– Джейми женат, разве он не говорил вам?

Грей быстро отвел глаза, в которых отразилась глубоко затаенная боль, а затем опустил их, рассматривая свои красивые руки, перебиравшие мелкие предметы на столе.

– Говорил… Он намекнул, что вы умерли. Я знал, что он женат.

В его руках оказалось пресс-папье из серебра. Полированная поверхность и сапфир, вделанный в эту дорогую вещицу, отражали свет свечи.

– Он не говорил обо мне? – опуская голову еще ниже, спросил губернатор.

Вопрос вызвал во мне сочувствие и к самому Грею, и к тому положению, в котором он оказался. Его было жаль, но я понимала, что мне было бы больно слышать такие упоминания.

– Говорил. Говорил, что у него есть такой друг.

Грей с надеждой посмотрел на меня.

– Это правда?

– Да… Я… Вы должны узнать все. Мы думали, что второй из нас погиб. Война разлучила нас на годы. Я нашла его только сейчас спустя… Боже, неужели я приехала сюда четыре месяца назад?

Я задрожала, думая о том, что живу в восемнадцатом веке слишком многими жизнями для одного человека. Слова «А. Малкольм, печатник», украшавшие табличку в эдинбургской печатне, я прочла – подумать только! – всего четыре месяца назад.

– Я понимаю… – протянул Джон Грей. – Вас разлучил Каллоден… Господи, так вы не видели его двадцать лет?! – Теперь он был близок к обмороку. – А четыре месяца? Но…

Он задал бы еще несколько несвязных вопросов, но тряхнул головой и с интересом спросил:

– Вы знаете что-нибудь об Уилли?

– Кто это? – недоумевала я.

Грей снова влез в один из ящиков и выудил оттуда что-то маленькое, затем придвинул предмет ко мне, побуждая встать.

Он протянул мне портрет ребенка девяти-десяти лет, обрамленный рамкой темного дерева. Испугавшись, я, как во сне, протянула руку и взяла вещь.

Первое, что пришло в голову при виде портрета: этот мальчик мог бы быть братом Брианны. Вторая… о нет, вторая была о том, что этот и вправду брат Брианны!

В этом не приходилось сомневаться: раскосые глаза, высокие скулы викинга, длинный нос и даже поворот головы – все свидетельствовало о том, что отцом этого ребенка является отец Брианны… Этого нельзя было скрыть даже за мягкими детскими чертами лица и каштановым цветом волос, которому еще предстояло стать рыжим…

Не в силах держать в руках портрет, я положила его обратно на стол и положила сверху ладонь, вдавливая миниатюру в столешницу. Грей не спускал с меня глаз.

– Вам это не было известно? – с сочувствием проговорил он.

– А кто… а кто его мать? – выдавила из себя я, кашляя и задыхаясь.

Новый губернатор Ямайки не спешил с ответом.

– Ее нет в живых.

– Но кто она была?

Говорить я еще могла, а больше, кажется, ничего не могла. Пальцы онемели, в ушах звенело, и голова гудела и раскалывалась. Недаром Дженни говорила, что ее брат не может спать один! Значит, она что-то знала…

А я не знала ничего.

– Его мать – Джинива Дансени, сестра моей жены.

– Жены? – изумилась я.

Грей и так был смущен, произнося слово «жена» не так, как это обычно делают мужчины, мимоходом, а здесь и вовсе стушевался, отводя взгляд.

Теперь мне было ясно, отчего они так обнимались.

– Скажите толком, наконец, каким боком вы причастны к этому всему. Иначе говоря, какие у вас отношения с Джейми, с Джинивой и с… Уилли, – распорядилась я.

Грей уже пришел в себя и смог отрезать:

– Я не обязан это рассказывать.

Мне очень захотелось впиться ногтями ему в морду, но он заметил, как я напряглась, и заерзал в кресле, готовясь вскочить, если это будет необходимо для самозащиты.

Видя, что он подозрительно косится на меня, я попыталась взять себя в руки.

– Да, вы не обязаны, и я не настаиваю, если для вас это так тяжело. Но я, – подчеркнула я голосом, – я была бы вам очень обязана, если бы вы пояснили мне что к чему. В конце концов, вы показали мне портрет, и я имею право на объяснения. Так или иначе, мне придется расспросить обо всем Джейми, а вы бы могли облегчить его участь своим рассказом. – Небо было бархатным, и намеков на рассвет пока не наблюдалось. – До утра, я думаю, мы бы могли поведать друг другу многое.

Грей оставил наконец пресс-папье и покладисто согласился:

– Хорошо. Налить вам бренди?

– Налить, но и себе плесните тоже. Не хватает, чтобы вы упали здесь под стол.

Он легонько улыбнулся:

– Миссис Малкольм, это врачебное предписание?

– Да, вполне. Считайте, что это рецепт.

Теперь мы могли говорить более-менее спокойно. Грей перекатывал бокал между ладонями и уточнял:

– Джейми говорил обо мне, так?

Я снова выдала себя, скривившись, когда услышала, что теряю исключительное право называть мужа уменьшительным именем. Хмурый Грей предложил:

– Если вас задевает такое обращение к нему, я буду называть его Фрэзером, как делал это в тюрьме.

– Не нужно, не утруждайте себя. – Я глотнула бренди. – Я знаю то, что вы были начальником Ардсмьюира. Джейми говорил, что вы друг и заслуживаете доверия.

Такие важные для Грея сведения я произнесла с неохотой и растягивая слова, чтобы уменьшить губернатору удовольствие от этой весточки, но он все равно расцвел улыбкой:

– Я рад. Спасибо. – Грей покачивал бокал, раскрывая букет бренди и глядя в колышущуюся жидкость янтарного цвета.

Отпив глоток, он отставил бокал, чтобы впредь заниматься одним только рассказом.

– Это правда, мы познакомились в тюрьме, когда я был начальником. Позже Ардсмьюир закрыли, а все заключенные должны были отправиться на принудительные работы в Америку. Я похлопотал, чтобы Джейми оставили в Англии под надзором. Он дал слово, что не попытается убежать. Я выхлопотал ему место в Хэлуотере, где друзья нашего дома имели поместье.

Грей заколебался, но все же объяснил, опустив голову:

– Я не мог допустить того, чтобы мы расстались навсегда.

Переданные им факты об обстоятельствах рождения Уилли и смерти его матери вызвали у меня естественный вопрос:

– Он любил ее?

Лягушка все еще барахталась у меня в животе; ее не удалось изгнать даже благодаря бренди.

– Мы не говорили об этом.

Грей налил себе еще бренди, хотя кашлял, допивая предыдущую порцию. Поглядев мне в глаза, он с усмешкой признался:

– Я очень сомневаюсь, чтобы это была любовь.

Вероятно, это должно было прозвучать как пошлость, но я очень надеялась, что сомнения Грея были верны.

– Кстати говоря, о мальчике я тоже не знал, потому что Джейми ничего не рассказывал, что у него происходит, но слухи сделали свое дело. Всем было ясно, что старик Эллсмир не сможет стать отцом ребенка и что Джинива, скорее всего, имеет любовника, но кто он, можно было только гадать. Конечно, когда Уилли было уже лет пять, стало ясно, что предполагаемый отец и есть настоящий. Этого нельзя было скрыть.

Губернатор продолжал пить.

– Любопытных было много, и поговаривали всякое, но были и такие, кто молчал, например моя теща.

– Правда?

– Ну да, а как же иначе! У нее не было выбора. Точнее, был: молчать и считать внука девятым графом Эллсмиром или сообщить всем, что он бастард, а его отец – преступник-шотландец, переспавший с господской дочерью?

– Представляю.

Я представляла не только это, но и то, как юная леди Джинива Дансени обнимает рослого рыжего конюха.

– Да, так было необходимо, – подытожил Грей. – Джейми поступил разумно, оставив имение.

– Вы занялись мальчиком после его бегства?

Стояла ночь, но какие-то звуки в резиденции все-таки были слышны. Впрочем, лорд Джон Грей закрыл глаза не потому что любил тишину.

– Да, он поручил мне заботиться о нем.

Эллсмирская конюшня была хороша во всех отношениях: просторная, теплая зимой и прохладная летом, она служила и тайным местом встречи Грея и Джейми.

– Изабель держит зло на вас, – проговорил Грей, глядя, как Джейми ходит за гнедым, а тот смирно стоит, предоставляя себя надежным рукам.

– Угу.

Дансени должны были быть довольны всем, но если это было не так, то это уже не заботило Джейми.

– Она говорит, что Уилли знает о вашем отъезде. Он кричал весь день и перебил всю посуду.

Жила на шее Джейми набухла, но Фрэзер молчал, оставив лошадь и водя скребком по стене конюшни и пряча глаза.

– Вы ведь могли ничего не говорить ему. Не стоило, правда.

– Да. Чтобы не расстраивать леди Изабель, – буркнул Джейми.

Закончив скоблить стену, конюх похлопал жеребца по крестцу, завершая, как показалось Грею, этим все свои дела в Хэлуотере. Завтра он покинет имение. У Грея перехватило горло, но он отошел от стены, у которой стоял, и потащился вслед за Фрэзером.

– Джейми, – осторожно коснулся он его плеча.

Тот обернулся, не успев спрятать боль в глазах, и смотрел теперь с высоты своего роста и с грусти своего положения.

– Вы правильно поступаете.

Джейми насупился, не понимая.

– Да? Вы так думаете?

– Да, и так думаю не только я. Есть вещи, которые нельзя не заметить, понимаете? То, что вас никто еще не раскусил, не значит, что это не произойдет в ближайшее время. Они, – указывал на коня Грей, – всегда похожи на отцов так или иначе. Что уже говорить о вас.

Шотландец слушал и бледнел.

– Вы должны это понимать, видеть, в конце концов. Хотя нет, у вас же нет даже зеркала, верно?

Джейми наконец отозвался, бесстрастно сказав:

– Верно, поэтому я смотрюсь в водную гладь.

Он вздохнул и посмотрел на дом, застекленная веранда которого выходила на лужайку – Уилли так любил выбегать сюда после ленча, – а потом повернулся к Грею и решительно предложил:

– Давайте прогуляемся, – и покинул конюшню.

За Фрэзером, шедшим к нижнему пастбищу, поспешил Грей. Мужчины прошли около четверти мили и остановились у пруда на прогалине, освещенной ласковым солнышком.

Грей понял, что происходит не так, как ему хотелось бы: Фрэзер шел быстро, и он едва поспевал за ним, задыхаясь и поминутно отставая. Вот плоды лондонской жизни! А Фрэзер не устал, он сильный…