– С леди все в порядке? Капитан Джейкобс и месье Александр закончили беседовать, экипаж ждет леди.

Я быстро встала.

– Все хорошо, спасибо. Я готова ехать.

Я не нашлась что сказать губернатору.

– Благодарю за…

Он легко вышел из-за стола и провел меня к выходу.

– Мадам, примите мои извинения. Вы пережили ужасные события, но, надеюсь, быстро забудете о них. Всего доброго.

Навощенный паркет – не за что уцепиться. Оно и правильно: нечего посторонним думать, что мы вели задушевные беседы.

У самой двери я не выдержала и захотела сказать ему нечто большее, чем несколько учтивых ничего не значащих фраз.

– Мистер Грей, хорошо, что вы не знали, кто я такая, когда видели меня на «Дельфине». Тогда… вы понравились мне.

Ровно миг он глядел как официальное лицо, но затем маска спала:

– Тогда… тогда и вы понравились мне.

Казалось, что рядом в карете сидит чужак, а не Джейми. В серых рассветных лучах его лицо было серым, но не только от неверного света: Джейми смертельно устал и осунулся. Не желавший ни секунды более продолжать нелепый спектакль, он снял парик, едва мы миновали резиденцию. Лощеный француз уступил место взъерошенному шотландцу, чьи волосы темными в утреннем сумраке волнами свободно рассыпались по плечам.

– Ты думаешь на Уиллоби?

Я не хотела вступать в разговор, но молча сидеть тоже было невыносимо.

– Я не знаю, англичаночка. Они выпытывали у меня об этом, но я правда не знаю. Кабы я знал!..

Он хлопнул себя рукой по колену и потом потер лоб.

– Ума не приложу… Я знаю его прекрасно, а здесь такое… Ответ один: вино. Я думаю, что если это он, то вино всему причиной. Сама видела, в кого он превращается, когда напивается. История с тем таможенником, например. Он ведь убил тогда!..

Слушая, я видела, как Джейми подпирает голову рукой.

– Хотя не думаю, чтобы здесь было похожее, – рассуждал муж. – Здесь все же женщина. Помнишь, как он честил наших женщин? А если эта миссис Алкотт дразнила его, флиртовала…

– Она так и делала, – подтвердила я.

Джейми кивнул, будто знал все заранее, а сейчас лишь ждал подтверждения своим словам.

– Многие мужчины сходят с ума, когда их приманивают, а потом отказывают им. Не знаю уж, как там было, да только европейцы и китайцы, должно быть, по-разному понимают флирт. Если китайцы вообще флиртуют. Она, как я понимаю, завлекла его, обнадежила и прогнала, а бедняга понял все слишком буквально, обиделся, не понял, за что его гонят. К тому же выпивка, он на нее падок. А ножей там хоть отбавляй…

Ножи я и сама видела в коридоре, но вряд ли в дамской уборной были ножи. Джейми вздохнул и принял более удобное положение.

– Господу Богу известно все, но я не Господь Бог. – Он провел рукой по волосам. – Только бы это, но нет. Начать с того, что я сказал, будто плохо знаю китайца, будто мы познакомились, только отплывая с Мартиники на пакетботе, будто считаю его хорошим малым, но больше ничего не могу о нем сказать.

– Что они ответили? Поверили?

Джейми ухмыльнулся:

– Ненадолго, англичаночка, ненадолго, поверь. Через недельку пакетбот вернется, и капитан расскажет на допросе, насколько близки были мы с Уиллоби. Грубо говоря, поведает миру, что фальшивые супруги Малкольм и узкоглазый убийца замышляли убийство еще на пакетботе.

– Ничего хорошего, – пробормотала я, вспоминая презент Фергюса солдату. – И так благодаря пропавшему китайцу мы находимся под подозрением.

– Это что, а вот дней через шесть его не найдут, и тогда начнется кутерьма. За это время добрые кингстонские кумушки могут разнести сплетни о гостях «Дома голубой горы». Тоже хорошо, тоже замечательно: слуги прекрасно знают, кто мы.

– Пускай пропадут пропадом!

– О, узнаю настоящую леди, – важно пробасил Джейми. – У нас есть всего шесть дней, пока не началась свистопляска. Значит, найти мальчишку нужно за это время – другого не будет. Отправлюсь в Роуз-холл.

Джейми, как и я, не спал всю ночь и теперь сладко зевал. До самого «Дома голубой горы» мы хранили молчание. Дом спал, когда мы пробрались в наши комнаты.

Я не стала развешивать одежду по вешалкам, а просто сбросила верхнее платье на пол, бросила на окошко булавки и пришла в спальню в одной ночной сорочке, белевшей во тьме. Джейми тоже был полуодет; он стоял в рубашке и глядел в окно.

Услышав, что кто-то идет – а это могла быть только я, – он сделал предостерегающий жест, чтобы я не шумела, и показал:

– Вон, ты только посмотри на них.

Ламантины, серые и толстые, плескались в лагуне, показывая округлые бока и снова погружаясь в воду. Они переговаривались между собой, издавая жутковатые завывания, а ранние птицы уже слетались на деревья. Больше в мире никого не было.

Встающее солнце позеленило воду, и лагуна заиграла красками. Мы были очень утомлены, но от этого чувствовали друг друга еще острее.

Благодаря Джону Грею я узнала о жизни Джейми все, что мог рассказать чужой человек, и больше не ревновала. Но почему же сам Джейми ничего не сказал, почему утаил от меня, что у него есть сын? Боялся? Не захотел доверить мне такую тайну? Любил ту женщину – мать еще одного ребенка? Грей не мог знать всего, и об этом следовало спросить самого Джейми, как ни тяжело мне это было.

Даже если она умерла, он может чтить ее память и любить ее не меньше. Меня же он любил все эти годы.

Нужно было заставить себя спросить, иначе я буду мучиться. Я сглотнула ком в горле и открыла рот, оценивая состояние Джейми.

Он хмурился и размышлял о чем-то. Я сочла это состояние благоприятным для своего вопроса и несколько бесцеремонно ляпнула:

– Что за грустные мысли?

Бессознательно я оттягивала время, боясь услышать признание в любви незнакомке. Просить Джейми успокоить меня было гадко: ему тоже требовалась помощь, не все же мне ее оказывать.

– Думаю о китайце. О чем же еще мне думать, – сказал Джейми, глядя на ламантинов в лагуне.

Убийство оставалось убийством, убийца скрылся, но между нами появилось нечто новое, и это требовало куда больше внимания, чем все убийства вместе взятые.

– И что ценного приходит в голову? – поинтересовалась я.

– Что Уиллоби не мог этого сделать. Это раз.

Стекло хранило следы пальцев Джейми.

– А второе… то, что он был крайне одинок, даже среди нас.

– Странник в чужой стране, – задумчиво проговорила я. Припомнился белый полет стихотворения мистера Уиллоби, которое он вверил морю и ветру.

– Именно так.

Джейми поелозил по волосам.

– Мужчина, будучи таким одиноким… Может быть, ты обидишься, но я все же скажу: мужчина ищет женщину, чтобы забыть свое одиночество.

Шотландец опустил взгляд на пол.

– Поэтому я женился на Лаогере. Нельзя сказать, чтобы я не жалел ее – я жалел. И девочек ее жалел. И уж тем более нельзя сказать, что я не мог жить без того, чтобы не спать с кем-нибудь!

Губа его дернулась, но он продолжил:

– Мне нужно было во что бы то ни стало знать, что я не одинок, а если женщина не могла жить со мной, то хоть забыть свое одиночество. Китаец хотел, чтобы женщина помогла ему забыть себя, но она не захотела этого делать, она отказала ему, – бесстрастно заключил он, глядя вдаль.

– Так что он вполне мог убить ее.

Посередине лагуны плыла самка ламантина, неся на себе детеныша.

Это зрелище наверняка вызвало у Джейми те же мысли, что и у меня, потому что он вздохнул и поворотился в мою сторону.

Он выглядел усталым, но решительным, таким, каким он обыкновенно шел на битву.

– Клэр…

По имени к своей «англичаночке» Джейми обращался в исключительных случаях.

– Клэр… Я хочу кое-что тебе сказать.

– Что такое? – я ответила машинально, а потом поняла, что не хочу слышать от него ничего такого, и отпрянула, зная, что он сейчас скажет.

Джейми удержал меня за руку и сунул в мою ладонь какой-то предмет. Нетрудно было догадаться, что это было: изгиб деревянной рамки и следы краски на ней.

– Клэр… я не говорил тебе… у меня есть сын… – выплюнул Джейми.

Я поглядела: это был такой же портрет, какой показал мне Грей. На нем был тот же самоуверенный мальчонка с дерзким взглядом слегка раскосых глаз, которого я видела в кабинете губернатора и который мог бы быть Джейми в детстве.

– Об этом не знает никто, даже Дженни.

А вот этому я не поверила и решила переспросить:

– Что, правда не знает?

Ламантины, заслышав наши голоса, отплыли, но вскоре вернулись, увидев, что мы не представляем для них опасности.

– Нет, не знает… Это было, когда я был в Англии. Об этом никто не знает, потому что он носит чужое имя, потому что… потому что он бастард, незаконнорожденный.

Мне почудилось или Джейми покраснел? Солнце ли упало и порозовило его своим лучом?

– Я оставил его, когда он был совсем ребенком. И больше не видел.

Он закусил губу и забрал у меня портрет, свободно лежавший в его широкой руке. О, Джейми многое бы отдал, чтобы на его руке действительно покоилась детская головка!

– Я не решался сказать тебе… А ну как ты подумала бы, что у меня дети повсюду, где я ночую? Или что Брианна, которой я никогда не видел, не так любима мной, как Уилли… Да, я не видел ее, но от этого люблю не меньше, а может, и больше.

Он посмотрел на меня в упор и громко спросил:

– Ты не держишь на меня зла?

– Я… – Собравшись с духом, я все-таки спросила: – Скажи, Джейми, ты любил мать этого мальчика?

Он не стал прятать глаз, но видимо опечалился.

– Нет, Клэр, нет… Она заставила меня спать с ней, я же не желал ее, но и не знал, как остановить. А потом она умерла.

Джейми закрыл глаза от боли.

– Видит бог, я не желал ее смерти, но я убил ее, и убил не любя, так, шутки ради.

Я провела рукой по его щеке. Он накрыл мою ладонь своей и крепче прижал к себе. Восходящее солнце осветило геккона, сидящего на стене: он был таким же желтым, как и штукатурка.