Николь Спектор - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

Розмари поколебалась, но в конце концов послушно села. Ее возбуждение достигло предела. Она цеплялась за последние остатки разума всеми фибрами своей души, но чувствовала, что смысл происходящего ускользает от нее.

– Говори, – произнесла она.

Отец отвернулся и начал мерить шагами комнату. Она сидела, сцепив руки, как будто произносила молитву.

– Твоя мать не умерла, когда ты была ребенком, – сказал он.

– Что? – переспросила она. Разум, на который она хотела положиться, восставал против того, что она услышала.

– Нет, не так, – возразил он сам себе. – Она действительно умерла, когда ты была ребенком. Но не в этом доме. Не на этой кровати, в которую ты ложишься, чтобы, как ты говоришь, почувствовать себя ближе к ней. По правде говоря, она ненавидела эту кровать. По крайней мере, по ночам, поскольку в это время в ней находился я.

– Папа, что ты такое говоришь?!

– Я хочу сказать, что твоя мать ушла от меня и от тебя, Розмари! Она сбежала с этим тупоумным американцем без гроша за душой. Она заплатила за его билет деньгами от продажи поместья в Шелби. Твой дядя Келсо, как говорится, подставил другую щеку, – он покачал своей лысой головой. – Твоя мать бросила нас, Розмари.

Потрясение Розмари было слишком велико, чтобы она могла сразу ответить. За короткое время она пережила ярость, обиду, отрицание и, наконец, стыд. И вопросы не давали ей покоя, они ложились на сердце, как сухие листья ложатся на землю, но она понимала, что нет смысла искать на них ответа. Все уже свершилось.

– Ты лгал мне, – сказала она странным потусторонним голосом, как будто была только призраком самой себя.

– Я всего лишь хотел защитить тебя, Розмари.

– Ты лгал мне! – вскочив, она выкрикнула эти слова ему в лицо. – Ты лгал, лгал! Все, что мне рассказывали, было ложью!

– Пожалуйста, не надо, Розмари, – умолял он, и слезы текли по его щекам. – Я люблю тебя. И твоя мать любила тебя. Какое-то время. Никогда не переставала любить, я уверен. Просто ей встретился человек, которого она полюбила больше меня. У них был ребенок. У тебя есть сводный брат, Розмари.

– Вот как! – закричала она снова. Руки были сжаты в кулаки. Ей нужно было ударить что-нибудь. Отец был бы идеальным объектом для этого, но она поняла, что больше не может находиться с ним в одной комнате. Ей нужно было на улицу.

Портрет. Портрет и Дориан. Вот и все, что у нее осталось, и это было единственное, что могло ее спасти. Она побежала к портрету, кое-как завернула его в бумагу и бросилась к выходу. Открывая щеколду, она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на отца. Он упал в кресло и, закрыв лицо руками, продолжал всхлипывать и бессвязно бормотать что-то себе под нос. Неужели это последний раз, когда она его видит? Если бы это зависело в ту минуту от ее решения, она, не колеблясь, сказала бы – да.

– Я желаю тебе всего хорошего, отец, – сказала она.

Он отнял руки от мокрого распухшего лица, по которому текли слезы, и проговорил:

– Я сказал тебе это, потому что увидел картину. Она замечательная, Розмари! В ней – зрелость, которой ты достигла. Было бы глупо скрывать от тебя правду. Я слишком уважаю тебя!

Вот слова, которые она желала услышать все эти годы. Она ждала, чтобы он поверил в нее – не просто как отец, а как умный человек, на которого ее работа производит впечатление. Теперь его слова были пустым звуком для нее. Что значила его поддержка теперь, когда она знала, что он не был честен с ней? Что касается денег, она получила наследство от матери. Она, а не он обеспечила ее. Выйдя из дома, она так тихо закрыла за собой дверь, как будто она никогда и не открывалась. «Как будто меня никогда не было здесь, – подумала она. – Как будто я никогда не существовала».

К Лондону приближалась гроза. Небо было пепельного цвета, тучи висели низко, и вдалеке слышались раскаты грома. Скоро должен был полить дождь, и Розмари рисковала испортить портрет, который так небрежно завернула в бумагу. Но она не торопилась. Двое молодых людей предложили свою помощь, потому что она сгибалась под тяжестью картины, которую еле удерживала за верхнюю раму. Казалось, что она сейчас упадет. В полированной раме она поймала свое отражение и ужаснулась болезненному виду бледной девушки с темными синяками вокруг глаз.

Она уже была у Дориана дома, но держала это в тайне. Даже он не знал о ее посещении. Это было в самом начале их знакомства, после того, как она пережила первое сновидение, рожденное подсознанием и желанием, под властью которого находилось ее тело. Дориан был сверху. На нем не было рубашки, и ее взгляд блуждал по его гладкому мускулистому телу. Трусики все еще были на ней, но он пробирался внутрь, шаг за шагом. Указательный палец следовал за изгибами ее влагалища, и, когда он начал водить пальцем вокруг клитора, она не поняла – в раю или в аду оказалась. Когда он наконец коснулся ее, она кончила так внезапно, что каждая мышца ее тела отозвалась на оргазм. Она резко проснулась, осознав, что яростно трется о простыни. Прежде чем она смогла остановиться, она кончила, на этот раз наяву, и подушка заглушила тяжелый стон.

Ее никогда раньше не посещали такие сны, и уж точно она не предполагала, что способна на такое. Слишком возбужденная, чтобы опять уснуть, она дождалась рассвета и, приказав подать экипаж, поехала к дому Дориана Грея. Розмари постаралась, чтобы никто не заметил, как она вышла из экипажа. Она прокралась вдоль ограды, касаясь рукой золотых цветов. Ей казалось, что так она сможет стать хоть немного ближе к нему. Это все, что ей было нужно. Небо было опалового цвета, а крыши домов отливали серебром. Мысль о том, что он сейчас в своей постели всего за несколько ярдов от нее, наполняла ее таким ощущением счастья, которого она никогда раньше не испытывала.

На этот раз она даже не подумала о том, чтобы взять экипаж. Это потребовало бы от нее слишком большой рассудительности, а сегодня, видимо, ей было суждено отметать любые доводы рассудка. Сегодня она будет брести в одиночестве под проливным дождем со слишком тяжелой для нее ношей.

Измученная и подавленная предательством отца, Розмари чувствовала, что ее мысли путаются. И, скорее всего, это не последнее предательство, потому что ей предстояло встретиться с самым верным своим другом (вот уж поистине родная сестра!) – Хелен. Мысли, вызванные рассказом отца, мчались в ее голове, как испуганные лесные звери. В затуманенном рассудке клубились образы: ужасный смех Хелен, глаза Дориана, загорающиеся любопытством, порочная философия, ядовитый дым ее сигарет.

Было почти три часа дня, когда она подошла к дому Дориана. Она не позвонила сразу, а помедлила на ступеньках, пытаясь уловить признаки жизни, но ее встретили слепо глядящие окна с плотно закрытыми ставнями. Внезапно ее пронзила мысль о том, что он, возможно, сейчас внутри с Хелен, и она начала колотить в дверь. Старый лакей открыл так быстро, как будто ждал ее.

– Я слушаю, – произнес он, и в его запавших старческих глазах не отразилось ни тени удивления, как будто он и не заметил ее неопрятного вида.

Розмари кашлянула и попыталась привести себя в порядок. «Господи, – подумала она. – Что это на мне надето?» У нее было много платьев, но сейчас на ней было самое поношенное из них. Оно так плохо на ней сидело, что она надевала его, только когда писала. Платье было забрызгано каплями краски – цвета заката, или океана, или гипсово-белой луны, или души Дориана, темной, как его глаза.

– Добрый день, – сказала Розмари, кивая головой, потому что делать реверанс с картиной в руках было не совсем удобно. – Я бы хотела видеть мистера Грея.

Тяжелые веки лакея медленно опустились и снова поднялись.

– Мистер Грей не говорил, что ждет посетителей, – хмуро ответил он.

Сверкнула молния, и прокатился оглушительный раскат грома. Розмари вздрогнула.

– Мы не договаривались о встрече, – сказала она.

Хлынул ливень.

Лакей окинул взглядом плохо запакованную картину в ее руках, затем посмотрел на грохочущее небо и, судя по всему, остался недоволен и тем, и другим. Стараясь избежать дождевых капель, Розмари попыталась встать ближе к двери.

– Прошу вас, – произнесла она, надеясь пробудить сочувствие в этом человеке. – Могу я просто зайти на минуту?

Ее била дрожь, хотя на улице было довольно тепло. Лакей некоторое время обдумывал просьбу, потом немного посторонился, так, чтобы она могла проскользнуть внутрь вместе с картиной.

– Можете подождать здесь, пока я узнаю, готов ли мистер Дориан вас принять.

– Благодарю вас, – ответила Розмари. – Я принесла картину мистеру Грею, и я уверена, он был бы очень расстроен, узнав, что она намокла.

– Вы выбрали удачный день для того, чтобы доставить ее, – пробормотал он, бережно прислоняя портрет к стене.

Она оказалась в несколько мрачной прихожей с высокими потолками и стенами, обитыми лакированными деревянными панелями. В глубине была видна винтовая лестница. Порыв ветра захлопнул дверь, заставив ее вновь содрогнуться. Роскошная люстра на потолке едва уловимо заколыхалась. Розмари давно пыталась представить себе, в каком доме живет Дориан, и для нее не стало неожиданностью, что дом был огромен и управлялся безупречно. Но было в нем что-то унылое, какая-то роскошь запустения, чего она никак не ожидала. Казалось, что дом необитаем, точнее, не любим хозяином. Дориан Грей, молодой, обаятельный, удивительно красивый и хорошо воспитанный – и вдруг одинок? В это невозможно было поверить. Но ощущение заброшенности сквозило во всем. Даже лакей, чьи глаза, как сухая деревяшка, не выражали ничего, как будто воплощал собой одиночество.

– Подождите здесь, – проговорил он и, поглядывая на нее, начал подниматься вверх по ступеням.

Розмари не знала, чем заняться одной в огромной прихожей. Она наконец поняла, что замерзла и промокла под проливным дождем. Она обхватила себя руками и стояла так рядом с простой вешалкой для верхней одежды, которая выделялась из роскошной обстановки.