– В сентябре ты должен ехать на слушания ФДА. Разве тебе не нужно к ним как следует подготовиться?

Питер еще не говорил ей, что независимо от мнения ее отца он не собирался ехать туда сам и позволять это Фрэнку. Нельзя было успокаивать себя тем, что все проблемы будут решены до того, как «Викотек» будет выброшен на рынок.

– Это моя забота, – сдержанно ответил он, – просто скажи мне, когда ты более или менее свободна, и я все организую.

Единственное, что предстояло ему в сентябре, – это слушания в конгрессе по вопросу цен, на которые он в конце концов согласился поехать. Но его появление в Вашингтоне при желании можно было отложить, и Питер это знал. Это был скорее вопрос вежливости и престижа, чем жизни и смерти. Отношения с Кэти были для него куда более важной проблемой.

– У меня масса встреч в этом месяце, – отмахнулась Кейт, открывая еще один ящик с вещами.

Некоторое время Питер тупо наблюдал за тем, как она работает, а потом до него дошло, что она, собственно, говорит.

– То есть ты предпочла бы никуда не уезжать?

Если дело было в этом, то ему хотелось бы об этом знать. Может быть, ее тоже что-нибудь угнетало? Внезапная мысль пронзила его, как молния.

Может быть, она ему изменила? И у нее есть любовник? Она что, избегает его? В конце концов, и с ней это вполне могло произойти, хотя Питеру никогда не приходило в голову ничего подобного. Он почувствовал себя идиотом. Его жена была привлекательной и достаточно молодой женщиной, так что не приходилось сомневаться в том, что она может нравиться. Правда, Питер понятия не имел, как узнать, произошло ли это на самом деле. Она всегда была такой невозмутимой и немного чопорной, что спросить ее в лоб, есть ли у нее любовник, было невозможно. Вместо этого, сузив глаза, Питер задал ей другой вопрос – самым резким голосом, на который был способен:

– Что, существует какая-то причина, по которой ты не хочешь отдыхать со мной вдвоем?

Кейт, рассовывавшая шарики от моли в очередные коробки, наконец оторвалась от своего занятия и ответила так, что Питер немедленно почувствовал раздражение.

– Мне просто кажется, что сейчас это будет несправедливо по отношению к моему отцу. Он так расстроен из-за «Викотека». На нем лежит такая ответственность. Мне кажется, что мы с тобой поведем себя как эгоисты, если будем валяться где-нибудь на пляже, в то время как отец будет сидеть в своем кабинете и волноваться.

Питеру с большим трудом удалось скрыть свою досаду. Его уже тошнило от этого постоянного беспокойства о Фрэнке, продолжавшегося все восемнадцать лет.

– Может быть, нам и стоит сейчас побыть эгоистами, – настаивал Питер. – Неужели тебя не беспокоит то, что мы женаты уже восемнадцать лет и при этом не обращаем на самих себя, на собственные нужды и собственный брак достаточно внимания?

Он пытался довести свою мысль до ее сознания, не зарождая в ней беспокойства по причине своей настойчивости.

– Что ты хочешь мне сказать? Что я тебе надоела и ты должен увезти меня на пляж, чтобы подсыпать в нашу семейную жизнь немного перца? – Кейт повернулась и посмотрела ему прямо в глаза, и Питер не знал, что ей сказать. Она почти угадала.

Нет, мне просто кажется, что нам нужно сбежать на некоторое время подальше от твоего отца, от детей, от нашего автоответчика, от твоих комитетов и… от «Викотека». Даже здесь нас постоянно преследует факс, и у меня такое ощущение, что я сижу у себя в офисе. Мне просто хочется уехать с тобой куда-нибудь, где никто бы нас не отвлекал и где мы бы могли поговорить, напомнить себе о том, что сводило нас с ума во время нашей первой встречи. Кэти улыбнулась – она начала понимать.

– По-моему, у тебя кризис. А на самом деле ты скорее всего просто нервничаешь по поводу ФДА и хочешь куда-нибудь сбежать, использовав в этих целях меня. Возьмите себя в руки, молодой человек. Когда-нибудь все это кончится и мы будем вами гордиться. – Кэти произнесла эти слова с улыбкой, и Питер почувствовал, как его сердце уходит в пятки. Она ничего не понимала – ни того, что ему чего-то не хватает в их отношениях, ни того, что он не собирался ни на какие слушания ФДА. Единственная обязанность, от которой он действительно не мог уклониться, – это выступление перед конгрессом.

– Это не имеет никакого отношения к ФДА, – твердо сказал он, пытаясь сохранять спокойствие. У него не было никакого желания снова обсуждать с ней слушания. Разговоров с Фрэнком ему вполне хватало. – Я говорю о нас, Кейт. А не о ФДА.

В этот момент их разговор прервал Майк – ему понадобились ключи от машины. А Патрик, к которому пришли друзья, сунулся в комнату и спросил, есть ли еще замороженная пицца, потому что они умирают с голода.

– Я как раз иду в магазин! – крикнула Кэти, и возможность была утеряна. Повернувшись к мужу, она посмотрела на него через плечо, перед тем как выйти из спальни: – Не волнуйся, все будет хорошо.

Итак, она ушла, а Питер долго сидел на кровати – их кровати, – чувствуя себя опустошенным. По крайней мере он сделал попытку. Это было слабое утешение, потому что она не увенчалась успехом. Кэти даже не могла понять, о чем он говорил. Единственно, что волновало его жену, – это ее отец и эти дурацкие слушания.

Во время вечеринки Фрэнк снова напомнил ему о ФДА. Это было похоже на заезженную пластинку, и Питер поспешил сменить тему. Фрэнк настаивал, чтобы он был «хорошим мальчиком» и «пошел на компромисс». Он был уверен в том, что их ученые устранят все недостатки «Викотека» задолго до того, как он попадет на рынок, а если они сейчас откажутся от участия в слушаниях, репутация «Уилсон-Донован» пострадает и у них будет выбита почва из-под ног. По мнению Фрэнка, если они вслух заявят о том, что разработка их препарата столкнулась с серьезными проблемами, это будет все равно что махать красным флагом перед быком.

– Нам могут понадобиться годы, чтобы восстановить свое реноме. Ты прекрасно знаешь, что может последовать, если только пойдут такие разговоры. Это может запятнать «Викотек» навсегда.

– Мы должны довести все до совершенства, Фрэнк, – ответил Питер, держа бокал в руке. Эту песню он уже знал наизусть, они с Фрэнком словно приклеились к своим диаметрально противоположным мнениям.

Питер постарался как можно скорее исчезнуть из поля зрения своего тестя и через минуту увидел, как Фрэнк разговаривает с Кэти. Нетрудно было догадаться, о чем они говорили, и он снова почувствовал приступ тоски и раздражения. Было ясно, что предметом их разговора не было их предполагаемое путешествие. Теперь Питер мог уже не сомневаться в том, что его маленький план никогда не осуществится. Больше он с ней на эту тему не говорил. В следующие два дня они были заняты только своим переездом в Гринвич.

На пути домой мальчики оживленно обсуждали грядущее возвращение в школу. Пол не мог дождаться встречи с друзьями в Эндовере, Патрик этой осенью собирался в Чоат и Гротон. А Майк мог говорить только о своем Принстоне. Там учился его дед, и всю свою жизнь он только и слышал, что об обеденных клубах и дружбе на всю жизнь.

– Жаль, что ты там не учился, папа. По-моему, это очень здорово!

Конечно, разве могло вечернее обучение в Чикагском университете сравниться с Принстоном?

– Я знаю, что это здорово, сынок, но если бы я там учился, я никогда не познакомился бы с твоей матерью, – ответил Питер, вспоминая их знакомство в Мичиганском университете.

– В том-то и дело, – улыбнулся Майк. Он собирался вступить в обеденный клуб своего дедушки, как только ему будет это позволено. Придется ждать целый год, но за это время он хотел присоединиться к какому-нибудь братству. У него все уже было запланировано и расписано. И всю дорогу до Нью-Йорка он говорил только об этом, что заставляло Питера чувствовать себя несколько обособленным от них и немного одиноким. Это было странно – ведь в течение восемнадцати лет он был частью своей семьи, и все же иногда он ощущал себя аутсайдером даже со своими собственными детьми.

Они ехали по шоссе на юг, с ним никто не разговаривал, и его мысли сами собой переключились на Оливию. Он вспомнил их разговор на Монмартре в самую первую ночь и прогулку по пляжу в Ла-Фавьере. Тогда им так много надо было сказать друг другу, о стольком подумать! Потерявшись в этих сладких воспоминаниях, он чуть было не врезался в другую машину и резко повернул руль, заставив своих пассажиров вскрикнуть от ужаса.

– Господи, да что ты делаешь! – испуганно воскликнул Майк.

– Простите! – сказал Питер и стал более внимательно смотреть на дорогу. Оливия постоянно присутствовала в его мыслях. Она дала ему то, что не мог дать никто другой. Питер вспомнил, как она говорила ему, что он добился всего сам, а не с помощью Донованов, но теперь в правоту ее слов было трудно поверить. Сейчас он не сомневался в том, что именно Кейт и ее отец позволили его жизни сложиться так, как она сложилась.

Снова и снова мысли его возвращались к Оливии. Он спрашивал себя, где она сейчас, правда ли то, что она опять в больнице. Вся эта история казалась ему фальшивой. Так обычно объясняют разводы, измены или косметические операции. В случае Оливии возможна была только одна причина. Неужели она, несмотря на выдвижение Энди кандидатом в президенты, все-таки оставила его? Ничего удивительного, что ее после этого объявили сумасшедшей, – это было вполне похоже на сенатора Тэтчера.

И два дня спустя Питер понял, что он был прав. К нему в офис пришла открытка от Оливии – он увидел ее на столе, когда вернулся после ленча. На открытке была изображена рыбачья лодка, а на марке написано «Ла-Фавьер».

Ее убористый, аккуратный почерк нес на себе отпечаток какой-то тайны. «Я вернулась сюда. Пишу. Наконец-то. Я отказалась от своей борьбы с ним. Я больше не могу. Надеюсь, у тебя все в порядке. Не забывай о том, какой ты смелый. Это твоя заслуга. Ты подтолкнул меня к тому, чтобы сделать это. Без тебя у меня никогда не хватило бы смелости убежать. Но теперь я счастлива. Береги себя. Я буду любить тебя всегда. О.». Питер несколько раз перечитал открытку, пытаясь понять, что скрыто между строк. Он до сих пор помнил, каким хриплым голосом она призналась ему в любви. И он знал, что она любит его до сих пор, так же, как и он ее.