В Петербурге начались перебои с продовольствием, все чаще собирались спонтанные митинги и демонстрации, участились случаи дезертирства. В Государственной думе уже четвертой по счету царил хаос, в правительстве то и дело менялись министры и премьер-министры. Этот период не случайно вошел в историю как «министерская чахорда». Его Величество находился в Ставке Северного фронта, пытаясь управлять страной оттуда. Ситуация ухудшалась с каждым месяцем.

Убийство Распутина в декабре 1916 г. еще больше усугубило плачевную ситуацию. Многие родственники императора открыто высказывались против него и его семьи, особую ненависть в высших кругах вызывала императрица, ее обвиняли в шпионаже и пособничестве Германии.

Словом покоя не было ни в верхах, ни в низах. Императрица с дочерьми не выезжала из Царского села, зимой поползли слухи о тяжелой болезни великих княжон.

Никита все это время оставался в Царском селе в Александровском дворце для охраны Императорской семьи. На сердце его было тревожно. Он помнил страшное кровавое воскресенье 1905 г., его первого учебного года в Пажеском корпусе. Бегущие по центру города люди, кровь на снегу, крики, стоны. Он боялся повторения тех событий и не хотел этого, хотя чувствовал неизбежность катастрофы.

Мало этого, последние полгода он не понимал сам себя, спрашивал, что происходит с ним, и не мог найти ответа. С ним происходило что-то странное, не умещающееся в его сознании, то, что он не в силах был преодолеть. Этим немым вопросом, мучавшим его, была Елизавета, так просто, без громких титулов про себя, он называл девушку. Ее образ, ее голос, ее взгляд вот уже скоро 6 месяцев неотступно следовал за молодым человеком.

К его огромному сожалению после той неожиданно прекрасной встречи в парке, они не виделись. По мере того, как ухудшалась ситуация вокруг, Никита со всей очевидностью понимал, что здесь в Царском селе они более не увидятся. Беспорядки в городе, забастовки рабочих, первые мародерские грабежи, все это никак не способствовала появлению здесь княжны, к тому же Никита знал, что ее отец князь Николай Сергеевич в Ставке Северного фронта вместе с императором.

Никите оставались лишь постепенно размывающиеся в его сознании, воспоминания. Каждую девушку он непроизвольно сравнивал с ней, и сравнение всегда бесспорно выигрывала юная княжна. Умом молодой человек понимал, что он должен справиться с собой, как говорят время лечит, но сердце.

Он сдержал слово данное княжне и за неделю прочитал роман Дюма. И сейчас, он как и отважный граф де Бюсси готов был тысячу раз умереть за свою прекрасную «Диану». Это была любовь, роковая и нежная, благородная и к сожалению безответная. Никита терзался, помнит ли она его еще, ведь прошло уже долгих шесть месяцев с их последней встречи.

Что она хотела сказать ему посредством этой книги, неужели же и она была небезразлична, эти мысли сводили с ума, ах если бы только знать была ли у него хотя бы крошечная надежда. И тут же он сам мучил себя о какой надежде может идти речь, если она принадлежит другому миру, он только поручик, она же наследница громкой и благороднейшей из фамилий.

А между тем в столице становилось все более неспокойно, сам петербургский воздух был наполнен тревогой и напряженным ожиданием чего-то непоправимо страшного.

23 февраля началась массовая демонстрация женщин с требованием возвращения мужей с фронта и хлеба. В Ставку к императору было направлено срочное сообщение, но он не придал такой серьезности этому событию. Правда в Царское был спешно отправлен один из вернейших его приближенных князь Оболенский-Нелединский-Мелецкий. Он должен был успокоить императрицу и выяснить все на месте.

Уже по дороге Его Высокопревосходительство князь Николай Сергеевич оценил всю опасность происходящих событий, у него в Петербурге оставались жена с дочерью, их следовало немедленно отправить в одно из удаленных от столицы усадеб под Курском.

Там можно какое-то время переждать, посмотреть, что будет, и если все пойдет прахом, а князь практически в этом не сомневался, оттуда легче будет перевезти семью в Крым, а с полуострова за границу. Сам же Николай Сергеевич, оценив обстановку лично, должен был вернуться к Его Величеству и все доложить. Долг, честь, воспитанная веками не давали думать о себе. Монархическая верность до конца, так князь решил для себя, решил твердо и неоспоримо, что бы ни случилось.

При этом спасти собственную семью пока было в его силах. В петербуржском дворце надежная охрана, верные слуги, нужно попробовать связаться с сыном, война проиграна, это дело времени. Андрэ должен уехать, правда уговорить его будет нелегко, но под предлогом защиты матери и сестры он не устоит.

Поэтому, как только Его Высокопревосходительство прибыл в Александровский дворец, он первым делом написал письмо супруге в Петербург. Оставалось найти гонца. Совершенно случайно на глаза ему попался Никита, только что сменившийся с ночного дежурства. Князь быстро объяснил молодому человеку, что от него требуется, и присовокупил к письму свой перстень, чтобы супруга не сомневалась в его подлинности.

Через пять минут Никита уже сидел в седле, пошатываясь то ли от бессонной ночи, то ли от встречи с отцом Елизаветы. Это было так нереально, мечтать о ней столько времени и вдруг везти послание к ним на Английскую набережную. В этом совпадении молодой человек увидел знак судьбы, и в его душе загорелась надежда.

* * * *

Сердце Никиты колотилось так, что каждый удар дробью отдавался в виске. Сейчас, уже через несколько минут он увидит ее, после 6 месяцев мечтаний и воспоминаний. Ее черты постепенно стирались из памяти, ведь у Никиты не было даже крохотного портрета, но по-прежнему ярко сияли в сердце ее глаза. А теперь он уже на пороге ее петербургского особняка. Хотя, возможно, княжны нет дома, или она просто не выйдет. В конце концов, письмо велено было передать супруге Его Высокопревосходительства.

Отдышавшись немного перед воротами, Никита уже быстрым шагом направил коня прямо к парадному входу в особняке на Английской набережной. Не успев даже спешиться, к нему выбежал лакей, принял, животное, пригласил войти. В огромной прихожей дворецкий помог скинуть плащ, спросил о цели визита.

— Доложите, что из Царского села, от Его Высокопревосходительства князя Оболенского-Нелединского-Мелецкого передано письмо Ее высокопревосходительству княгине Екатерине Львовне.

— Пойдемте, сударь, я провожу Вас в аудиенц-кабинет, там будете ждать.

Ждать пришлось недолго, минут десять. Никита только присел отдохнуть после беспрервыного 2-х часового галопа, как в кабинет вошла княгиня Оболенская.

Это была еще молодая, очень просто и элегантно одетая женщина. Моментально Никита уловил их с Елизаветой сходство. Та же грация и хрупкость, изящество. Словом, красота в классическом ее варианте, в самом своем расцвете. Женщина заговорила мягким нежным голосом, в каждом ее слове, жесте, движении, в глазах наконец, читалось то, что называется породой, принадлежностью к верхушке общества. Гордость и легкая презрительность во взгляде, чуть заметный кивок в сторону Никиты вместо приветствия. Как только она вошла, Никита вскочил, отдал поклон, по-военному четко начал.

— Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство, позвольте передать Вам лично письмо от Его Высокопревосходительства князя Николая Сергеевича Оболенского-Нелединского-Мелецкого, которое я имел честь доставить Вам по его просьбе.

— Письмо? Но откуда Вы, с фронта? Что-то случилось?

— Нет, Ваше Высокопревосходительство, я не с театра военных действий, я прибыл из Царского Села. Позвольте представиться — поручик Преображенского полка Лейб-гвардии Его Императорского Величества Никита Александрович Добровольский. 2 часа назад Его Высокопревосходительство князь Николай Сергеевич Оболенский-Нелединский-Мелецкий передал мне это письмо для Вас.

— Мой супруг в Царском, давно?

— Не думаю, мне показалось, что Его Высокопревосходительство прибыл сегодня же. Я только сменился с ночного дежурства, как он появился во дворце, попросил аудиенции Ее Величества императрицы и передал мне это письмо к Вам в Петербург.

— Почему именно Вам, поручик?

— Простая случайность, не более, но для достоверности моих слов Его Высокопревосходительство передал Вам это — Никита протянул княгине перстень.

— Благодарю Вас, поручик. Присядьте, Вы должно быть устали с дороги. Я распоряжусь, чтобы подали завтрак.

— Не стоит, я…

— Никаких возражений, а пока позвольте мне прочитать. Здесь что-то очень важное. Мой супруг никогда не стал бы передавать письма с первым встречным.

Это презрительное «первый встречный» оскорбило Никиту, но ради Елизаветы можно было стерпеть и не такое.

Тонкие холеные пальцы княгини умело вскрыли конверт, она пробежала письмо глазами, явно разволновалась, даже побледнела, как показалось Никите. Он старался изо всех сил не выдать своего нетерпения. «Где же ты, Елизавета? Где, здесь ли вообще, я так мечтаю увидеть тебя, просто еще раз увидеть…» Меж тем княгиня закончила читать, и задумчиво сматривалась в свинцовое небо за окном.

— Что ж, все оказалось гораздо серьезнее, чем я думала… — Слегка тряхнув головой, она словно отогнала от себя свои мысли, впервые посмотрела благосклонно, даже чуть улыбнулась, — Спасибо, Вам, поручик, это неоценимые новости, Я признательна Вам, отдохните, пока я напишу ответ. Я распоряжусь по поводу завтрака и…

Не успела она договорить, как вняв мольбам Никиты, в комнату буквально ворвалась Елизавета. У него все поплыло перед глазами, сердце готово было выскочить, он даже не столько узнал, сколько почувствовал она, его мечта, его сказка. В домашнем платье, с длинными косами, сбегающими ниже талии, она показалась Никите еще милее, еще прекраснее, а главное ближе.

— Матушка, мама, мне сказали, папа прислал письмо, что там, какие новости? Можно я… — девушка вдруг осеклась на полуслове, поняв, что они в комнате не одни, но в полутьме кабинета, где горели лишь свечи, она не узнала Никиту, смутившись от своего неловкого поведения, Лиза попятилась назад. Ее остановил матушкин голос.