У Ведрищенко все вышеописанные недуги были последствием вчерашнего веселья, у нашей героини, в меньшей мере, разумеется – от переживаний, страхов (надо заметить, весьма обоснованных) и дурно проведённой бессонной ночи. Но и той и другому нужно было немедленно брать себя в руки и приступать к своим непосредственным обязанностям, иначе говоря – действовать, действовать и ещё раз действовать.

Анфиса порывисто встала с кровати и, накинув на плечи бледно-сиреневый, напоминающий утреннюю рассветную дымку пеньюар, вышла в коридор и направилась в уборную, дабы привести себя в чувство после первой беспокойно проведённой ночи в безмятежном городе N.

Ведрищенко тоже вышел в коридор, крепко держа в руках алюминиевый тазик, стараясь изо всех сил не растянуться на полу вместе с ним и, увидев вдалеке туманно-прекрасный женский, движущийся в ту же сторону, что и он, силуэт, не выдержал – ноги его подкосились, голова закружилась, и он с грохотом рухнул на пол:

– Конец! Это конец! Говорила мне Любка – допьёшься до белой горячки! И ведь права, права была! Ух, стерва! Убью! – заорал Николай Васильевич – ну истинно труба иерихонская.

Анфиса, испугавшись не на шутку, в один прыжок оказалась в душевой, а Ведрищенко, оставив тазик, рванул на первый этаж за помощью к Кларе Тихоновне.

Спустя полчаса, когда всё объяснилось и начальник энского ГАИ узнал, что в гостинице теперь кроме него будут жить ещё две очень интеллигентные и почтенные дамы, он сначала облегчённо вздохнул, а потом гаркнул:

– Допрыгается у меня Любка! Всё-таки убью её! Клар, вот скажи, зачем она мне кровь портит? Зачем белой горячкой пугает? Я одно тебе скажу, Тихоновна: пил, с малолетства, пью и буду пить, и никакая горячка меня не возьмёт! Так-то! – и он, будто демонстрируя это, запил жёсткий кусок бекона, вставший у него в горле, жидким позавчерашним чаем и отправился выполнять свой служебный долг.

Анфиса тоже позавтракала с компаньонкой, оделась с необыкновенной тщательностью и, велев Люсе сторожить машину, сбежала с гостиничного крыльца, перепрыгнув вторую ступень. Она отправилась на разведку – посмотреть, что это за город N, какие люди в нём живут (в основном её интересовала та часть населения, которая представляет сильный пол), но главное – это приложить все усилия и всё своё обаяние, чтобы завести нужные знакомства – те, которые могли бы помочь ей решить задачу, ради какой она, собственно, и находится здесь, а не в своём уютном и родном магазинчике нижнего женского белья.

Город N ничем не отличался от других маленьких городишек Средней полосы нашей необъятной страны, столь милых сердцу каждого русского человека, как впрочем, и гостиница и энцы – они тоже мало чем отличались от соседних эрцев или, скажем, эмцев. Люди обычно в подобных городах спокойнее, открытее, чем в столице; на здешних улицах вы не увидите сутолоки – граждане передвигаются чинно, с достоинством даже, показывая себя и с неподдельным вниманием рассматривая других; на дорогах тут нет тех умопомрачительных пробок – настоящего бедствия всех крупных городов – в лучшем случае проедет за день по центральной улице машина мэра или прокурора, иной раз кто-нибудь в Энский район заедет по личной надобности. По расписанию курсирует из конца в конец лишь единственный автобус «А», делая три круга в день (после завтрака, обеда и, соответственно, ужина) – больше никакого транспорта в N нет.

Савелий Дмитриевич пару лет назад хотел вплотную заняться строительством энского метро, и даже взялся было за это дело, но ничего не вышло по причине того, что выход второй и конечной станции приходился в аккурат на то место, где располагалась мэрия. Коловратов три месяца ломал голову над тем, целесообразно ли ради строительства метрополитена с двумя станциями разрушать мэрию и, в конце концов, пришёл к выводу, что игра не стоит свеч, успокоился и ограничился тем, что переименовал уже известную читателю гостиницу «Энскую» в отель «Энские чертоги», перекрасив её фасад. А те средства, которые предполагалось потратить на строительство подземки, испарились самым загадочным образом – будто и не было их никогда в городской казне, будто никто никогда и не собирался строить в городе N метро.

Наша героиня с трудом шла по занесённой дороге, которую никто не намеревался чистить, надеясь, что люди сами протопчут её за день – то ли руководство города экономило и дворников нанимать категорически отказывалось, то ли дворники каждый вечер проводили в трактире «Колокольчик» и поутру не в состоянии были убирать снежные заносы – неизвестно. По дороге Анфисе всё больше встречались женщины – полные от спокойной, безмятежной, неторопливой жизни – одни останавливались и смотрели ей вслед с удивлением, другие – с любопытством, третьи с нескрываемой завистью пожирали глазами её норковую светло-коричневую шубку-разлетайку с капюшоном, сшитую из широких пластов, длинные шоколадного цвета замшевые сапожки и модную, небольшую замшевую сумочку под стать сапожкам.

«Такое впечатление, что мужики в городе все вымерли! Один только Ведрищенко остался в живых по недоразумению!» – в отчаянии подумала Анфиса и тут увидела тряпку не первой свежести, что тянулась от одного двухэтажного дома к другому. На тряпке кривыми буквами было написано:

«Мэр поздравляет энцев с днём города!»

Внизу ещё стояла какая-то закорючка – видимо, мэр хотел что-то пожелать горожанам, но места на тряпке не хватило, и он ограничился сухим и ёмким поздравлением. «Интересно, очень интересно», – Распекаева от этого объявления пришла в восторг и скользнула в аптеку. Там женщина лет пятидесяти (хотя кто знает, сколько на самом деле этой даме лет?), грудастая, с узким тазом, невероятно худыми ногами, похожими на верёвки с металлической леской внутри – казалось, они вот-вот запутаются, не выдержат тяжести чрезвычайно мощного её торса, согнутся, и она рухнет на деревянный, выкрашенный в апельсиновый цвет пол, с жаром доказывала молоденькой девушке за прилавком, что она ничегошеньки не ест, а её отчего-то несёт во все стороны, словно на дрожжах:

– Особенно верхнюю часть! – и она вдруг с необычайной злостью принялась щипать себя за плечи, руки, грудь и живот, приговаривая: – Ненавижу весь этот жир! И откуда всё это берётся! Дай мне что-нибудь такое, такое... – мечтательно проговорила она. – Чтобы можно было лопать всё, что душе угодно, и худеть! Есть такое? Есть? – пытала она девицу с длинным тощим хвостом над ухом. – Только, чтоб не химическое, чтоб натуральное!

– Ой, Катерина Андреевна, я даже не знаю, что вам и предложить, – задумалась та. – Если только кору крушины... Вот! – и аптекарша подала ей бледно-зелёную картонную коробочку с фотографией куста, листья которого напоминали вишнёвые, а мелкие, редко разбросанные ягоды – чёрную смородину. – Природного происхождения и недорого.

– А поможет? – недоверчиво спросила Катерина Андреевна.

– Должно.

– Правда ли?

– Ну, по крайней мере, вреда никакого не принесёт – трава, она и есть трава.

– Ох, извините меня, пожалуйста, – вмешалась Анфиса, её чрезвычайно заинтересовала кора крушины, а главное, что употребляя её, можно «лопать» (как выразилась Катерина Андреевна) все, что душе угодно, и не толстеть. – Нельзя ли и мне, голубушка, аннотацию дать? Я хочу поподробнее узнать об этом чудо-препарате!

– Возьмите, – и аптекарша дала ей серый листочек, который Распекаева трепетно спрятала во внутреннем кармашке сумки.

– Позвольте, позвольте, я вас, кажется, не знаю, – интерес Катерины Андреевны немедленно переключился с коры крушины на Анфису. – Вы не здешняя?

– Только вчера вечером приехала с сестрой в ваш прекрасный город, н-да, великолепный город...

– Правда? С какой же целью? Как вас зовут? Простите меня за расспросы, но в наш город не каждый день кто-нибудь приезжает. Лучше сказать, к нам и вовсе никто не приезжает! – и Катерина Андреевна, расплатившись, схватила чудо-препарат от излишнего веса и всё своё внимание направила на Распекаеву. Наша героиня в свою очередь с нескрываемым любопытством посмотрела на новую знакомую и непроизвольно едва заметно отшатнулась. Не знаю, что уж так поразило Анфису во внешности Катерины Андреевны – автор может сказать о ней лишь одно: страдающая полнотой пятидесятилетняя женщина была совершенно бесцветна и лицо её было ничем не примечательно – увидев его раз, во второй ни за что не узнаешь – всё оно у неё будто бы расплывалось в разные стороны. Лишь по исполинской груди можно узнать Катерину Андреевну, да по тоненьким ножкам.

– Анфиса Григорьевна Распекаева, – наша героиня взяла себя в руки и заговорила бойко и приветливо. – Приехала из Москвы. Видите ли, многоуважаемая Катерина Андреевна, – затянула она уже известную читателю песню, – определённых мотивов для временного проживания в вашем чудесном, волшебном городе у нас с сестрой нет, – и она проникновенно заглянула в водянистые, бесцветные глаза собеседницы. – Понимаете, в жизни каждого человека, который является обитателем такого огромного мегаполиса, как Москва, если, конечно, человек этот имеет тонкую душевную организацию, наступает момент, когда он начинает тяготиться просто ненормальным столичным ритмом существования. Вот и я затяготилась. Так тошно мне вдруг стало, настолько заела суета Первопрестольной, и до такой степени захотелось покоя и тишины, что я всё бросила и, прихватив сводную сестрицу свою – Людмилу, рванула куда глаза глядят – прочь от сутолоки, машин и бетонных стен. Так плутали мы по февральским заснеженным дорогам и совершенно случайно, можно сказать, наткнулись на ваш чудо-город. Тут по обоюдному желанию и решили провести месяц-другой, чтобы вдоволь насладиться величественным и строгим молчанием природы. А может, и домик какой-нибудь тут присмотрим, – заключила Анфиса выученную со вчерашнего вечера речь, которая произвела на бесцветную женщину с расплывчатыми чертами лица самое что ни на есть благоприятное действие – её даже не смутили, как давеча Клару Тихоновну, слова о «строгом молчании природы».