Домой Саша добралась, почти не чувствуя в себе души — одну только страшную, мертвую тяжесть. Итак, угрозы, всплывавшие во время беременности, не прошли бесследно: еще каких-нибудь полтора месяца, и она будет наяву лицезреть ребенка, лишенного ноги. Что это означает: инвалидная коляска? Нет, скорее протез и костыли. Словно свершившийся факт, Саша представляла, как склоняется над новорожденным, у которого вместо ноги — завиток кожи; как, одевая малыша, помогает ему закрепить на культе механическую опору. И в какой-то момент, доведенная до полного оцепенения жуткими картинами, погрузилась в странное, незнакомое ей ранее состояние. Она покорилась душой этому горькому будущему и перестала испытывать перед ним страх.

Да, у нее родится ребенок, достойный сострадания, но тем легче ей будет любить этого ребенка! Она ведь так давно никого не любила, а если вдуматься, то никогда не любила по-настоящему — настолько плоским представлялось ей сейчас когда-то искреннее чувство к Джейсону. Теперь же ее любовь, уже вовсю плещущая в душе, будет вмещать в себя столько, что никогда не пересохнет: ее без устали станут питать нежность и мука, стойкость и трепет, пронзительная сила и бесконечное смирение.

Это чувство будет жить и расти, слабеть и разгораться, меркнуть и вновь сиять, но не уйдет из души уже никогда. Потому что «любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Откуда они, эти неожиданно всплывшие в памяти строки? Ах да, Библия, Первое послание коринфянам апостола Павла. Как любили его цитировать в церкви Истинного Бога! Цитировать и забывать, когда доходило до дела…

Медленно, словно впервые понимая смысл произносимых ею слов, Саша вдруг начала повторять: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на всесожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы».

«Никакой пользы», — вновь повторила она последние слова и замолчала. Странное дело: теперь Саша чувствовала себя совершенно спокойной, как если бы все, что происходило с ней во время этой немыслимой беременности, должно было привести именно к такому состоянию души. Она подивилась бы, узнав, что по окончании определенного срока жидкость в «лагерных танках» тоже перестает бродить, подводя черту под никем не осознаваемым чудом: на ледяном холоде дрожжам удалось вдохнуть жизнь в воду, солод и хмель. Теперь предстояло сцеживать пиво.

Она хорошо запомнила лишь бесконечную тьму за окном в ночь во время родов и белизну родильного зала. Белый кафель стен, белые халаты, белая кровать. Боль почему-то забылась, а кровь была не видна. И после огненного с искрами мрака в глазах она, откинувшись, увидела чистый белый потолок и поняла, что жива. Впору было ликовать, но сил хватило лишь на глубокий вдох и едва обозначенную полуулыбку. Рядом у стола, помогая друг другу, возились две акушерки. За их широкими спинами не было видно, чем заняты руки, но Саша догадывалась: там ребенок. И тут к ней окончательно вернулось сознание.

— Ноги! — просительно прошептала она. — Сколько у него ног?

— Две, а вам сколько надо? — хохотнула одна из акушерок.

Две… Так, значит, ее последний страх был всего лишь наваждением, которое, как и положено, рассеялось сейчас, на свету. Но может быть, не все опасности прошли бесследно?

— А все остальное — в порядке?

— Хоть на выставку!

Акушерка повернулась, и Саша увидела в ее руках белый пьедестал пеленок, на котором важно возвышалось нечто лиловое, царственное, с величественно сомкнутыми веками, обещавшее стать человеческим лицом.

— Хорошенькая! — оценила акушерка.

Лишь когда они с ребенком заняли место в послеродовой палате, Саша в полной мере осознала ее слова. «Хорошенькая…» Так, значит, это девочка? Вера. Ни одно другое имя не приходило на ум.

Саша с пристрастием вгляделась в лицо новорожденной, ища в нем признаки красоты. Затем решила, что врачам виднее, и перевела взгляд на окно. Там уже сияло весеннее утро. Цветущая крона яблони колыхалась на ветру.

И вдруг она расплакалась, но, плача, не могла не смеяться одновременно: это были первые слезы облегчения за много месяцев ожидания, отчаяния и надежды. Или даже не месяцев — лет, прожитых с горькой уверенностью в том, что ни любви, ни веры не существует на свете. И, вызывая горячий стыд, полыхнула в памяти фраза, услышанная ею о себе давным-давно на барселонском пляже: «Алмазная леди». Тогда, узнав, какой ее видят со стороны, Саша испытала нечто вроде злой гордости… «Говорите, „алмаз“? Верно, алмаз! Должна же я отгородиться от вас, готовых меня предать, всеми своими гранями!» Но сейчас, омывая лицо столь непривычными счастливыми слезами, она готова была кричать всем этим людям, знавшим ее в прошлом, о том, как они обознались, приняв уродливо застывшую от боли душу за окаменевшую навек. Вот, посмотрите на ваш несокрушимый камень: тает на глазах…

Райский сад

Даже имя у нее было какое-то вычурное, нерусское — Инга, а уж внешность — тем более: в ее-то годы — ни намека на женские округлости, поджарая вся, подобранная, как борзая собака. Официально это, кажется, называется «спортивное телосложение», но что название, если на женщину ты толком не похожа! Да еще и рост невысокий: ну ни дать ни взять — мальчишка-подросток. Из тех, что любят огреть портфелем по голове.

Кстати, о голове: прическа у Инги была соответствующая — вперед, к спортивным рекордам! Не ежик, конечно, но слишком короткая для женщины. К тому же вызывающая. Мол, смотрите, какая я молоденькая — могу себе позволить, чтобы в шевелюре была целая палитра из рыжего, бордового и иже с ними! А ведь мы с ней одного возраста! Но Инга, похоже, не заморачивалась тем, что каждому возрасту — свой внешний вид: шорты, маечки, мини-юбки… Словно и не мать своей десятилетней дочери, а старшая сестра. Так же бегает вприпрыжку…

Признаться, для меня оставалось мучительной загадкой, почему приходящие и уходящие годы скатываются с нее, как с гуся вода. Я внимательно изучала ее лицо: да, морщинки имеются. Да, кожа не так безупречна, как в юности. Да, когда она смеется, вокруг глаз неизбежно обозначаются «куриные лапки». Но при этом — девчонка, черт ее побери! Что ж (на этом месте размышлений я обычно снисходительно усмехалась), пусть себе тешится этой иллюзией вечной молодости! Я в отличие от нее готова спокойно признать свой возраст и не чураться его.

А ведь при первом знакомстве — стыдно сказать! — я восхитилась ее «вечнозеленой» внешностью. Восхитилась и тем, какие удивительные вещи она рассказывает о своих предках. Оказывается, имя Инга считалось в их семье чем-то вроде реликвии — памятью о скандинавских корнях. Давным-давно, еще в петровские времена, шведский мастеровой Инге, корабельный плотник, появился в России, как и множество других иноземных мастеров, выписанных царем-реформатором для строительства флота. Параллельно с исполнением своих прямых обязанностей этот Инге успевал бегать на свидания к некой местной красавице и добегался до того, что решил повести ее под венец. Однако — вспомним крепостное право! — барин, владевший девушкой, отказался продавать свою собственность. Возможно, он рассчитывал, что швед пойдет на попятный, а красавица, отплакав свое, уступит настойчивому барскому интересу, но скандинав оказался непоколебим. Он остался со своей возлюбленной на долгие годы, и со временем барин, махнув на все рукой, позволил сыграть свадьбу. А швед к тому моменту уже вполне обжился в России, да и хлопотно было возвращаться на родину с десятком внебрачных детей от его большой русской любви. Так и потянулась эта романтическая история через века — к правнукам и праправнукам. А в их числе — и к Инге.

Выслушав эти красивые небылицы год назад, я, помнится, восхищенно поддакнула: ах, любовь, любовь! Но сейчас мне претило воспоминание о своей восторженной реакции: теперь-то я понимала, что определяющим для Инги в тот момент было не занять друзей интересным разговором, а выделиться на общем фоне любой ценой. Да, собственно, это было лейтмотивом всего ее существования — выделиться! Ценой невероятных россказней, ценой немыслимого цвета волос, ценой противоречия собственному возрасту. Мне бы не принимать близко к сердцу ее вечное стремление быть «впереди на лихом коне», но почему-то я никак не могла не чувствовать себя уязвленной. Этот огненный вихрь на голове, это тело-струна, эти завораживающие рассказы… Ну зачем это все взялось в моей жизни?! Кто просил?! И когда наконец я избавлюсь от этого наваждения, вернувшись к врачующему душу покою?!

Навязчивые мысли об Инге не давали мне проникнуться благостью именно в тот момент, когда я должна была находиться в самом умиротворенном состоянии духа — по дороге в рай на земле. Такой существует, и не надо смотреть на меня с недоверчивой улыбкой. Если ехать из Москвы строго на юг, то часа через полтора (на скоростной электричке) или часа через два (на обычной) вы попадете на станцию под неброским названием «Крупино», и прошу вас не раздумывая выйти именно здесь. Здание вокзала ухожено и выкрашено в лимонный цвет, перемежающийся розовато-желтым. Это вас развеселит и заинтригует: с чего бы вдруг такая радость жизни? Но проезжая по городку в направлении пансионата «Чистый бор», вы получите еще бо́льшую порцию удивления и веселья: едва ли не каждое здание в Крупине радует душу своим цветом, а городок в целом — своим видом. На свежеотштукатуренных зданиях — калейдоскоп розового, желтого, салатного, небесно-голубого. Местная станция «скорой помощи», равно как и баня, потрясает взгляд своими колоннами и ярко-оранжевым фасадом, а улицы перемежаются скверами, фонтанами и декоративными арками. Мне не раз рассказывали, что глава местной администрации управляет городом совсем не так, как положено нормальному чиновнику средней степени бездушности. Да, господин Челупанов каждое утро садится со всеми своими помощниками в автобус и объезжает город с целью высмотреть, где что не так. Если где-то что-то не радует глаз и душу, то Челупанов тут же высаживает одного из своих административных орлов на этом объекте — разбираться, — а к вечеру забирает с отчетом о проделанной работе. Сказка, да и только! Но еще больший шанс побывать в гостях у сказки предоставляется тем, кто держит путь в пансионат «Чистый бор» на берегу Оки, в семи километрах от Крупина.