением к Нему любви и неисполнением Его святой воли. Унынием. Было дело в первые недели.


Согрешила порабощением себя страстям: сладострастию, корыстолюбию, гордости, лености, самолюбию, тщеславию, честолюбию, любостяжанию, чревоугодию, лакомству, тайноядению, объядению, пьянству, курению, пристрастию к играм, зрелищам и увеселениям. Лакомство и корыстолюбие. Чревоугодие и тщеславие.


Согрешила божбою, неисполнением обетов, принуждением других к божбе и клятве, неблагоговением к святыне, хулою на Бога, на святых, на всякую святыню, кощунством, призыванием имени Божия всуе, в плохих делах, желаниях, мыслях. Оставим поминание имени Господнего всуе.


Согрешила непочитанием праздников церковных, не ходила в храм Божий по лености и нерадению, в храме Божием стояла неблагоговейно; согрешила разговорами и смехом, невниманием к чтению и пению, рассеянностью ума, блужданием мыслей, суетными воспоминаниями, хождением по храму во время богослужения без нужды; выходила из храма до окончания службы. Будем уповать на рассеянность ума и суетные воспоминания.


Согрешила нерадением к утренним и к вечерним молитвам, оставлением чтения Святого Евангелия, Псалтири и других Божественных книг, святоотеческих поучений. Нерадение в молитвах — это звучит как-то не очень, а вот оставление чтения Псалтири — достаточно.


Согрешила забвением грехов на исповеди, самооправданием в них и умалением их тяжести, сокрытием грехов, покаянием без сердечного сокрушения; не прилагал старания о должном приготовлении к причащению Святых Тайн Христовых, не примирившись со своими ближними приходила на исповедь и в таком греховном состоянии дерзала приступать к Причастию. Вот как сказать, что это моя первая исповедь? Епитимью наложат и Фролушке проблемы будут. Так что покаюсь оптом. Позже. Не здесь. Поэтому вычеркиваем это из исповеди.


Согрешила нарушением постов и нехранением постных дней — среды и пятницы, которые приравниваются к дням Великого поста, как дни воспоминания страданий Христовых. Согрешила невоздержанием в пище и питии, небрежным и неблагоговейным осенением себя крестным знамением. Невоздержание в пище. Скорбно, но в меру.