Вскоре она услышала тяжелые, медленные шаги лакея, спускавшегося по лестнице.

– Мистер Грей завтракает в своей столовой, – он вяло показал рукой в сторону лестницы. – Направо, затем первая дверь налево. Она будет открыта.

Он сразу же забыл про нее и исчез в дверях, ведущих в сад позади дома.

Странно. Зачем Дориану понадобилась столовая на втором этаже? И почему он завтракает в такой поздний час? Она впервые заметила, что у него есть свои причуды. Ее вдохновила мысль о том, что он тоже не совершенен. Она оставила картину в прихожей и поднялась по лестнице. Нервозность прошла, осталось только предвкушение встречи. Она скучала по Дориану.

На втором этаже коридор разветвлялся, уходя вправо и влево. Она повернула направо и прошла в дверь, ведущую в западное крыло дома. Слева от нее падала на пол полоска бледного света, указывающая на то, что дверь приоткрыта. Ее слабый стук потонул в грохоте грома, от которого зазвенели стекла. Она распахнула дверь.

Дориан сидел один за небольшим дубовым столом. Видимо, эта комната была раньше спальней, но ее решили переделать в маленькую столовую, присоединив террасу. Лицо Дориана, склоненное над тарелкой, выражало неподдельную грусть. Розмари почувствовала такой прилив обожания и смущения, что готова была убежать. Она проклинала себя за то, что пришла. Если бы только она взяла себя в руки прежде, чем явилась сюда. «Театральные эффекты», – зазвучал в ее голове неодобрительный шепот Хелен.

Ее удивило, что Дориан не поднял головы, когда она вошла, хотя, безусловно, заметил ее присутствие, так как сразу же перестал есть и тяжело вздохнул, как будто мысль о том, чтобы взглянуть на нее, приводила его в ужас.

– Что ж, доброе утро, – произнесла Розмари с наигранной веселостью. – Хотя сейчас скорее уже день. Вы позволите? – она указала на свободный стул рядом с ним. Он кивнул и, зевнув, вернулся к еде, все еще не глядя на нее. Она села.

Это унизительное чувство… Но она понимала, что находится под властью его обаяния. Розмари застенчиво потупилась, и на ее щеках показался румянец. Закусив нижнюю губу, она размышляла, какой предлог изобрести, чтобы оправдать свое присутствие. «Делай вид, что ничего не произошло, – думала она. – Веди себя естественно». Но действительно ли ничего не произошло? Она уже не была прежней с тех пор, как встретила Дориана Грея. И несколько часов назад ее жизнь опять круто изменилась. Ее отец – человек, перед которым она преклонялась и которому доверяла всем своим существом, – оказался лжецом. Небесный ангел, какой она всегда представляла свою мать, даже не смогла полюбить это ничтожество. Хотя ее мать скорее была падшим ангелом.

– Дориан, – решилась она начать. – Прошу прощения, что пришла, не известив заранее, но я подумала, что вы все-таки ожидаете моего визита, ведь мы договорились, что я отправлю картину сразу же, как только она будет готова. Она была бы готова уже несколько дней назад, но вы не давали о себе знать, и я решила, что спешить не стоит. Лак так долго сохнет! Гораздо дольше, чем можно себе представить. Для меня это всегда становится неожиданностью – даже после стольких лет занятий живописью.

Боже! Она так нервничала, что готова была говорить и говорить, не останавливаясь. Обычно, когда такое происходило с ней, Дориан смотрел на нее с лукавой усмешкой в глазах. Но сегодня он был совершенно безразличен. Он доедал завтрак, все время поднося ко рту шелковую салфетку с вышитыми серебристой нитью инициалами. Розмари заметила щетину на его подбородке, что было совершенно не характерно для Дориана. Закончив, он бросил салфетку на грязную тарелку и сделал большой глоток чая.

Он все еще не произнес ни слова, как будто тянул время и намеренно избегал взгляда Розмари. Она хотела, чтобы он взглянул на нее. Она хотела, чтобы он любил ее.

– Дориан, – произнесла она. Наконец их глаза встретились.

Он был по-прежнему красив, никаких следов усталости, но в его глазах была пустота, темные тени залегли на глубине. Под взглядом его жестких, бесчувственных глаз Розмари поняла, что приближается к краю обрыва, куда ее почему-то непреодолимо тянуло.

– Вы прекрасно выглядите, – сказала она. – Впрочем, как и всегда. Но мне кажется, что вас что-то беспокоит. И вы так поздно позавтракали сегодня… Поэтому я чувствую себя обязанной спросить: с вами все в порядке?

Она услышала звон колокольчика и обеспокоенно оглянулась по сторонам, не понимая, откуда он доносится. Потом увидела, что Дориан дергает за шнур звонка по другую сторону от себя. Как будто из-под земли появился лакей и в мгновение ока убрал все со стола. В следующую минуту его уже не было.

Дориан вытянулся в кресле и снова зевнул. Он потер глаза, как будто у него болела голова. Казалось, какая-то мысль не дает ему покоя уже несколько дней. Хотя он действительно прекрасно выглядел. Более того, он был невероятно красив сегодня. Она не удивилась, когда он не сказал ей ответный комплимент.

– Вы, кажется, похудели, – голос его звучал хрипло, как будто это были первые слова с самого утра. – Мне не нравится, когда вы худеете, – он посмотрел на нее потемневшими глазами. Розмари никогда раньше не видела у него таких тусклых глаз, не слышала, чтобы он так холодно говорил с ней. Контраст между его безупречной внешностью и грубостью поведения можно было сравнить с водяной лилией: на поверхности покачивается живой, искрящийся ослепительной красотой цветок, а мутная вода скрывает липкий ил на дне.

– Я хорошо ела, – солгала Розмари. Обеды и ужины превратились для нее теперь в невыносимую обязанность. Она ела только в том случае, если желудок судорогой напоминал о себе. Дориан с ужасом наблюдал за девушкой, превратившейся в призрак. Раньше он всегда смотрел на ее округлую фигуру с одобрением, иногда даже предлагая набрать несколько фунтов. Когда Розмари находилась с ним рядом, она была слишком взволнована, чтобы есть, но пару раз они обедали вместе, и тогда она не оставила на тарелке ни кусочка.

Она могла бы долго продолжать выдумывать небылицы про то, как любит поесть, но Дориан уже утратил к этому всякий интерес. Он перевел взгляд на окно, которое выходило в сад. За окном все было бесцветным и мокрым. Розмари не сиделось на месте. С одной стороны, ей хотелось завладеть его вниманием, с другой – уйти отсюда, избавиться от уныния, которым ее заражал Дориан. Она встала и хлопнула в ладони.

– Нужно решить, куда мы повесим портрет, – сказала она и направилась к двери.

Дориан следил за ней глазами, но не сдвинулся с места.

– Ну же, – позвала она, внезапно почувствовав прилив радости при мысли о том, что он снова увидит ее картину, которая смотрелась еще лучше в изящной раме. Она протянула ему руку. Он взглянул на нее, но не принял руки. По крайней мере, Дориан встал, что, возможно, означало, что он пойдет с ней.

Он как тень проследовал за ней вниз по лестнице. Она еле удерживалась от того, чтобы обернуться, постоянно чувствуя на себе его тяжелый взгляд, но вместо этого говорила не переставая о том, как ей нравится картина и как она благодарна ему за то, что он согласился позировать. Розмари сомневалась, что он прислушивается к ее словам, и была рада этому.

Она развернула бумагу и приподняла портрет. Руки все еще болели оттого, что пришлось нести его через весь город.

– Где у вас камин? – спросила она Дориана, когда он спустился за ней в прихожую.

– Какой именно?

Розмари засмеялась. Он – нет.

– В таком случае мне нужен самый большой из них, – ответила она игривым тоном.

Дориан кивнул в направлении большой столовой, и Розмари прошла вперед. В столовой стоял прекрасный мраморный стол, окруженный дюжиной стульев. На столе высились вазы в восточном стиле, наполненные свежими цветами. Как бы она хотела оказаться во главе этого стола: она – миссис Дориан Грей! В дальнем конце комнаты возвышался камин. Летом его не зажигали, но Розмари представляла, как, должно быть, трещит огонь в таком камине зимой.

– Почему бы не повесить его здесь? – воскликнула она. В этой комнате не было больше ни одной картины, это было идеальное место для портрета. «Ему судьбой предназначено висеть в этом великолепном месте», – подумала Розмари.

– Дориан! – позвала она. Ее голос эхом прокатился по стенам, и она почувствовала себя совсем маленькой и испуганной. Она закрыла глаза, подождала, пока смелость не вернулась к ней, и продолжила: – Пылающий огонь, и ваш портрет над ним! Если бы ваш лакей немного помог нам, мы могли бы повесить его и увидеть, как он будет смотреться здесь.

Дориан вошел в столовую. Он приближался к ней медленно, тяжелыми шагами, что никак не было похоже на его обычную легкую, почти мальчишескую походку. Его лицо было до странности мрачным. Розмари продолжала болтать, рассуждая об освещении, о раме и достойном месте для картины, но мысли ее были целиком заняты близостью к нему. Он остановился совсем рядом, и она почувствовала сладковатый мускусный аромат, который опьянял ее. Ночью, во сне, она вдыхала этот аромат, он наполнял ее живительной энергией.

– Зачем ты пришла? – спросил он без тени улыбки, едва освещенный тусклым светом.

Розмари почувствовала, что заливается краской. Неужели все так очевидно? «Только взгляни на себя, – подумала она. – Ты ворвалась сюда с таким видом, как будто готова была броситься под поезд».

– Я принесла картину, Дориан, – заговорила она. – Я пришла отдать ее, потому что не могу больше держать ее в студии. Не могу находиться рядом с ней ни минутой дольше.

Дориан не проронил ни слова. Он всегда умел оставаться восхитительно спокойным. Это помогло ей сформулировать мысли, мучившие ее все это время.

– Дориан, с той минуты, как мы встретились, я целиком нахожусь под вашим влиянием, – сказала она, опустив голову. Нужно продолжать, ей необходимо было сказать правду. «Мир все время лжет мне, – думала она. – Но я не хочу лгать в ответ». – Вы подчинили меня себе: мою душу, мой разум, силу воли – все. Вы стали для меня воплощением неуловимого совершенного идеала, который все время преследует нас, художников. Я боготворю вас. Я чувствую ревность ко всем, с кем вы заговаривали. Хелен! Я никогда не прощу ее за то, что она отняла вас у меня, но сейчас дело не в этом. Я хочу, чтобы вы целиком принадлежали мне. Это единственное мое желание с тех пор, как я впервые увидела вас. Я счастлива, только когда вы рядом со мной. Или когда вас нет рядом со мной, я не знаю. Я все время охвачена невыносимым желанием. Эти сны – все, что вы делаете со мной, то есть все, что мы делаем вместе, – они стоят у меня перед глазами днем и ночью. Я никогда не говорила вам об этом, потому что сама едва могла понять, что со мной происходит. Я понимала только, что удостоилась увидеть совершенную красоту, и мир, все, что я видела, наполнился красотой. Это было прекрасное чувство, слишком прекрасное, наверное, потому что в нем таилась опасность – потерять все в одно мгновение. Проходили недели, и я все больше растворялась в вас. Так долго я скрывала правду от себя самой, но сейчас в этом уже нет смысла.