– В дальнейших, – повторила Люда-Шапка. – Я найду на вас всех управу. – Резко развернувшись, она толкнула каблуком ножку режиссерского стула, и тот упал. – И на тебя тоже, – оглянулась она на Красную Шапочку.

На загривке Волка вздыбилась шерсть.

– Не стоит угрожать девушке…

– А я-то при чем? – слабенько возмутилась Красная Шапочка.

Не отвечая, Люда пошла от съемочной площадки в сторону выхода с киностудии, на ходу набирая номер на своем смартфоне.

– Чего застыли? – Повысил голос режиссер. – Продолжаем работу. – Оленька, тебе все понятно?

– А-а-а… – неуверенно протянула Красная Шапочка. – Понятно.

– Вот. Короче, – смутился Волк, – родной Дядя начинает «подбивать клинья» к твоей героине, и она сбегает от его настойчивых ухаживаний в лес. Дело близится к вечеру…

– Ну слава богу, добрались до сути! – Брюковкин поднял стул и уселся, закинув ногу на ногу. – Красная Шапочка, ты… – Он снова внимательно воззрился на девушку, а затем одобрительно поцокал языком: – Да, ты великолепно выглядишь! – он обернулся к Волку. – Правда, Вовчик? Так и будем снимать…

– …заодно сэкономим на гриме, – закончил за него Волк каким-то странным тоном. – И на костюмерах.

– Вот я не пойму, тебя что-то не устраивает? – набычился режиссер. – Между прочим, я о ком забочусь? Ты у меня практически голливудскую зарплату получаешь?

– Получаю, – кивнул Волк. – Иногда.

Режиссер иронии не уловил, а может, Серов-Залесский и не иронизировал – трудно сказать.

– Так, Серов, что тебя конкретно не устраивает?

– Сейчас меня конкретно не устраивает, что работа простаивает, – ответил Волк. – Начнем что ли, кинопробы?

Лев Львович всплеснул руками и устало потер пальцами виски.

– Принесите мне чаю кто-нибудь, что ли… – попросил он. – И начинайте. Сначала фотографии, затем пройдем сцену.

Тут же на площадке материализовались Потапыч со вторым оператором, звукорежиссер с помощником, монтажеры и Леночка с чашкой чая.


У Красной Шапочки не получалось ничего. Точнее, не совсем так: фотопроба прошла на ура, но и только. Когда дело дошло до съемки (Лев Львович решил отснять сцену встречи Волка, то бишь Люми, и Красной Шапочки в лесу), она никак не могла сыграть нужную эмоцию, то бишь не выглядела даже мало-мальски напуганной, хотя, по сценарию, должна была ощутить парализующий ужас.

Возможно, предложи ей Лев Львович какую-то более простую сцену, у нее и получилось бы, но Брюковкин был из тех режиссеров, которые когда учат котенка плавать, бросают его на самую стремнину, дабы если уж научить, то с гарантией.

Красная Шапочка на этой стремнине стремительно шла ко дну, и с каждым мгновением ее отчаяние только росло, так что у нее даже начало немного получаться. Но режиссера «немного» не устраивало, Лев Львович был перфекционистом и твердо вознамерился получить свою звезду на Аллее Славы где-нибудь недалеко от Копполы или Кэмерона. Но с такими кадрами, как Красная Шапочка, вожделенная звезда оставалась недостижимой фантазией.

– Перерыв, негодяи, – Лев Львович хмуро оглядел команду, по-прежнему ожидающую его дальнейших указаний. – Отдыхайте, Чапай думать будет.

И зыркнул на Красную Шапочку фирменным взглядом, каким инквизиторы, должно быть, одаривали подозрительных рыжих дев с черной кошкой под мышкой. У Красной Шапочки все внутри похолодело. К тому же в этот холодный огонь еще плеснул бензинчиком Волк.

– М-да, – сказал он, завязывая шнурки на ботинке, имитирующем когтистую лапу оборотня. – Таким я его еще не видел.

– К-каким? – уточнила Красная Шапочка.

– Если бы он был вулканом, то сейчас на нас летел бы дождь каменьев, – совершенно спокойно объяснил Волк. – Брюковкин только с виду спокойный, все-таки он интеллигентный человек и держится до последнего. Но не дай боже, он взорвется – тогда не уцелеет никто. Извержение Везувия покажется безобидной шуткой.

И тоже одарил Красную Шапочку взглядом, в котором явственно читалось: «и тебе достанется в первую очередь».


Внутренняя Богиня в это время сползла с акации, лежала на земле и рыдала навзрыд, так что удары судьбы держал один Разумей Занудович, сносивший их удивительно спокойно, можно сказать, по-самурайски. Но как раз он-то прекрасно понимал, что удары вполне заслуженные, а будучи пессимистом от природы, объяснил сей факт для Красной Шапочки весьма нелицеприятно.

– «На хлеб зарабатывают руками, а на масло головой», – сказал Юзеф Булатович. Это первое. А второе: «Ничего не делать – отличное занятие! Но какая огромная конкуренция!» Это выражение анонимно. – И после сказанного Разумей Занудович растворился вместе с пейзажем на берегу озерца и обескураженной Девочкой-девочкой.

– И что же мне теперь делать? – спросила Красная Шапочка.

Волк пожал плечами:

– Собраться. Если нет выхода, надо выйти через вход.

От этих слов Красной Шапочке стало совсем тошно. «Он что, прогоняет меня?» – с отчаянием подумала она, причем Внутренняя Богиня, подхватив последнюю мысль, снова зашлась в реве, как сирена, но не сладкоголосая птица Средиземного моря, а ревун, оповещающий граждан о вражеской бомбардировке.

И тут Волк внезапно подмигнул Оленьке и сказал:

– Так, сиди здесь и медитируй, а я пойду вызывать огонь на себя.

– Чего? – не поняла Красная Шапочка.

– Попробую голыми руками убрать с огня раскаленную сковородку, – туманно объяснил Волк и вразвалочку направился к режиссерскому стулу, сидя на котором Брюковкин нервно попивал зеленый, остро пахнущий травами чай.


– Ну вот, а ты говорил, что мы ему безразличны, – торжествовала Внутренняя Богиня, вытирая моментально высохшие слезы.

– Во-первых, ничего подобного я никогда не говорил, – спокойно заметил Разумей, – а во-вторых, рассуждая логически, поведение Волка можно объяснить и без привлечения мелодраматических мотивов.

– Какая тут логика?! – не выдержала Девочка-девочка. – Какой ты все-таки зануда!

Разумей пожал плечами:

– Не зануда, а серьезный, взрослый индивидуум, – поправил он. – Кто-то же должен быть серьезным и взрослым, правда?

Внутренняя Богиня скорчила рожицу:

– Может, твоя логика хоть как-то объяснит то, что произошло дальше? – спросила она вкрадчиво, но в ее глазах, таких же безоблачно-синих, как и у Красной Шапочки, уже вспыхнули торжествующие огоньки…


О чем Волк разговаривал с режиссером, Красная Шапочка знать не могла; читать по губам она не умела, а расстояние между ней и совещающимися было слишком велико, чтобы что-то услышать, тем более что присевший на корточки у стула режиссера Волк, как на зло, говорил тихо.

Достав из клатча зеркальце, Красная Шапочка принялась поправлять то, что, с ее точки зрения, стоило поправить – подводить глаза, подкрашивать блеском губы, поправлять «совершенно неприлично растрепавшуюся» прическу, в общем, делать все то, что составляет если не смысл жизни дочерей Евы, то, по крайней мере, неотъемлемую его часть. Так что появление Серого Волка застало ее врасплох.

Если бы Красная Шапочка была внимательнее, она наверняка бы заметила, что съемочная группа подозрительно зашевелилась, а сам мэтр покинул уютный брезентовый стул и подобрался в Оленьке, как голодный ягуар, нацелившийся на трепетную лань. Но Красная Шапочка была выше этой суеты, а потому до появления Волка ее не интересовало ничто мирское, кроме того, не поплыла ли тушь и не выбилась ли прядь там, где не надо.

– Ничего не получится, – сказал Волк, и Красная Шапочка, хоть и оказалась ошарашена внезапным вступлением, заметила, что физиономия ее напарника угрюма настолько, насколько вообще может быть угрюма волчья морда. – Брюковкин непреклонен. Сказал, что тебя поганой метлой надо гнать с площадки, а если я стану за тебя заступаться, то и меня тоже.

И тут душу Красной Шапочки объял настоящий ужас, леденящий, как жидкий азот из фильма «Терминатор-2». Под действием этого жидкого азота рушилась ее розовая, как пони из мультика, мечта; она распадалась на сияющие обломки, в которых отражались призраки неприятного будущего в лице потешающейся Плотвы и Матушки с выражением лица «впредь надо слушаться старших».

Но эти лица недолго сохраняли свою четкость; минуту спустя они поплыли, словно фигуры с картин Сальвадора Дали, и Красная Шапочка, издав какой-то вымученный крик, повалилась в спасительный омут обморока.


– Э-эй! Подъем! Доброе утро, Вьетнам! Богинька, очухивайся! – заорал в рупор Разумей Занудович.

От этого все остальные части личности подскочили и в испуге огляделись.

– Признаться, я в обморок хлопнулась, – потупилась Внутренняя Богиня. – Что дальше было-то?

– И чему вас только учат в Школе Внутренних Богинь? – насмешливо вопросил Разумей. – Основам аэродинамики стрекозьих крылышек в эмпиреях? Э-эх, напалма на вас не хватает! Ух я бы зажег!..

Внутренняя Богиня надулась и тут же обросла мантией выпускницы университета:

– Я, между прочим, отличницей была, и ваще, могу тебе перечислить, сколько у нас было предметов. Во-первых, основы гламура… Во-вторых, основы макияжа, в третьих… А что собственно поизошло, Разумей? Ты чего мне зубы заговариваешь?

Разумей Занудович изобразил весьма характерный фейспалм:

– Когда подопечный лишается сознания, субличности лишаются его вместе с ним, синхронно. Так что знаю я не больше твоего.

– В смысле? – кашлянула в кулачок Внутренняя Богиня.

– В прямом. Когда я очнулся, то первое, что услышал, был голос режиссера…


– Вовчик, я тебя убью когда-нибудь, честное слово! – голос Брюковкина, однако, звучал вовсе не угрожающе, скорее задумчиво. – Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

– Не-а, – спокойно отвечал Волк. – Ей-богу, босс, не понимаю. Кроме одного – у вас теперь есть отснятая без единого дубля ключевая сцена фильма, и она, клянусь своим хвостом и хвостами всех своих предков, безупречна, как у Феллини.

– Хорош льстить, – довольным тоном кота с «Рыбьего островка»[8] отвечал Брюковкин. – Думаешь, я сам не вижу? Такой материал… я плачу, я просто рыдаю навзрыд.