Евгения Кайдалова - Пятница, Кольцевая

— Так вот, у нас в университете как-то повесили объявление, что будут бесплатные занятия английским с носителями языка. Представляешь, какая это замечательная практика? Я ведь лингвист. Пошла, конечно. Прихожу туда, а там человек пять американцев; все такие же, как этот Крис, — симпатяги, улыбчивые, дружелюбные. Они сразу сказали, что лучшие занятия — это просто поговорить на какую-нибудь всем интересную тему. Каждый собрал себе кружок человек из десяти и сел разговаривать. О чем поговорим? Да о любви, о чем же еще! Мы пофыркали для виду, но было интересно; каждый высказался по-английски, как мог. А когда подошла очередь нашего американца Джейсона, он вдруг достал Библию и прочел один прекрасный отрывок — насчет того, что любовь все терпит, всегда милосердна, не завидует, не гордится, всему верит, все переносит… Это очень известный отрывок из первого послания коринфянам, — добавила Саша.

Я никогда не читала Библию, и слова «послание коринфянам» прозвучали для меня, как китайская грамота. Кто такие коринфяне? Вряд ли израильтяне. Тогда почему Иисус вдруг решил им что-то написать?

— Ну, поговорили мы, — продолжала Саша, с непонятной усмешкой глядя перед собой, — все разошлись, а человек семь-восемь остались. Я — тоже. Знаешь, зацепило меня как-то, не могу уйти — и все. Говорю с ними, говорю… Да еще Джейсон этот, такой симпатичный, внимательный, слушает, кивает… Мне показалось, ему ужасно интересно со мной общаться. — Саша безрадостно усмехнулась. — Я же не знала тогда, что это его работа.

Короче, когда пришла уборщица закрывать помещение, они меня пригласили на свое собрание. А Джейсон улыбнулся мне перед тем, как мы распрощались. Так я на это собрание не пошла — побежала! Они тогда собирались в конференц-зале на Новом Арбате, там сейчас ресторан.

Я присвистнула:

— Дорогое местечко!

— Не то слово, — откликнулась Саша. — Но я-то об этом не задумывалась! Бегу туда — тогда, в ноябре, — вокруг так противно, слякотно, ледяные колдобины, а внутри… Нет, там никакого такого убранства не было, только люди. Но люди такие, каких я еще не видела. Ты заходишь, а они видят, что новое лицо, — и с порога к тебе кидаются, обнимают. Говорят: «Как здорово, что ты пришла! Вот тебе Библия, проходи, садись, вот здесь — между мной и Аней, — сейчас начнется проповедь». И улыбаются все время. А на вид — обычные наши ребята, студенты.

Признаться, от одного рассказа об этой встрече на меня повеяло неестественностью, в чем я честно призналась Саше.

— Да, — согласилась она, — когда рассказываешь, самой не ясно: ну как я могла на это купиться? А вот когда там находишься… Знаешь, это как волна. Она сильнее, она захлестывает.

— А из волны не хочется вынырнуть? — спросила я.

— Там — нет. Там хочется утонуть. Утонуть в любви. Они ведь все время говорят о любви. И когда началась проповедь, я решила, что ее писали специально для меня: там говорилось, что человек по большому счету одинок в жизни. Друзьям ты нужен, пока разделяешь их компанию, родители и дети расходятся неизбежно — это закон природы. В спутники жизни тебя выбирают за определенные качества, и если эти качества меняются, могут оставить. Но существует кто-то, кто не покинет тебя никогда, каким бы ты ни был, кто неизменно будет любить, и тебе достаточно лишь поверить в эту любовь, чтобы обрести ее.

— Это Бог? — тихо спросила я.

— Они говорили, что да.

Я не стала расспрашивать, что было потом, как бы сильно мне ни хотелось это узнать. Спустя какое-то время Саша собралась с силами и сама продолжила рассказ:

— Так у меня за один вечер появился совсем другой мир. Знаешь, он очень выигрывал по сравнению с нашим, обычным. Как цветная фотография по сравнению с черно-белой.

Я усомнилась:

— Черно-белые снимки выразительней.

Саша улыбнулась:

— Потому-то в церкви (они себя называли церковью) все и было цветным: чтобы глазу было приятно и никто не вдавался в подробности. Перед службой мы молились: все брались за руки, закрывали глаза и опускали голову. Казалось, что мы молчим, но каждый в эти минуты обращался к Богу. Так верилось, что мы — единое целое! Затем пели. Чаще всего — довольно старые религиозные гимны, очень возвышенные. Иногда — современные веселые песенки типа: «Иисус, он здесь и живет сейчас».

— Тебя не коробило? — спросила я.

Саша покачала головой:

— Я ведь любила их, этих людей. Мне казалось, все, что с ними связано, — хорошо. Потом, были ведь и другие песни…

Не глядя на меня, она тихо пропела:

Я с удивлением отметила, какой у Саши красивый голос: низкий, звучный, выразительный. — Мы очень много пели хором, — сказала она, — это придавало еще больше сплоченности. Когда молились, мы были одним телом, когда пели — одним голосом, когда слушали проповедь — одним сердцем.

— А Джейсон, он проповедовал? — поинтересовалась я.

— Да, но не на общих проповедях. Те были два раза в неделю для всех, а еще один раз собирались только члены церкви. Вот на этих собраниях Джейсон и выступал…

Пораженная, я наблюдала, как изменилось ее твердое лицо. Воспоминание о любви сделало его трепетным и нежным.

— Я смотрю, вы все время были вместе, — пробормотала я.

Саша кивнула:

— Почти каждый день. Все было устроено так, чтобы члены церкви не разлучались. Не отвыкали от нового стиля отношений! — Она болезненно рассмеялась. — Он был очень живым, — продолжала она, так что я сразу не поняла, что речь идет уже не о стиле отношений, а о человеке. — Очень стройный, подтянутый, подвижный. Когда он проповедовал, то все время ходил по сцене или жестикулировал. И внешность у него была не типично американская: смуглый, черноволосый, черноглазый, лицо узкое, высокие скулы. Он мне рассказывал, что у него индейцы были в роду. Чероки.

— Так у вас с ним что-то было?

Вместо ответа Саша посмотрела поверх домов и заговорила как будто о другом:

— Понимаешь, церковь очень быстро росла — туда приходило колоссальное количество народа и практически все — молодежь. Потом я поняла, что именно на нас и делали ставку — на студентов. У нас ведь еще ни работы, ни жен, ни мужей, ни детей — все свободное время можно отдавать церкви. А теперь представь себе: куча молодежи, все время вместе, естественно, среди них тут же начнутся романы.

— Естественно.

— А этого допустить было нельзя.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что, если все начнут влюбляться, некому будет работать на церковь.

— А что, на церковь надо было работать?

Саша усмехнулась:

— Оказалось, что да.

— И как же?

— Все время приглашать туда новых людей. Нам это внушалось на каждой проповеди. И про бесплодную смоковницу без конца напоминали, и про то, что виноград должен плодоносить. Мы должны были приводить туда знакомых, заговаривать с людьми в своих вузах, на улицах, а тех, кто пришел, как можно скорее подготавливать к крещению. Для этого была специальная программа из четырех шагов. В основном человеку внушалось, что теперь для него начинается новая жизнь и что наш подход к христианству — единственно верный. Потому что в нашей церкви все основано только на Библии — ни тебе постов, ни многочасовой службы на непонятном языке, ни юбок и платков в обязательном порядке.

И поначалу, пока человек бывал только на общих собраниях, все звучало очень убедительно. Он видел, что приходит к радостным, живущим возвышенной жизнью людям, и думал, что у них в душе действительно Бог. Потом — крещение. К нему проповедники готовили так, что слезы на глазах были почти у всех, даже у парней. Кстати, крестили в бассейне…

А потом, когда ты становился членом церкви, наступало такое ощущение, что ты попал в общину первых христиан и не было никаких двадцати веков, понимаешь?! Все равны, все единомышленники, ни тебе отъевшихся попов с крестами на животе, ни старушек богомольных, которые ни за что ни про что загрызть готовы. Все молодые, у всех свет в глазах, тебя постоянно кто-то обнимает, хлопает по плечу — там это было очень принято. Называют все друг друга братьями и сестрами. Когда мы собирались у Джейсона на квартире, то действительно казались одной семьей. Только без отца и матери.

— Погоди-ка. Почему у Джейсона?

— Он был лидером нашей группы. Церковь очень сильно разрослась, и пришлось разбиться на группы, человек по десять — пятнадцать. Во главе каждой группы стоял один из американцев. Потом, когда лидеров стало не хватать, они и русским начали доверять руководство. Выбирали, кто посимпатичнее…

Саша вновь прервала рассказ. Затем заставила себя продолжить:

— А тогда нам казалось, что мы действительно первые христиане. Первые правильные христиане, которые живут только по Библии. Пресный хлеб для причастия мы пекли сами и передавали его друг другу, отламывая по кусочку. Джейсон произносил небольшую проповедь, разливал вино… Все как будто на Тайной вечере! Казалось, что Христос просто один из нас. И кстати, называли мы себя соответственно — «ученики Христа», как в Евангелии называют апостолов.

Знаешь, я тогда была счастлива вдвойне: оттого, что я с Богом, и оттого, что с Джейсоном. Я почему-то была уверена, что он ко мне неравнодушен — он всегда так светло на меня смотрел.

— Только смотрел?

— Нет, мы начали встречаться. Но не в том смысле, в котором ты думаешь. В церкви были запрещены встречи наедине. Если ты хотела куда-то пойти с понравившемся парнем, вы могли это сделать только под присмотром — в компании из четырех человек как минимум. Чтобы общение было исключительно дружеским.