Дориан стоял перед портретом, и его глаза были полны слез. «Это хороший знак, – думала Розмари. – Слезы означают, что добро еще сохранилось в нем. Господь увидит это и спасет его». Но Дориан не двигался с места.

– Слишком поздно, – произнес он.

– Никогда не поздно, Дориан! – Розмари встала на колени, отвернувшись от портрета. – Преклони колени и попробуй молиться, даже если не помнишь слов молитвы. Разве не сказано «Если будут грехи ваши как багряное – как снег убелю»?

– Эти слова лишены смысла для меня, – ответил Дориан.

– Не говори так! – воскликнула Розмари. Ее ладони были все еще обращены к небу. – Ты сделал много зла. Господи! Этот ужасный человек как будто наблюдает за нами.

Дориан некоторое время смотрел на портрет, затем тихо рассмеялся, как будто услышал что-то. Его взгляд упал на какой-то предмет, лежащий на столе. Он прошел мимо Розмари и взял его со стола. «Почему он так странно ведет себя? Вечная молодость, наверное, свела его с ума», – думала Розмари и, закрыв глаза, сосредоточилась на молитве. Она хотела помолиться немного и затем навсегда оставить этот дом. Ее возлюбленный был безумен. «Уйти сейчас же!» – решила она, но остановила себя. Нужно хотя бы попытаться спасти его душу. То, что случилось с ним, – это отчасти ее вина. Возможно даже, что вина целиком лежит на ней.

Дориан медленно подошел и опустился рядом.

– Да, – проговорила она. – Давай помолимся.

– Розмари, – произнес он мягко. – Встань. Я так долго не видел тебя.

Розмари перестала молиться. Его голос изменился. Теперь он был спокойным и ласковым. Она открыла глаза. Он смотрел на нее с бесконечным вожделением. Розмари столько раз видела этот взгляд в своих мучительных ночных сновидениях. Он сжал ее руку. На мгновение она отчетливо услышала, как тихо в комнате. Затем ее захватила волна чувств – она снова принадлежала ему. Страшное проклятие, кровное родство, годы одинокого существования – это все не имело значения. Он касался ее – это было самым главным и самым прекрасным ощущением в ее жизни.

Дориан поднял ее с колен и поцеловал, и, как только они коснулись друг друга губами, их языки сплелись. Да! Ее язык как будто проснулся от долгого сна. Она обхватила его за шею, вдыхая его запах. Одной рукой он сжал оба ее запястья. Ему все еще нужно было сохранять власть над ней. На этот раз она была готова на все. Одно прикосновение – и она взорвется. Розмари тесно прижалась к нему. Она горела как в лихорадке и была как бутылка шампанского, из которой вот-вот вытащат пробку.

– О, Дориан! – воскликнула она, ожидая почувствовать его твердый пенис. Она прижималась к нему все сильнее, но что-то было не так. Он снова поцеловал ее.

Спиной она ощутила прикосновение лезвия, но подумала, что это его рука. Он продолжал нажимать, пока ее не пронзила невыносимая боль, которая была сильнее всего, что она когда-либо испытывала. Она закричала, когда Дориан выдернул нож и вонзил его еще раз. Он все еще прижимал свои губы к ее губам, и его язык повторял движения ножа. По спине поползла густая горячая влага. Розмари попыталась вырваться из его объятий, но он впился ей в рот с ужасающей силой, а она тем временем становилась все слабее. Она ощутила покалывание в руках. Горлом хлынула кровь, она задыхалась, а он продолжал целовать ее.

Дориан еще раз достал нож и воткнул его в вену за ухом.

«Если будут грехи ваши как багряное… Если будут грехи ваши как багряное…» – Розмари машинально повторяла про себя эту строчку, пока не услышала, что голос матери позвал ее. Он был словно дуновение теплого ветра среди моря прекрасных желтых маков.

Глава 17

Стояла полная тишина, которую нарушал только стук кровавых капель о потертый пол. Подолом ее юбки он вытер рукоять ножа и положил его на стол. Затем усадил тело Розмари на стул. Дориан вспомнил, как много лет назад, еще в самом начале пути, он так же тащил обмякшее тело некой юной актрисы к маленькому столику в гримерной. Но Сибила Вейн была жива, а Розмари Холл – и в этом сомневаться не приходилось – нет. Хотя выглядела она вполне живой, если не считать красной неровной дорожки, сбегающей по ее шее, и черной лужи, которая становилась все шире на столе. Казалось, она просто спит. Дориан так и оставил ее на стуле, накинул покрывало на портрет и закрыл за собой чердак. Нужно было подумать, что делать дальше.

В комнате он взял лампу и изучил свое лицо в зеркале. Ничего не изменилось. Ему приходила в голову мысль о том, что если он убьет Розмари, вместе с ней может исчезнуть и проклятие. Но нет – он выглядел еще более юным и невинным, чем обычно. Никто бы не подумал, что он только что убил женщину.

Несмотря на ненависть, которую вызывала в нем Розмари, он не собирался убивать ее. Просто в какой-то момент ненависть достигла предела. Он смотрел на ее дрожащую спину и руки, сложенные в молитве. Она, как старая гончая, нуждалась в том, чтобы ее освободили от бремени существования. Он представлял, как размозжит ей череп камнем. Но на чердаке не было камней. Внезапно нож, который он принес сюда несколько лет назад, чтобы перерезать какой-то шнур, блеснул в темноте стальным лезвием, как будто напоминая о себе, как будто зная заранее, что ему предстоит сделать. Он просто хотел покончить со всем этим. Но для того чтобы убить ее, ему необходимо было еще что-то – вдохновение. Необходимо было дойти до крайней точки отвращения. Тогда ему пришла в голову мысль о поцелуе. Какое радостное смущение охватило ее, когда он заставил ее встать. С какой страстью она ответила на поцелуй своими увядшими, как цветок, губами. Никогда в жизни он не делал ничего, более омерзительного.

Он – убийца! И в первый раз он не знал, что делать, и в желтой книге подлеца и развратника не было никаких указаний. Альфонс Гри никогда никого не убивал. Ах, нет, однажды он убил отвратительную старую цыганку, укравшую у него деньги, но эта пьяная выходка в темном переулке не в счет. Сейчас речь шла о переживании, которое перевернет всю его жизнь.

Исчезновение Розмари Холл должно было возбудить недоумение. Ее кровь была повсюду, вся его одежда была в пятнах. Утром нужно еще осмотреть коридор и спальню, прежде чем это сделают слуги. Нужно будет сжечь одежду. Но что делать с телом? Сюда полиция точно нагрянет. Спросить у Хелен! Она знакома со всеми преступниками Лондона, среди них наверняка найдется тот, кто сможет избавиться от тела.

Дориан одевался еще тщательнее, чем всегда, уделив особое внимание галстуку и булавке для галстука и несколько раз сменив кольца. Ему казалось, что нужно было срочно окунуться в обычную жизнь, сделать вид, что ничего не произошло. Он вспомнил про сумки Розмари, которые помог ей принести сюда, и бросился в прихожую. Ее серое пальто висело на крюке. Дориан снял его и плотно свернул, чтобы оно стало как можно меньше. Ему показалось, что он держит в руке всю ее одинокую жизнь. Все, что напоминало о ней, можно просто сжечь. Он представил себе, как сожжет ее в камине вместе со всеми вещами, в том самом камине, над которым когда-то хотел повесить ужасный портрет. Это даже мило – ее прах в этой комнате. В любом случае тот, кто согласится помочь ему избавиться от ее тела, все равно прибегнет к этому способу. Когда он поднял сумки, одинокая редиска выкатилась из одной из них и осталась тихо лежать возле его ботинка. Когда он увидел ее, что-то тяжелое поднялось из его живота и ударило в самое сердце, заставляя его забиться в бешеном ритме. Дориан заставил себя сесть и собраться с мыслями.

Когда ему удалось восстановить хладнокровие, он подошел к стене под лестницей и нажал на панель. Открылся маленький секретный ящик, в котором он хранил разные интересные вещицы – кожаные набедренную повязку и кнут, например, – и затолкал туда сумки и смятое пальто. Можно будет сжечь их позже. Затем он посмотрел на часы. Было два часа ночи. Дориан хотел разыскать Хелен, которая обычно очень мало спала, и рассказать ей все, но представил себе ее насмешливый голос, и у него закружилась голова.

«Лечить душу ощущениями, а от ощущений лечить душевными порывами». – Ее голос звенел у него в ушах. Его душа была уже неизлечимо больна. Неужели ощущениями правда можно спастись? Он пролил невинную кровь. Чем можно искупить такой грех? Ничем! Искупление невозможно, путь к прощению закрыт для него, но ведь всегда можно погрузиться в забытье. Он хотел все забыть, вычеркнуть из памяти, выдавить, как выдавливают яд гадюки.

Каждый год, каждый месяц людей в Англии вешали за то, что он совершил сейчас. В воздухе витал вирус безумия, жажда убийства. Кроваво-красная звезда подошла слишком близко к земле… Какие против него улики? Никто не видел, как она вошла. Слуги уходили на ночь. В доме был только Виктор, наполовину слепой и на три четверти глухой. Пройдут месяцы, прежде чем что-то приведет полицию сюда. Месяцы!

Он почувствовал, что если будет постоянно думать о том, что совершил, то просто сойдет с ума. Некоторые грехи не так увлекательны, как память о них. Есть победы, которые тешат самолюбие и приносят наслаждение уму, а не чувствам. Но сейчас речь шла не об этом. Это воспоминание нужно было изгнать, утопить в вине и наркотиках, задушить его прежде, чем оно задушит тебя.

Дориан прошел в библиотеку и налил себе еще бокал бренди с содовой. Каждую секунду он смотрел на часы. Минуты проходили одна за другой, и его охватывало нервное возбуждение. Наконец он вскочил и начал мерить комнату длинными неровными шагами. Руки были холодны, как лед. Ожидание было невыносимым. Время переступало на своих свинцовых ногах, почти не двигаясь с места, а его, казалось, нес к краю темного обрыва какой-то дьявольский ветер. Он знал, что ждет его наверху, он видел это и, содрогаясь, сжимал влажными ладонями пылающие виски, как будто старался руками стереть всякое воспоминание из своего воспаленного мозга и вдавить глаза в черепную коробку. Все было бесполезно. Мозг помимо его воли питался памятью о злодеянии и порождал гротескные видения, искаженные, уродливые, покрытые язвами, которые плясали вокруг него, как мерзкие собачонки, и ухмылялись, приподнимая отвратительные маски.