– Англичаночка, не дергайся, лежи спокойно. Предоставь мне заботиться о тебе.

Голос Джейми был так весел, что я открыла глаза от злости. На самом деле муж был напряжен и сосредоточен, поэтому его веселье можно отнести на счет переживания, но в любом случае я не смогла долго рассматривать его, потому что он накрыл мое лицо носовым платком.

Хотя я пыталась протестовать, боясь задохнуться, он вытер мое лицо и заставил высморкаться.

Поскольку он зажал мне нос платком, у меня не было другого выхода. Пришлось подчиниться, и это, как ни странно, облегчило мои страдания: бульканье в пазухах прекратилось, а я смогла более-менее сносно соображать.

Джейми улыбался, глядя на меня, хотя сам выглядел не многим лучше, если не сказать хуже (я все же надеялась, что имею более приличный вид): его волосы склеила морская соль, и теперь они торчали пучками, с виска слезала содранная кожа, а плечи были укрыты подобием одеяла, но только не рубахой.

– Очень плохо? – осторожно поинтересовался он.

– О, хуже некуда, – проскрипела я.

Я жива, значит, нужно снова жить, чувствовать и осознавать события, а этого хотелось мне меньше всего.

Джейми, обнадеженный тем, что я в силах говорить, взял кувшин с прикроватного столика.

Да, то была кровать, не гамак и не подвесная койка. Это-то и удивляло больше всего: белоснежные льняные простыни, светлые стены в штукатурке, белые занавески из муслина, похожие на паруса, надуваемые ветром, – очевидно, именно это заставило меня пережить слепящую белизну, которую я приняла за зов смерти.

На оштукатуренном потолке играли блики, из чего я сделала вывод, что это вода, находящаяся рядом, отражает лучи солнца. На сундуке Дэвида Джонса было не так уютно, но на волнах я ощутила такой всеобъемлющий покой, какой вряд ли почувствую где-либо еще. При любом движении нога болела, а от этого болело все тело, и я пожалела, что не умерла там, в океане, не утонула в волнах. Вначале рука, теперь вот нога…

– Мм-м, англичаночка, ты сломала ногу. Не шевелись, пожалуйста, иначе будет больно, – предупредил Джейми.

– Да я уж догадалась, спасибо за заботу, – промычала я в ответ. – Какого лешего мы здесь делаем? Где мы вообще?

Он выразительно поднял плечо.

– Я сам не знаю. Дом вроде бы приличный, симпатичный даже, уютный, как я посмотрю. Но это сейчас, а когда нас прибило к берегу и хозяева тащили нас сюда, я почти ничего не помню, слышал только, что местность называют «Жемчуга». Может быть, и по-другому, я не расслышал хорошенько.

Он налил мне воды из кувшина. Проглотив воду, я поблагодарила смежением век и спросила:

– Так что это было? Что там стряслось?

Если не двигаться и лежать смирнехонько, боли в ноге почти не чувствовалось, главное не забываться и не шевелиться. Пульс – а я потянулась привычным жестом к шее, чтобы проверить, – тоже был сильным. Жить можно: шок не настал, а если и был, то прошел бесследно, и ничто не указывает на то, что перелом множественный или тяжелый.

Джейми провел рукой по лицу. Тени залегли у его глаз, говоря о том, что он смертельно устал. Рука его дрожала, а на щеке был здоровенный синяк. Шея тоже была оцарапана и на ней запеклась кровь.

– Сломалась стеньга, я полагаю. На палубу упал рангоут, тебя задело реей и бросило за борт. Я сразу бросился за тобой, а ты пошла камнем на дно, да к тому же обрывками вант обмотало. Еле отцепил их от тебя, а потом держались за обломок мачты.

Заново переживая те страшные минуты, Джейми вздохнул:

– Волны несли нас, а я все держал тебя, пока не понял, что под ногами уже песок. Вытащил тебя на берег, вынес, выполз сам. Люди какие-то сбежались, спасибо им, помогли, привели сюда. Вот так.

Он вскинул плечи, показывая, что больше нечего рассказывать.

– А как же корабль? Моряки? Что с Эуоном, где он? А Штерн?

– Не думаю, англичаночка, чтобы с ними случилось что-то плохое. Это же только мачта сломалась, не порох взорвался. Но, конечно, движение корабля это существенно замедляет, если не останавливает. Они поставили потом временный парус, но мы с тобой были уже далеко.

Джейми закашлялся и закрыл рот.

– Они живы, не беспокойся: те, кто нас нашел, сказали, что двухмачтовое суденышко прибило к берегу в четверти мили к югу отсюда, и они поплыли туда помочь нашим. Их заберут и доставят сюда, думаю.

Джейми ополоскал рот водой и посетовал:

– Песка уйма во рту, наглотался. – Он сплюнул воду в окно и добавил: – А вообще он во мне везде: в ушах, в носу, во рту и даже в заднице есть, как ни смешно.

Я протянула руку к нему. Ладонь Джейми была покрыта волдырями, часть из которых полопалась и кровоточила.

– Как долго мы торчали в море?

Я осторожно, чтобы не потревожить раны, водила по его руке, а указательным пальцем коснулась литеры «C», почти незаметной у основания его большого пальца.

– Сколько же ты держал меня?

– Прилично.

Он улыбнулся и крепко сжал мою руку, забыв о волдырях. Я же внезапно поняла, что обнаженная: слишком хорошо чувствовались прохлада и гладкость льняных простыней и слишком явно под ними были видны соски.

– А можно мне мое платье? Где оно?

– Его нет: юбка тянула тебя вниз, в воду. Я сорвал ее. И все остальное тоже мешало, там не о чем жалеть.

– Вот уж не думаю.

Итак, из всей моей одежды, в которой я прибыла сюда, не осталось ничего, а купленное в разное время уже здесь тоже пропало бесследно.

– Ну хорошо, а ты? Что с твоей одеждой? С камзолом?

Джейми издал подобие улыбки:

– О, он на дне морском. Там же и сапоги… и там же портреты детей, – с прискорбием докончил он.

– Ох! – вырвалось у меня.

Я вцепилась в его ладонь, сострадая и мучаясь сама. Джейми поморгал, отвел глаза и подытожил:

– Я столько раз глядел на них, что должен был запомнить. И я запомнил, все черты до единой. Ну а если состарюсь и забуду… Что ж, достаточно будет найти первое попавшееся зеркало, чтобы вспомнить.

То ли всхлипнув, то ли нервно хихикнув, он сглотнул и криво заулыбался, глядя на рваные штаны, затем призадумался – в глазах его мелькнула какая-то мысль – и полез в карман штанов.

– Но сказать, что мне ничего не осталось, я не могу, наоборот – мне даже досталось. Вот.

Он раскрыл ладонь, державшую драгоценные камни, блестевшие на солнце и переливавшиеся всеми своими гранями. Изумруд, похожий на глаза Джейлис Дункан, кровавый рубин, огненный опал потрясающих размеров, небесно-голубая бирюза, какой-то медово-солнечный камень и, наконец, черный бриллиант.

– Я мог бы остаться и без этого, верно, англичаночка?

На израненной ладони камни выглядели дивно. Это был венец его жизни, награда за страдания, все, что осталось Джейми. Больше всего мое внимание привлекал черный бриллиант, очень редкий и ценный камень. Я потрогала его кончиком пальца.

– Ведь это адамант.

Он едва ли не единственный из всех камней, который не нагрелся от его тепла.

– Да. – Джейми говорил о камне, но смотрел на меня. – А ты знаешь, какое действие этого камня? Умение извлекать радость из всего происходящего?

– Кажется, именно так.

Я легонько провела по его щеке, ощущая, какой мой муж живой и теплый. Это наполнило меня радостью и принесло удовольствие.

– Мальчишка с нами. А мы вместе.

– Да. И это дарит мне радость, – отозвался Джейми.

Высыпав камни на стол – они засверкали в его руке, ловя солнечный луч, – Джейми полностью завладел моей ладонью.

Наконец-то можно было расслабиться и забыть обо всех невзгодах! На меня снизошло умиротворение, не та апатия, поглотившая меня в море, а спокойствие и безмятежность, сознание полной безопасности. Мы с Джейми выжили – чего же еще? Наши моряки и Эуон тоже спаслись. То, что мы потеряли одежду? Но это же мелочи. Фотографии? Да, это очень обидно, но все же не так страшно, как если бы мы потеряли друг друга. Сломанная берцовая – а по ощущениям была именно она – кость? Ну так что же, Джейми будет заботиться обо мне, где бы я ни была. Мы были вместе, и этого было достаточно, более того – это было главное.

Благостная тишина снизошла на нас. Солнце проникало сквозь занавески, небо радовало своей лазурной голубизной. Возможно, мы сидели с час – я не знаю, но только я очнулась, услышав легкие шаги и осторожный стук в дверь.

– Да, войдите!

Джейми выпрямился в кресле, но не выпустил моей руки.

Вошла женщина с приятным лицом и ласковой улыбкой. Она с любопытством взглянула на нас, но заговорила со смущением:

– Здравствуйте. Простите, я должна была раньше прийти к вам, но у меня были дела в городе, а весть о вашем… прибытии (она запнулась, однако скрасила заминку улыбкой) дошла до меня лишь сейчас.

– Мадам, примите нашу благодарность и заверения в искренности. – Джейми элегантно поклонился, но даже встав, держал мою ладонь в своей. – Я ваш покорный слуга. Скажите на милость, располагаете ли вы какими-либо сведениями о наших спутниках?

Девушке было около двадцати лет, и галантность Джейми приятно поразила ее, однако же она не знала, как вести себя в присутствии леди, то есть меня. Она присела в неловком реверансе и ответила:

– Да, мне известно то, что слуги забрали их с корабля, потерпевшего крушение, и доставили на кухню.

– О, мисс, спасибо! Как нам отблагодарить вас за помощь?

Я не знала, замужем ли она, поэтому обратилась «мисс», но немного ошиблась. Девушка, порозовев, представилась:

– Не стоит благодарить, это мелочи, так поступил бы каждый. Помочь несчастным, попавшим в беду, – священный долг. Я должна извиниться за дурные манеры, ведь я не представилась. Я Пэтси Оливер, то есть миссис Жозеф Оливер.

Выжидающий взгляд свидетельствовал о том, что она ждет узнать, с кем имеет дело, кого, собственно говоря, спасла.

Мы с Джейми думали о другом, пытаясь оценить местность, куда нас отнесли волны, поскольку от этого тоже зависела форма нашего представления. Где мы? Миссис Оливер – англичанка, но ее муж – француз. Из этого мы не могли сделать никаких выводов, ибо это могли быть Наветренные острова, какой-либо из них – Барбадос, Багамы или Андрос – или даже Виргинские острова. А если мы на юге, там, где полно британских кораблей, – на Антигуа, Мартинике или Гренадинах?