Она не двинулась с места, стоя перед камином, когда дверь распахнулась и руки многочисленных помощников толкнули Ниалла вперед. Насмешки последовали за ним в комнату. Ниалл ответил тем же и закрыл дверь на засов. С него сняли рубашку и камзол, и сейчас он стоял перед Анной голый по пояс, потея от напряжения.

Позади Анны горел камин, пламя высвечивало каждый изгиб ее тела под материей, которая не была помехой для глаз. Она неуверенно улыбнулась при виде знакомого взгляда на лице Ниалла, когда он подошел к ней. Он нежно поцеловал ее, борясь со своим желанием сильно прижать ее к себе и дать волю своим сдерживаемым чувствам, Эта девушка теперь была его женой, а не шлюхой за шесть пенсов. То, что он начнет здесь, продлится всю совместную жизнь. Надо иметь терпение. Анна чувствовала прикосновение его пальцев на своих глазах, щеках и губах. Его губы мягко коснулись ее уха, шеи, впадины на груди, где бился пульс.

Постепенно ее опасение исчезло, на что он и надеялся. Сейчас она думала только об этом мужчине, ее муже, и об их любви.

ГЛАВА 10

День был ярким от солнца и снега. Солнце угрожало растопить по крайней мере ледяную корку на плитках во дворе. Гости, которые еще остались в замке, стремились погреться под его лучами. Посреди всей этой суматохи, среди нетерпеливых лошадей, беспокойных слуг Анна прощалась со своими родителями. Лаоклейн крепко пожал руку брату и пожелал им счастливого пути. Сначала молодожены должны были показаться при дворе Джеймса, Ниаллу нужно было представить жену королю, а потом уже вернуться в Атдаир. Он усадил ее на лошадь. И хотя его жена была укутана в меха и ее почти не было видно в них, он обвязал вокруг ее шеи еще и шарф. У Анны был вид счастливой женщины, которую любили, Ниалл вскочил в седло, небольшая кавалькада отправилась в путь.

Когда они проезжали ворота, Лаоклейн перевел взгляд на Дару. На ней было простое платье и накидка, щеки раскраснелись от мороза, а медь ее волос, выбившихся из-под капюшона, сверкала на солнце. Он сказал ей коротко:

– Мы сейчас уезжаем. Позови Лету и слуг.

Дара задумчиво посмотрела ему вслед, когда он ушел. Он говорил в грубом тоне, с раздражением. Может быть, обстоятельства складывались не так, как она думала? Передернув плечами, Дара повернулась и пошла выполнять его приказ. Но про себя решила: он должен знать, что она не согласится на роль служанки.

Лету было легко найти. Она уже собрала слуг вместе. Их вещи были завязаны в аккуратные узлы. С ее вниманием и заботой путешествовать было легко.

Земля, по которой они двигались, покрылась легким сухим снегом, на ветках от мороза была ледяная корочка. Лошади осторожно ступали по тонкому насту. Ноябрь скоро закончится, и свирепый декабрь принесет новые неприятности. Дара задумалась, неужели ее все еще будут держать на шотландской земле, когда звуки Рождества будут слышны по всей Англии.

Большая часть их путешествия домой прошла в молчании. Каждый был погружен в свои собственные мысли. Лишь время от времени раздавались команды непокорным лошадям. Начал падать легкий снег. Лаоклейн направил своего коня к лошади Дары. Она посмотрела на него вопросительно.

– Ты недостаточно тепло одета для такой холодной погоды. – Его тон все еще был надменным. Дара почувствовала, как в ней пробуждается враждебность. Он упорствовал в своем необоснованном обвинении, которое было едва ли справедливым при его собственных ошибках. Он говорил так, будто она была виновата. Дара посмотрела на Лаоклейна:

– Милорд, мои теплые вещи, даже если я и захотела бы их надеть, в Чилтоне.

Его глаза сузились, когда он услышал ее намеренное обвинение.

– Надеюсь, госпожа, это неудобство притупит твой язык. Иначе тебя придется усмирить!

Он рванул вперед, а она беспокойно смотрела ему вслед. Она не чувствовала себя виноватой в том, что, будучи в плену, перестала быть любезной, как прежде, хотя мужество ее выдержало выпавшие на ее долю испытания. Любезность и хорошие манеры для тех, кто может позволить себе пользоваться ими.

Однообразие пейзажа успокоило Дару, и она занялась созерцанием. Но покой нарушился, и ее мысли вновь вернулись к Макамлейду. К своему страху, она обнаружила, что почти вплотную подъехала к нему. Они оказались впереди Леты и слуг. Дункан и Гервалт были далеко позади, занятые разговором. По обеим сторонам ехала сопровождавшая их стража. Дара отказалась сбавить шаг и подождать Лету – это было бы признанием того, что он имеет влияние на нее, а в этом она не признается даже себе. Поэтому, когда они в темноте достигли Атдаира, Лаоклейн был достаточно близко от нее. Он заметил, как она задрожала от волнения и нахлынувших воспоминаний, когда на нее упали тени арок.

Вечер она провела в своей комнате, предпочитая тишину одиночества праздничному настроению зала, где обитатели Атдаира продолжали свадебное торжество. Все эти дни Дара была в навязанном ей окружении, и ей больше не хотелось находиться среди людей. Большая часть вечера прошла в невеселых раздумьях о том, почему Бранн откладывал свое решение. На следующую ночь она поняла причину.

День был спокойным. Мужчины находились в помещении для стражи и приходили в зал только во время еды. Был ранний ужин. Для Дары он был испорчен близостью Лаоклейна, который был мрачен. Она встала, намереваясь вернуться в свою комнату.

Гулкий голос Лаоклейна остановил ее:

– Миледи, у меня новости о Чилтоне.

Она повернулась к нему. Ее лицо оставалось спокойным, так как она знала, что за ней многие наблюдают. В ее глазах отражались танцующие языки пламени, а ее щеки неожиданно покраснели. Лаоклейн подошел к ней и взял за руки. Он не промолвил ни слова, пока они не подошли к двери ее комнаты. Они стояли в тускло освещенном холле, не обращая внимания на холод.

Дара подняла лицо. Лаоклейн сдерживался, чтобы не дотронуться до нее. Его хриплый голос передавал его внутреннюю борьбу.

– Бретак выехал вчера вечером сразу после нашего приезда. Он вернулся лишь час назад. Тот, кто находится в Чилтоне и наблюдает, просил передать следующее: две недели тому назад посыльный из Тарана прибыл в Чилтон, ему передали ответ, и с тех пор они несколько раз обменивались посланиями.

– Нет… – она едва произнесла это слово. Он внимательно смотрел на нее. Она побледнела.

– Итак, ты ведь понимаешь, о чем это говорит, и понимаешь опасность этого. Если Овеин Райлаед пытается помочь в этом деле, то это означает, что сумасшедший ищет славы. Неужели твой брат настолько глуп, чтобы разрешить это?

Дару охватила злость.

– Ты называешь глупцом мужчину, который объединяет свои силы с силами своего дяди против общего врага?

– Ваш дядя глупец, – отрезал Лаоклейн. – Он совсем ослеп от ненависти к шотландцам. Если он втянет твоего брата в войну на границе, то Генри повернет против них свои силы. А ты думаешь, что северные земли не встанут на свою защиту? Разразится гражданская война.

– Ты не можешь знать, как поступит Генри! И если Овеин и Бранн освободят меня, ему не придется вмешиваться.

– Ты думаешь, я это допущу, Дара? Ни один человек не возьмет у меня силой то, чем я владею. Он поплатится жизнью. Должно быть, огонь, горящий в тебе, заставляет твоего брата встать на этот путь. Я не думаю, что это жадность. Какому человеку будет дороже золото, чем ты?

Дару пронзил низкий тембр его голоса, и, глядя в его серые глаза, горевшие безрассудным огнем, она закачалась. Его руки поддержали ее. Прикосновение обожгло, и все же она не могла оторвать от него глаз.

Она заговорила тихим голосом и коснулась главного:

– Если бы у тебя было золото, плата за мое освобождение, ты бы все равно не освободил меня, да, милорд? Может быть, Бранн боится твоего обмана? Он не будет рисковать моей безопасностью.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я боюсь тебя, Макамлейд. Я боюсь себя, – прошептала она.

Свои последние слова она произнесла, когда ее рот был рядом с его губами. Дара почувствовала у себя на спине его ладонь. Другая рука Лаоклейна прикрывала ее лицо. Своими телыми губами он крепко прижался к ее губам. Она знала, что это сумасшествие – уступить его смелому языку, но все же она сделала это. Он сильнее прижался к ней, прижался всем телом. Пытаясь удержаться на ногах, Дара поддерживала себя, держась пальцами за его рубашку.

Он становился настойчивее. Дара почувствовала прохладу на своем лице. Лаоклейн убрал с него свою руку и коснулся ее тела. Его пальцы нежно ласкали ложбинку на ее груди. Стыд заставил покраснеть щеки Дары, но Лаоклейд не мог видеть этого. Странные чувства охватили Дару. Она зарыдала, попыталась вырваться, но он крепко держал ее. Он не обращал внимания ни на ее мольбы, которые она произносила задыхающимся голосом, ни на ее попытки высвободиться из его рук. Дару охватило отчаяние.

– Будь ты проклят, Макамлейд. У меня ничего нет для тебя! Ничего!

Его остановил скорее ее грубый голос, а не кулаки, которыми она колотила Лаоклейна. Ужас на ее лице поразил его, и он резко освободил ее. Дрожа, она прислонилась к двери и отвернула лицо.

Наступило долгое молчание. Когда она подняла голову, его уже не было. Она слышала эхо его удалявшихся шагов.

Злой, он прошел через зал, хлопая дверьми, и вышел во двор. Он видел испуганные взгляды, слышал свое имя, которое произносили с любопытством. Но Лаоклейну не хотелось, чтобы ему сочувствовали или шутили над ним. Его раздражало, что вокруг делали предположения о влиянии на него этой девушки. Это была абсолютная глупость. Другой бы уложил ее в постель в первую же ночь, ему тоже следовало бы это сделать!

С руганью пробираясь через седла, он всполошил конюшню. Сено шуршало под копытами, раздавалось тихое любопытное ржание лошадей, но игреневый конь Лаоклейна знал своего хозяина и стоял спокойно. Седло было туго затянуто, из ноздрей шел пар, но ему было тепло.

Лаоклейн повернулся, когда увидел упавший на себя свет. Рос опустил факел. Лицо Лаоклейна оставалось хмурым.