Послушав красочное описание процесса вынашивания и родов, я высказала свое мнение:

– Так-то оно так, но мы ведь не знаем, как оно, когда сжигают на костре. Может, роды мучительнее.

Бедная Джейлис поперхнулась чаем и обрызгала свой муслин. Пройдясь платком по ткани, она с интересом смотрела на меня.

– Я, как ты понимаешь, не была сожжена и не могу судить, как оно. Но видеть приходилось, и должна сказать, что сидеть и раздуваться в вонючей дыре намного лучше.

– Ты хочешь сказать, что находилась в яме для воров, пока не родила?

Холодная ложка из серебра стала теплой в моей вспотевшей руке. Крэйнсмуирский застенок был страшен. С Джейлис Дункан я находилась там три дня, но сколько же времени провела там она?

– Ну да. Я сидела там три месяца. На ледяном полу среди вшей и тараканов. На обед давали – если давали – отвратительно пахнущую баланду. Веришь ли, я все время дрожала от страха.

Рассказ не способствовал аппетиту, и горько улыбавшаяся Джейлис смотрела, как в чашке плавают чаинки.

– Но выкидыша не произошло. Я уже не знала, просить ли Бога об этом или о том, чтобы вытащил меня поскорее, пусть я и издохну на свободе. Меня выудили оттуда, когда начались схватки. И я родила в доме судебного исполнителя, в своей старой спальне. Лучше дома в селении не было.

На секунду мне показалось, что в ее чашке был не чай, – настолько затуманился ее взгляд, но затем я устыдилась: было ясно видно, что она обрызгала себя чаем. «Не стоит подозревать невиновного человека, Бошан. То, что Джейлис своеобразная, еще не дает повода обвинять ее в злоупотреблении спиртным», – оборвала себя я.

– Витражи из шестигранников, ты помнишь их? Пурпурные, белые, зеленые – красота! Я столько всего передумала, пока смотрела на них.

Она невольно улыбнулась, но улыбку тут же согнала задумчивость.

– Зеленый витраж отразил свет, когда мне принесли ребенка. «Ну чисто утопленник», – подумала я тогда. Но нет, он был теплым и живым на удивление. Яйца его отца тоже были теплыми, ну а что у него было живым, сама понимаешь.

Джейлис засмеялась недобрым смехом.

– Умора, они такие дураки! Хватай любого за его самое живое место, и готово – он твой, тащи его куда хочешь. Самое забавное то, что они таскаются за нами и когда мы машем юбками перед их носом, и когда уже ходим на сносях: как же, она родила мне сына! Лично меня все устраивает: если у тебя есть дырка между ног, ты можешь вертеть мужчинами, а значит, и миром, как хочешь.

Дальше Джейлис проделала нечто такое, от чего я усомнилась, только ли чай был в ее чашке: она откинулась назад в заскрипевшем под ее весом кресле, развела бедра, насколько позволяло платье, и подняла чашку прямо над лобком, произнеся иронический тост:

– За это самое место, от которого столько всего зависит! Влагалище – это все, что интересует мужчин, все, к чему направлены их помыслы, значит, то самое место, с помощью которого можно управлять мужчинами.

Джейлис отхлебнула из чашки и села поудобнее, перестав склоняться над животом.

– Вот негры, например, все понимают – вырезывают фигурки, изображающие женщин с огромными грудями, животом и всем остальным. Но мужчины в нашем времени, том, откуда мы пришли, тоже поступают сходным образом.

Она зло улыбнулась.

– Чай, видала журнальчики для мужчин.

Джейлис бросила полный ненависти взгляд на Джейми, словно он был виноват в том, что целая индустрия занята выпуском журналов для мужчин, и добавила:

– В Париже тоже много всего, и картинки, и книжки. Я склонна считать, что это то же, что и эти фигурки.

Отпивая еще, она махнула рукой.

– Только африканцы поклоняются им, а наши…

– Африканцы – чувственные люди, – бросил Джейми.

Он говорил ровным тоном и сидел развалясь, но я-то видела, как его пальцы сжимают чашку.

– Парижских сладострастников вы узнали уже как миссис Эбернети?

Джейлис Дункан остро посмотрела на Джейми и злорадно проговорила, обращаясь теперь к нему:

– О нет, слава миссис Эбернети была еще впереди. В Париже меня знали как Мелисанду Робишо. Правда, звучит? Твой дядюшка Дугал назвал меня так, и я, сентиментальная дуреха, решила, что пусть так и остается, раз уж так красиво.

Теперь рука сжалась у меня. Джейлис не могла видеть этого, потому что не занятую чашкой ладонь я держала в складках юбки. Мы жили в Париже и много слышали о мадам Мелисанде, которая, сама не будучи вхожа ко двору и не принадлежа к высшему свету, пользовала, да будет позволено мне так сказать, придворных дам. Откровенно говоря, она приобрела славу среди женщин, распространяющуюся со скоростью света, потому что рассказывала о таких важных вещах, как любовные интриги, капиталовложения и беременности.

– Ну-ну, могу себе представить, что ты им там наговорила, – холодно произнесла я.

Джейлис удивленно захихикала:

– Ну разумеется, я многое могла бы порассказать, но попасть на новый процесс у меня не было охоты. Не всегда надобно говорить правду. Хотя и я кое-что сделала: мать Жана Поля Марата хотела, чтобы ее ребенка звали Рудольфом, а я отговорила ее так называть, мол, над именем Рудольф тяготеет проклятие или что-то в этом роде. Честно говоря, потом долго думала, правильно ли поступила: если бы его назвали по-другому, возможно, мир потерял бы доблестного революционера, зато обрел бы поэта. А ты, лисенок, думал ли ты, что имя не в последнюю очередь определяет судьбу?

Она вытаращилась на Джейми.

– Я думал об этом, миссис Эбернети. – Он отставил чашку. – Так это благодаря Дугалу вы смогли убежать из Крэйнсмуира?

Джейлис подавила отрыжку.

– Ну да. Он приперся, чтобы забрать малого, трусился весь, боялся, чтобы не узнал кто. Но мне нужно было совсем другое. Я рада была, что он дрожит, и воспользовалась этим: едва он заявился, тыкнула ножом в малыша.

И по сей день довольная своей удачной выдумкой, Джейлис торжествующе улыбнулась:

– Говорю, мол, дитю конец, если ты не вытащишь меня из этой дыры. Жизнью ребенка, хоть и бастарда, он дорожил и согласился на мое условие, да только я еще потребовала, чтобы он поклялся жизнью брата и собственным спасением.

– Он не думал, что ты можешь обмануть его?

Я представила, как отчаянная Джейлис подносит нож к горлу младенца. Страшное, должно быть, зрелище, и еще страшнее становится при мысли, что есть на земле такие матери.

Она вперила в меня свои стекляшки.

– Ну а как же, милочка. Дугал прекрасно знал, на что я способна. Я не прогадала, – мягко заметила Джейлис.

Хотя дело было в декабре, Дугал обливался потом и не мог не смотреть на кровать, где лежал спящий сын, которому угрожала опасность от собственной матери.

– Мне так хотелось зарезать его самого, когда он склонился над ребенком! – воскликнула кровожадная Джейлис. – Но я не могла, к сожалению, себе этого позволить: одной было бы слишком тяжело разгребать это все. Пришлось оставить его в живых, эх…

Молчаливый Джейми отпил из чашки, не проронив ни слова и не изменившись в лице.

Тюремщик Джон Макри за соответствующую плату согласился обделать это дельце: Дугал дал взятки нужным людям и втайне от всех было решено и позволено подменить тело Джейлис Дункан и предать огню другого человека. Сопровождать это все должна была церковная церемония.

– Я было думала, что возьмут соломенное чучело, бросят пару камней в гроб, а там забьют крышку и дело сделано, но мне повезло: третьего дня умерла бабушка Джоан. Решили положить ее тело, потому что человеческое тело горит все-таки лучше соломы.

Джейлис выпила последние капли из чашки.

– Да, я счастливица – увидела собственные похороны. Где такое видано, а? Что, не повезло, скажете?

Листья уже опали и начали гнить, их кое-где прикрывал снег, а осенние ягоды, оставшиеся на кустах зимой, блестели как капли крови.

Ветер гнал облака по небу, скоро должен был начаться снегопад или дождь со снегом, но все жители поселка, которые были в состоянии ходить, высыпали на улицу, чтобы поглядеть, как будут сжигать ведьму. Что ни говори, а это было выдающееся событие, и все желали посмотреть на очищающий огонь. Отец Бэйн, местный священник, умер три месяца назад (порез загноился и вызвал лихорадку), но поскольку священник был необходим, из соседнего поселка выписали другого, и теперь процессия состояла из священнослужителя, бормотавшего себе под нос отходные, тюремщика и его помощников с ношей, завернутой в черное, и мальчиков с кадилом.

– Бабушка Джоан удостоилась такой чести, – язвительно заметила Джейлис, – на ее похоронах собрались все, даже те, кто не знавал ее никогда. А все почему? Да потому что жгли ведьму! Вот и весь сказ. Притащились все и притащили с собой священника.

Макри вытащил тело из черных одежд и отнес его к заготовленной бочке: труп должны были положить в бочку и так сжечь.

– Меня по решению суда должны были удавить. Это можно было считать милостью. То есть они уже знали, что я буду мертва, и не удивились, что я болтаюсь, как тряпка. Главное, что не дергалась. Забавно: они были так заняты зрелищем, что даже не поняли, что я должна была весить в несколько раз больше бедной бабушки.

– А… ты видела это все? – не поверила я, но, зная Джейлис, я уже знала ответ.

Она важно кивнула:

– Ну а как же? Разве можно было пропустить такое? Они все стояли укутанные – холодно ведь было. Ну и я встала, надвинула капюшон…

Приглашенный священник читал молитву, которая должна была оградить присутствующих от злых чар. По ее завершении Макри забрал у помощника факел, сделанный из сосны, и проговорил:

– Господи, не лиши жену сию благодати Своей, но истреби зло, что обитало в теле ее.

Он-то и зажег огонь.

– Я думала, что это будет долго, но все произошло очень быстро.

Когда к бочке, пропитанной смолой, поднесли факел, огонь взметнулся вверх, пожирая свою добычу. Публика ликовала, хотя было ясно, что из-за огня и жара никто не может ничего видеть и боится приблизиться, чтобы не обжечься самому.