– Сколько ей было маяться с тобой, Илья Григорьич? Сколько ты из нее жил вытянул? Я ведь помню еще, какой она была!
– Женой моей она была!
– Цыгане об своих жен ног не вытирают.
– Не твое дело, паршивец!
– Нет, мое! Я с ней мучился, я, а не ты, слышишь, сволочь?! – потеряв вдруг самообладание, заорал Яшка. – Это я, а не ты, ее из Москвы увозил – тяжелую! Это передо мной она каждый день выла! Это я ее из петли в Николаеве еле вытащить успел! Это я не знал, что с ней делать, не мог ее заставить вдовой назваться, не мог цыганам показать! Это мы с ней чуть с голода не сдохли, когда денег не было! А тебе плевать было! Ты ее обрюхатил – и в сторону! Какой ты цыган после этого?! Ты…
– Заткнись! – зарычал Илья, встряхивая кнут. – Клянусь, три дня не встанешь!
– Ты ее пять лет мучил! Душу из нее мотал! Кровь пил! Кулаки отбивал об нее! Да лучше ей с Васькой по степям мотаться, чем дальше твоей тряпкой быть! Подстилкой! Ей! Моей сестре! Которая на всю Москву светилась!
– Я тебя убью!
– Это я тебя убью! – пообещал Яшка. – Маргитка ушла, мне теперь бояться нечего.
Они стояли во дворе друг напротив друга, розовый свет поднимающегося солнца освещал лицо Яшки, мелькал в его узких злых глазах, бился на лезвии ножа. Загородившись ладонью от солнца, Яшка шагнул было к Илье, но тот ударом кнута выбил из руки парня нож. Вот когда пригодилось почти забытое таборное искусство! От второго удара Яшка полетел на землю. Сморщившись, схватился за плечо, вскочил. Прыгнув к дверям конюшни, выдернул вбитый в косяк топор… Но в это время с визгом распахнулась дверь дома, и на двор, спотыкаясь, выбежала Дашка.
– Отец! Яшка! Вы с ума сошли!
– Уйди… – сквозь зубы процедил Яшка, не сводя глаз с кнута в руке Ильи. – Прочь, не мешайся…
Дашка кинулась к ним, на бегу срывая с головы платок,[23] огромный живот мешал ей. Споткнувшись, она упала на землю у ног Ильи, сморщилась, ударившись головой о камень, но ее рука с зажатым в ней синим лоскутом вцепилась в кнутовище.
– Отец, не надо! Ради бога, не надо! У меня… у нас дети! Прошу, умоляю, не надо, не убивай его! Он муж мой! Да-а-адо, Христом-богом…
Яшка бросил топор. Отвернулся. Илья некоторое время не мигая смотрел на вцепившуюся в его кнут дочь, затем разжал ладонь, и Дашка с коротким стоном повалилась на землю.
– Благодари ее… – негромко сказал он Яшке и ровным, неспешным шагом пошел со двора.
Скрипнув, захлопнулась створка ворот, и во дворе повисла тишина. Из-за конюшни выглядывали испуганные мордочки детей. Яшка закрыл глаза, шумно выдохнул. Отодвинув ногой топор, вытер вспотевшие ладони о штаны. Хрипло позвал:
– Даша…
Ответа не было.
– Даша, ты… вставай, пожалуйста.
Молчание. Дашка по-прежнему лежала ничком, сжимая в руках отцовский кнут, и Яшка видел, что она судорожно вздрагивает.
– Дашка, ну что ты, в самом деле! Вставай! Ну!
– Что ты сделал-то, Яша? – всхлипывая, спросила она. Медленно поднялась сначала на колени, потом на ноги. – Зачем же ты так?
– По-другому надо было?! – ощетинился Яшка.
– Он же отец мой!
– А она – моя сестра! Сколько терпеть можно было? И так из-за тебя пять лет промолчал! А по-умному – вовсе незачем нам было вместе жить! Я еще когда тебе говорил – уедем? Ну, говорил или нет?! А ты что? «Останемся, родня ведь, отец, больше нет никого…» Вот тебе теперь, на здоровье, я же и виноват!
– Ты рехнулся! Ты с ума сошел! – Впервые Яшка слышал, как жена кричит в полный голос, скаля зубы и размахивая руками, как какая-нибудь таборная баба на базаре. – Это мой отец, понимаешь?! Мой родной отец! Ты его чуть не убил! Что было бы, если б я не выскочила?! Человек ты или собака бешеная? Дэвлалэ, как я с тобой прожила столько времени, как?! – Она резко шагнула вперед, поднимая руку с зажатым в ней кнутом, и на мгновение Яшке показалось, что жена хочет ударить его.
– Ах, вон куда?! – взбеленился он. Резко схватил ее за запястье, сжал, и Дашка, морщась, уронила кнут. – Вон куда тебя, змея, понесло?! Спрашиваешь, как жила со мной? Собака я? Бешеный?! Да это вы, смолякоскирэ, все озверелые! Надо же было мне додуматься – из вашего рода жену взять! Чтобы загрызла в постели, как волчица! Ну, беги за ним, за отцом своим, беги! Беги, не держу! Я себе таких сотню найду! Может, и лучше! Пошла прочь, паскуда! – Он оттолкнул Дашку, и она, не удержавшись на ногах, снова упала. Тяжело, держась за живот, поднялась. Вытянув вперед руки, пошла к воротам. Покачнувшись, ухватилась за столб – и замерла, подняв безжизненное лицо к встающему солнцу.
Некоторое время Яшка исподлобья поглядывал на жену, ожидая, что она, может быть, повернется к нему сама. Дашка не поворачивалась. Стояла, обхватив руками столб, неподвижная, вся облитая розовым утренним светом. Тогда Яшка быстро перешел, почти перебежал двор, насильно, взяв за плечи, развернул к себе жену, осмотрел ее с головы до ног. Осторожно вытер серую полосу грязи на щеке, сморщился, увидев красную царапину. Смущенно прошептал:
– Тебе очень больно? Да? Даша, лачинько…[24] Я же не хотел. Правда, не хотел.
Дашка молчала. Ее неподвижное, покрытое пылью лицо было повернуто к поднимающемуся солнцу.
– Дашка, ну что ты? – Яшка растерянно опустился на колени, прижался к животу жены, где шевелилось маленькое, крохотное, уже живое. – Ну, что ты… Я не хотел… Не молчи, а? Прости меня… Ну, что мне сделать, Даша?
Она молчала. Молчала, не отстраняя его, и Яшка испугался по-настоящему.
– Дашка! Не молчи! Ради бога, не молчи, не надо так! Я… я не знаю, что сделаю, если ты молчать будешь! Вот… вот убью, если не простишь!
Рука жены вдруг легла на его плечо. Яшка облегченно вздохнул.
– Не сердишься? Нет? – Он взял руку Дашки, виновато уткнулся в нее лицом. – Ну, скажи ты хоть слово… Дашка!
– Я вижу, Яша, – тихо сказала она.
– Что ты там видишь? – машинально спросил он.
– Солнце.
– Какое еще, к черту… Чего?! – Яшка вскочил на ноги, тревожно, недоверчиво всмотрелся в лицо жены. – Дашка! Лачинько! Повтори!
– Я вижу солнце, – ровно повторила Дашка.
Яшка взял в дрожащие ладони ее освещенное розовым светом лицо. На него смотрели мокрые, черные, широко открытые глаза. Чистые, чуть раскосые глаза с голубым белком.
– Говори, Дашка! Говори! Что еще видишь?
– Тебя вижу, Яшенька… – Подбородок Дашки вдруг задрожал. – Мо-о-ре… Дэвлалэ, Цинку вижу! Доченька! Маленькая! Ой-й-й…
– Господи! – Яшка снова упал на колени. Ударил кулаками по земле, и над едва проснувшимся поселком взлетел его громкий, гортанный, полный отчаянной радости крик.
Илья запил так, как и боялся: вмертвую, без просыху.
В Одессе, на дальней окраине, выходящей в пересохшую желтую степь, торчало, как нарост на раковине-мидии, бесформенное строение – кабачок «Калараш». Место это было опасное. В полутемном сыром зале с низким потолком всегда толклись бродяги, портовые босяки, конокрады, воры и нищие, проститутки всех мастей и возрастов. Из кладовой «Калараша» был прямой ход в катакомбы, и в случае облавы все гости кабачка скопом бросались к подвальной двери и исчезали, как тени. Но облавы здесь бывали редко: народ, посещавший «Калараш», был отчаянным, терять ему было нечего, и несколько раз отсюда выносили полицейских и солдат с проломленными головами. Закрывали «Калараш» бесчисленное множество раз, но хозяйка – громадная, рыхлая, страдающая водянкой Феська – имела, по слухам, связи в самом полицейском управлении, и сомнительное заведение возрождалось, как грязный Феникс, снова и снова.
Илью репутация кабака беспокоила мало. Он пришел сюда уже сильно пьяным, подойдя к стойке, вывернул карманы, высыпал перед Феськой скомканные ассигнации и мелочь, объявил: «Пью на все» – и, шатаясь, направился к свободному бочонку-столу. Феська сгребла деньги под стойку, невозмутимо поправила повязку на лице, скрывающую последствия ошибок молодости, и, пыхтя, сняла с полки огромную бутыль, оплетенную красноталом.
Довольно быстро Илья перестал различать дни и ночи. Просыпаясь раз за разом в кабаке, он поднимал голову с осклизлого бочонка, осматривался, видел перед собой бутыль и зеленый стакан с толстым дном, пил вино, пытался сообразить, почему он здесь и что стряслось, но вспомнить уже не мог и снова ронял голову на кулаки или растягивался прямо на полу рядом с бочонком. Через несколько дней посетители «Калараша» уже привыкли к взлохмаченной, сгорбленной фигуре цыгана, спящего в обнимку с бутылью или сосредоточенно тянущего прямо из нее вино. Цыган не буянил, хотя пил уже давно, изредка ворчал на своем языке, иногда поминал по матери какого-то Ваську, произносил женские имена, всякий раз – разные, сбрасывал с бочонка пустую бутыль и, в ожидании, пока Феська принесет другую, засыпал.
– И, хосподи, шо ж это с человеком? – дивились жалостливые проститутки, перешагивая через спящего на полу Илью. – Скока ж он еше так-то намеряется?
– Жена ушла, дело известное, – поясняла всеведущая Феська, вытирая серо-желто-зеленым краем фартука бочонок, выдергивая из рук Ильи пустую бутыль и заботливо ставя перед ним новую. – Ох, будь оно неладно, наше бабье племя… Одно гадство с него.
На девятый день, вечером, когда пыльные оконца кабака светились рыжим закатным светом, в «Калараш» вошла Роза Чачанка. В своей потрепанной синей юбке и выгоревшей оранжевой кофте, босая, она тем не менее казалась одетой лучше всех в кабаке, и на нее тут же обратили внимание. Компания портовых грузчиков в углу рассыпалась громким гоготом, перед Розой тут же завертелся маленький, черный, раскосый, неопределенной национальности босяк в рваной тельняшке и сбитой на затылок женской шляпке, заржал, сально оскалился:
– Гы, кака баришня! По-деловому нябось гуляете?
Роза молча ткнула раскрытой ладонью в лицо неожиданного ухажера, и тот завалился под ноги вышедшей из-за стойки Феське.
– Будь здорова, Федосья Илларионовна, – устало поздоровалась Роза. Дождавшись величественного ответного кивка, ткнула пальцем в дальний угол кабака, где, лежа головой на бочонке, храпел Илья. – Я вот за этим.
"Путеводная звезда" отзывы
Отзывы читателей о книге "Путеводная звезда". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Путеводная звезда" друзьям в соцсетях.