— Женевьева, незачем больше хитрить! Ничего не поделаешь. Вам известно, что обо мне говорят? Так вот, ничего такого никогда не было. Ничего, что вы можете мне дать. Мне кажется, мы могли бы соединить наши жизни, понимать друг друга. Я хорошо зарабатываю и могу вам создать в известном смысле хорошую жизнь. Я смогу быть всегда с вами. А главное — не мешать тому, что, я знаю, является для вас призванием и чему мог бы помешать другой мужчина...

Оба одновременно подумали о Жане Гренье. Рафаэль сказал:

— Сам я больше не играю из-за моего ранения (никто в точности не знал происхождение этой травмы: Рафаэль как бы умышленно никогда не уточнял).

— Вы это серьезно?

— Очень серьезно! Я здраво все обдумал. Я вам не буду говорить кудреватых слов— это уже не в моде. Я женюсь на вас, если вы ответите мне: «Да».

— It is all so sudden [Все это так внезапно...],— сказала Женевьева, подражая одной английской теннисистке, про которую говорили, что она так отвечала всем мужчинам, когда они целовали ее, хотя сама бросалась им на шею.

— Что же вы ответите?

Она молча поднялась и потянула его танцевать.

Они покружились немного, затем он наклонился к ней, и губы их слились в поцелуе.

Куда все это приведет ее? К браку. Конечно, если она этого захочет. Возможно, брак с Рафаэлем и не будет плохим. Да, он ей нравится, и затем — это настоящий мужчина. Он старше ее, знает, что хочет, и уже пожил. Он поможет ей, направит ее. Она сможет ему довериться, опереться на него. В нем было много того, что нравилось ей и на мгновение немного опьяняло. Она перестала думать о Жане, о своем неловком и грустном друге. Уф! Легче на душе стало! Теперь ей не надо больше задумываться над решением. И, собственно, зачем решать? Жан ведь не говорил с ней. Но в глубине души она хорошо знала, что он любит ее, и по-настоящему!

Этой ночью ни Рафаэль, ни она не упомянули о Жане. Только в машине, когда он провожал ее, она сказала ему: «Ну и свежей же я буду сегодня после обеда во время парной игры с Гренье!.. Сейчас около пяти утра!..» Рафаэль ответил:

— Все равно вы выиграете! Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое о наших игроках в полуфинале Кубка Дэвиса!

— Вы думаете, у нас нет никаких шансов?

— Мы проиграем в парном, и Рейнольд выиграет обе свои одиночные...

— Даже у Франкони?

— У Франкони и у Гренье,— сухо ответил он.— Ни тот, ни другой не доросли до него! Не играть нашим теннисистам финал в Австралии!

— В таком случае мы отправимся туда сами? — заметила она.

— Да. Вы и я.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда девушку в возрасте Женевьевы не захватило еще сильное чувство, она остается в нерешительности, если должна сделать выбор. Она даже не сознает, что может ответить каждому "нет" и выждать. Лишь значительно позже приходит ясность суждений, в большинстве случаев слишком поздно.

Впрочем, у Женевьевы был трезвый ум и она не имела обыкновения лгать себе. Рафаэль хочет сделать ее своей женой, а он ей далеко не безразличен. Как поступить? Хотя Жан, со своей суровостью и непримиримостью, и привлекал ее больше (но он с ней не объяснился!), все же она оставалась с ним немного скованной. Придя к мысли, что Жана и ее разделяют непреодолимые препятствия, она и в самом деле начала опасаться его и считать свое поведение вполне оправданным. Было время, когда она думала, что ее опасения напрасны: Жан никогда не заговорит с ней. Это вызвало у нее некоторое разочарование. Только тогда она осознала, насколько он ей небезразличен.

Между тем окончательно выяснилось, что лучшие теннисистки поедут в Австралию (уже два года разыгрывался интернациональный женский Кубок — встречи проводились в трех сетах). Если французские теннисисты в полуфинале Кубка Дэвиса в Париже побьют американцев, то и они поедут в Австралию. (Финал Кубка Дэвиса разыгрывается в стране — обладательнице трофея.) Если Жан победит, он будет ее сопровождать. Если потерпит поражение, она окажется одна с Рафаэлем, и последний сделает все возможное, чтобы завоевать ее. Он поведет осаду так бурно, что, она это знает, добьется положительного решения. По словам Рафаэля, у наших мужчин нет никакого шанса выиграть полуфинал. Что касается Женевьевы, то она знала Жана, его веру и упорство. Она знала, что он сделает все на свете, чтобы победить, тем более что участвовать в финале Кубка — мечта его жизни. (Женевьева не думала тогда, что у него будет для этого еще более веская причина и что этой причиной будет она сама.)

Когда в этот день после обеда Женевьева снова видела Жана на «Ролан Гарросс», она была зла на себя. Во-первых, она чувствовала что не в форме, так как мало спала. В дансинге она выпила шампанского, которое, как всегда, на следующий день приводило ее в нервное состояние, лишало равновесия. Во-вторых, она размышляла о поцелуе Рафаэля. Неприятно ей это не было, но, по правде говоря, она и не испытывала большого удовольствия, большего волнения, чем в одном или двух предыдущих случаях, во время безобидных ухаживаний. Не ведая физической близости, она не пробудилась еще к чувственной жизни. Конечно, целоваться с Рафаэлем приятно, но, должно быть, не больше, чем с любым здоровым мужчиной. Но все же Рафаэль, если это случится, будет приятным мужем. А Жан?

Ей было немного стыдно перед Жаном после того, что произошло. Правда, у нее не было по отношению к нему никаких обязательств, она ничего не обещала ему. И все же ей казалось, что она отдала другому нечто, принадлежавшее ему.

Обо всем этом она думала во время их совместной игры, видя, как он из кожи вон лезет, чтобы играть за двоих. Когда они с трудом выиграли, она почувствовала его молчаливый упрек. Вот почему, раздосадованная, она бросила его и убежала! Но не подошла она и к Рафаэлю, который напрасно в машине поджидал ее. Женевьева вышла через запасной вход, позвала такси и поехала домой.

Прошли дни, но ничего не уладилось. Вместе с Жаном они дошли до финала и во время разыгранных встреч, быть может, испытали самые сильные ощущения, которые им довелось пережить вместе. Победу надо было вырвать, а для этого нужно было то единение, которого им удавалось добиться в паре,— стать одним разумом, одной силой, одной душой.

Когда после победы они стояли у сетки на «центральном» и фотографы снимали их, непроизвольно он привлек ее к себе.

На протяжении этих дней она не видела Рафаэля или видела его очень мало. Он слишком хорошо знал, чем в это время заняты ее мысли, и обладал достаточной расчетливостью, чтобы не быть навязчивым. Он знал: не позже, чем через неделю, занятый тренировкой, а затем тремя днями игры на Кубок, Жан исчезнет из жизни Женевьевы, и тогда он сможет полностью завладеть ее временем. Затем они отправятся в поездку, в поездку без Жана. Он знал это, хотел этого.

Полуфинал Кубка разыгрывался в конце этой недели. Встречи начинались в пятницу двумя одиночными. В субботу состоится парная, в воскресенье — две одиночные. Как всегда, к этим встречам, обещавшим стать памятными, добавили несколько второстепенных матчей. Один торговец портвейном пожертвовал трофей. Трофей этот окрестили «Кубок Санджерса». Получить его должна была наилучшая в настоящий момент теннисистка. Для Женевьевы представлялся случай еще раз помериться силами со стоявшей всегда на ее пути американкой. В эту неделю без большого труда обе теннисистки, как и предполагалось, дошли до полуфинала. Рафаэль каждый вечер с машиной поджидал Женевьеву. Жан после обеда не появлялся на стадионе. Он отлеживался, отдыхал, чтобы вложить в предстоящую встречу всю свою выдержку, всю свою нервную энергию.

Вынужденный отдых дал ему возможность поразмыслить.

Перед ним, как и перед Женевьевой, возник тот же вопрос. Жан не был слеп. Да и на стадионе поговаривали:

— Значит, Рафаэль и Перро — дело решенное?

— Ты думаешь, она выйдет за него?

— Он сам сказал об этом Франкони.

— Должно быть, хвастает!

— Ты забываешь, что впереди — Австралия!

Да, впереди Австралия. И Жан знал это; знал также, что единственный шанс сопровождать Женевьеву — выиграть Кубок. Но его мучили сомнения насчет результата: он не один, Кубок завоевывает команда. Конечно, он будет биться изо всех сил. Но не все зависит от него одного. Зато от него, убеждался он постепенно, зависит поговорить с Женевьевой, не дать ей уехать одной, не сказав, что любит ее, если он не сможет сопровождать ее.

Он трезво взвешивал, что представляет собой, что может ей дать, обещать. Надеялся он и на силу ее чувства к нему. Моментами в мыслях он переживал сцену, которая разыграется.

Он слышал ее ответ: «Я давно люблю вас и готова разделить с вами жизнь, какой бы она ни была. Я верю в вас, верю не только в то, что вы станете величайшим чемпионом мира, но и в то, что сумеете затем устроить нашу жизнь, работать, обеспечить... Когда вы будете тем, чем должны стать, разве все не будет для вас легко?.. Вы будете везде желанны...»

Слова эти выражали доверие, какое ему хотелось услышать. Но он обладал достаточно трезвой головой, чтобы вообразить и противоположный ответ. Тогда он сурово вопрошал себя, что будет с ним, и тут же сам себе отвечал. Он хорошо знал: если Женевьева оттолкнет его, он потеряет с ней все, что составляет сейчас больше, чем теннис. О, насколько больше!— смысл всего его существования. Если его оттолкнут, он останется без сил, без воли, будет навсегда осужден на лишенную интереса, пустую жизнь. Всем его мечтам придет конец.

С приближением страшных дней ему все трудней становилось переносить эту неуверенность! Он решил поговорить с Женевьевой.

В это утро он играл не больше трех четвертей часа. Сначала немного с тренером, затем сыграл быстро сет с одним превосходным игроком второго плана, не творившим чудес, но игравшим очень уверенно. Он поработал над ударом слева с полулета у сетки, ударом, который с некоторых пор удавался ему значительно хуже, затем вернулся к Гийому и оказался наедине с самим собой (как обычно, друг его был в больнице). Все так же в одиночестве и без всякого аппетита он перекусил.