Я ничего не поняла из ее объяснения: внутренние паразиты, к сожалению, живут в организме множества людей, но из этого еще не следует, что их нужно держать в темноте на подстилке. Три четверти черных, если не все, и добрая половина белых носили в себе разнообразных паразитов и разносчиков инфекций, но для взрослых людей эта гадость не критична: черви могут нанести серьезный урон разве что младенцам и старикам, остальные люди переживают только несколько неприятных моментов.

– Думаю, что не червь, а черви, – поправила я Джейлис.

Пальпация не показала ничего: ни подозрительных масс, указывающих на наличие кишечной инвазии, ни тревожных сигналов от селезенки.

– Без света я не могу сказать что-либо определенное, но мне сдается, что он здоров. А почему он лежит в потемках?

Джейлис не успела или не захотела ответить мне, желая, чтобы я увидела сама, что с мужчиной. И точно, раб дернулся, будто от резкой боли, скрутился, приняв позу эмбриона, а затем принялся сворачиваться и разворачиваться, крича и стуча головой о стену. Внезапно припадок прекратился, и настала фаза успокоения, во время которой он тяжело вздыхал и утирал пот.

– Мамочки, да что это?

– Это лоа-лоа, такие черви. – Джейлис забавлялась моим испугом. – Живут под веком, в глазном яблоке, причем время от времени переползают в другой глаз через носовую перегородку. Отсюда и возникает боль.

Она помолчала, слушая, как пыхтит раб, и продолжила:

– Я держу его в темноте, как ты выразилась, потому что в потемках черви меньше движутся, следовательно, реже переползают через нос. Мне рассказал о таком чуде паренек с Андроса, говорит, мол, поначалу они живут на поверхности глаза, а потом уже забираются поглубже, очень уж им по душе там копошиться. Пока они наверху, их можно вытащить – для этого пользуются иголкой. А потом уже все, каюк.

Джейлис отворила дверь пошире и закричала на служанку, чтобы та пришла со светом.

– О, у меня и игла есть!

Она извлекла из кошелька на поясе подушечку из войлока, где торчала игла длиной не менее трех дюймов. Джейлис уверенно протянула мне инструмент.

– Ты что, рехнулась? – выдохнула я.

– Отнюдь. Как раз пригодятся твои медицинские познания.

– Но… – начала было я, разумея, что извлекать червей из глаз пациентов мне еще не приходилось.

Делать было нечего: Джейлис не захотела бы везти раба к врачу и оплачивать лечение, а я все равно была здесь.

– Ладно. Тогда так: принеси еще ножик, небольшой, но острый, и бренди, – обратилась я к служанке. – Нож и эту иголку окуни на минуту в бренди, а потом подержи их над зажженной свечой. Когда они остынут, принесешь мне, но только сама руками не лезь к остриям.

Один глаз был крапчато-коричневый, а не белый, какими мы привыкли видеть человеческие глаза. Наверное, крапинки были следами жизнедеятельности существа, так некстати выбравшего себе место жительства. Приподняв веко и сунув свечу поближе к лицу пациента, я увидела желтоватую склеру, прожилки которой налились кровью. Зрачок сузился, но больше ничего в глазу не было.

Зато под вспученной конъюнктивой другого глаза что-то явно шевелилось!

Я почувствовала, как сердце обрывается, а желудок подпрыгивает, готовый извергнуть содержимое, но призвала на помощь врачебное хладнокровие и попросила Джейлис:

– Держи его за плечи. Не давай ему двигаться, а то можно повредить глаз.

Операция выглядела устрашающе, но не содержала в себе ничего сверхъестественного: я надрезала конъюнктиву во внутреннем углу, быстро поддела ее ногтем и увидела, что под ней извивался противный червяк. С помощью иглы я, сморщенная от отвращения, подцепила его и вынула из глаза. Животное улетело к сырам; я надеялась, что он хотя бы не будет переползать из головки в головку.

Кровь даже не выступила, и я по размышлении решила оставить все как есть. В конце концов слезы могли прекрасно обеззаразить рану, а шовного материала, чтобы зашить ее, у меня не было. По счастью, рана была маленькой.

По моей просьбе нашли чистую ткань, из которой была сделана повязка. Процесс пошел – Клэр Бошан становилась заправским лекарем, мастером на все руки.

– Уф. Хорошо. А где второй?

Следующему рабу не пришлось стать моим пациентом: придя в сарай у кухни, мы увидели труп. Это был мужчина средних лет, заблаговременно поседевший. Мне сделалось жаль его и обидно за условия содержания рабов в Роуз-холле.

Он умер вследствие ущемления грыжи. Даже без вскрытия были видны гангренозные кишки, выпиравшие сбоку живота. Тело еще хранило тепло, но кожа уже позеленела. Было ясно, что страдалец умер в муках: следы агонии на лице, неестественные изгибы тела и вывороченные конечности.

– Джейлис, в чем дело? – Я выпрямилась и уставилась прямо на нее. – Господи помилуй, мы торчали в доме, пили чай и балагурили, а здесь!.. Он умер совсем недавно, но до этого, верно, мучился не один день! И ты все это знала! Отчего же ты не сказала мне, не позвала меня, не направила сюда?

– Я уже утром видела, что он умрет, – бесстрастно ответила Джейлис. – Я видела подобное не раз, поверь, хоть и не врач, и я не думаю, чтобы ты что-нибудь могла для него сделать.

Мне очень хотелось возразить что-нибудь на это, но я понимала, что цинизм Джейлис обусловлен объективными причинами, ведь прямо сегодня я ничего не смогла бы сделать и только бы зря обнадежила больного. Окажись я здесь хотя бы дня на три раньше, я… Что бы я смогла сделать? Нужно было вправить грыжу, но это было легко даже в таких неподходящих условиях. С выпадением кишок, соединением брюшных мышц и наложением швов я бы справилась, а вот с инфекцией… Кишка выпала, перекрутилась и прервала кровоснабжение, а потом сгнила – все так, как я в свое время говорила Джейми, пугая его страшными сказками о последствиях сухой рвоты.

Но как же можно было позволять, чтобы человек умирал в темном душном сарае совсем один, не только без врачебной помощи, но и без обыкновенного предсмертного пожатия руки? Как же так? Я не могу сказать, что я хорошая сиделка, все же я врач и люблю активно вмешиваться в течение болезни, останавливая его, а не наблюдать, как умирают люди, и нельзя быть уверенной в том, что присутствие белокожей женщины каким-то магическим образом облегчило бы его муки, но бросать его наедине со смертью было нельзя. Старуха с косой пришла, а мы не сделали и сотой доли того, что должны были сделать! Я вытерла руки смоченной в бренди тканью и провела ею по вискам.

Одному человеку я помогла, второму не успела, но следует найти Эуона.

– Джейлис, давай я осмотрю и других рабов. На всякий случай. Мне будет так спокойнее.

– Ну что ты, Клэр, они в порядке. Не трать время. Хотя если так хочешь, можешь и потратить, но чуть попозже. Сейчас я хочу переговорить с тобой о многом. А вечером приедет гость, один человек, с которым я давно хотела встретиться. Идем в дом, а это найдется кому убрать.

«Этим» было тело умершего.

Она потянула меня назад в дом.

Проходя через кухню, я подошла к беременной, оставившей горох и теперь чистившей очаг.

– Я догоню тебя, иди вперед. Нужно проверить, нет ли токсикоза, а то может случиться выкидыш. А тебе ведь нужно много рабов.

Джейлис удивилась еще больше и отрезала:

– Дважды она уже жеребилась, и никаких – озов не было. Если время тебе не дорого… Ладно, кто из нас врач, в конце концов? Осматривай, но не тяни: мой священник приедет к четырем дня.

Стоило Джейлис исчезнуть, как я припустила к рабыне:

– Слушай, ты не видела здесь или где-то поблизости белого мальчика? Его зовут Эуон. Я его тетя. Скажи, пожалуйста, если что-то знаешь о нем.

Девушка была немногим старше Марсали – быть может, семнадцать-восемнадцать лет. Она заметно испугалась и взглядом попросила помощи у старшей женщины-кухарки, подошедшей разобраться, чего хочет белая леди.

– Нет, мэм, белый мальчик нет. Здесь нет никаких мальчик, – отрезала она.

– Нет, мэм, нет. Наша не знать о мальчик, – повторила с чужого голоса беременная.

Почему же она не сказала этого сама, а только повторила от старшей? И почему прячет глаза?

К нам подошли еще две прислужницы. Я относила это на тот счет, что белые леди приходят к ним с расспросами не так часто, поэтому такое пристальное внимание к моей персоне обусловлено именно этим, но было и еще кое-что: они все демонстративно не знали ничего о мальчике, но в то же время были настороженны. Вполне возможно, что им была известна какая-то тайна, выдавать которую было нельзя.

Памятуя о том, что Джейлис просила не задерживаться, я направилась в дом, предварительно сунув девушке монетку:

– Если будешь говорить с Эуоном, белым мальчиком, скажи, что дядя ищет его здесь.

Поскольку с перехода был виден завод, я не преминула посмотреть туда, но поняла, что Джейми уже ушел: пресс стоял в одиночестве, быки пощипывали траву. Может, муж вернулся в дом?

То, что я увидела, когда вошла в гостиную через веранду, заставило меня остановиться: Джейлис преспокойно восседала в плетеном кресле, на спинке которого висел камзол Джейми, а в руках она держала карточки с запечатленной на них Брианной. Услышав, что я вошла, она скорчила ехидную мину и вкрадчиво улыбнулась.

– Какая девчушка, сердце не нарадуется! Кто она? Как ее звать?

– Брианна, – ответила я, едва разлепив онемевшие губы.

Очень хотелось избить Джейлис и отобрать у нее фотографии.

– Так похожа на своего отца… А я все гадала, кто бы это мог быть. Я видела ее той ночью на Крэг-на-Дун. Она его дочь?

Голова Джейлис мотнулась в сторону двери, из которой Джейми вышел, чтобы починить пресс, как он сказал.

– Да, его. Отдай, пожалуйста.

Я опоздала: она уже увидела Брианну во всех ракурсах, в которых та была представлена на карточках, предназначенных только для Джейми. Отвратительно было видеть, как ее пухлые пальцы елозят по лицу моей дочери.

Джейми скривилась, но не плюнула – ведь это были не Стюарты, следовательно, не так важно – поэтому она молча отдала мне фотографии.