Прекрасно зная, насколько тяжело сидеть сложа руки и знать, что мужчины решают в это время судьбы государств и свои личные судьбы в том числе, я все же предложила девушке заняться именно этим, поскольку мы не могли противостоять пиратам, имея скальпели, ножик для писем и нож для ампутаций.

Шум схватки был почти не слышен здесь, но какие-то звуки, как-то самые громкие крики и удары, сюда все же долетали.

Услышав их, Марсали взмолилась:

– Пресвятая Дева, спаси и сохрани Фергюса!

Не было никаких сомнений в том, что Фергюс сражается рука об руку со своим милордом, с Джейми, но у нас не было никакой возможности помочь им. Оставалось надеяться, что Дева Мария услышит наши молитвы – а я молилась тоже, только про себя – и спасет наших возлюбленных. Было темно, и девушка не могла видеть, как я осеняю себя крестным знамением, касаясь того места на лбу, где Джейми оставил свой последний поцелуй. Неужели этому поцелую сулилось быть последним в его жизни?

Грохот, отличавшийся от предыдущих шумов, заставил и «Артемиду», и нас вздрогнуть.

– Это взрыв, они хотят взорвать нас! – в ужасе вскочила девушка. – Матушка Клэр, бежим отсюда! Корабль идет на дно! Скорее!

– Глупая, сиди смирно! Наши стреляют, это канонада! – скомандовала я.

Но было поздно: Марсали в панике бежала из трюма, натыкаясь в темноте на груды гуано и ругаясь при этом.

– Марсали! Девочка! Вернись немедленно!

Нужно было выбираться. Понять, где сейчас Марсали, было невозможно: гуано осыпался и искажал все звуки. На палубе действительно шла канонада: там непрерывно грохотали пушки, что подняло в спертый воздух трюма новую волну пыли. Кашляя и утирая глаза, я остановилась.

Виднелось отверстие в краю отсека, ближайшего к трапу. Следовательно, выход там.

– Марсали! Ты здесь?

В ответ раздался визг. Так могла визжать только молодая девушка, а второй женщиной на корабле была я. Я поспешила к подножию трапа, и моим глазам предстала такая картина: Марсали билась в руках какого-то здоровяка, привлеченного ее молодостью и красотой. Он был без сорочки, предоставляя окружающим созерцать татуировки на жирном торсе. Монеты и побрякушки на его шее почти не издавали звона, хотя Марсали отчаянно вырывалась – с такой силой он удерживал девушку.

Он забавлялся ее попытками обрести свободу, пока не увидел меня, а тогда осклабился и выдал несколько слов на смеси испанского и какого-то другого языка. Зубов у него было мало, а мозгов, видимо, еще меньше, но глаза под заросшей шевелюрой стали маслеными. «Надо же, сколько у них девок на корабле!» – такие мысли вертелись в его голове, как полагала я.

– Отпускай! – велела я. – Basta, cabrón![20] – Других испанских слов, применимых к ситуации, я не знала.

Он, казалось, обрадовался еще больше, заулыбался еще шире и собрался было схватить меня. По крайней мере, он выпустил Марсали, а это уже было хоть что-то.

В него полетел скальпель, метко брошенный мной, но тотчас же отскочивший от его дубовой башки.

Пока он размышлял, что ему делать, Марсали юркнула у него под рукой и побежала по направлению к трапу.

Перед детинушкой встала проблема выбора, но он решил ее довольно быстро, отдав предпочтение молоденькой девочке, и, когда Марсали добежала до верха и сунулась в люк, увалень на удивление быстро прыгнул вслед за ней и вцепился в ее ногу. Девушка завизжала.

Ругаясь и проклиная женскую долю, я последовала за ними и, замахнувшись ампутационным ножом, нанесла самый сокрушительный удар, на какой только была способна. Теперь визжал пират, а я краем глаза увидела, что мимо меня пролетела какая-то часть человеческого тела.

Что же я могла ему отрубить? Это оказался палец на ноге, лежавший теперь на палубе и являвший миру мозоли и грязный ноготь. «Ну хоть от чего-то я его избавила, интересный способ проявить милосердие», – думала я, отступая от пирата, прыгнувшего на настил трюма. Он схватил меня за рукав и потянул к себе, но я дернулась, и ткань порвалась, а я тем временем пырнула ножом его в морду.

Кровь хлынула, ослепляя его, и пират упал на доски. Пользуясь возможностью, я бросила нож, вскочила на трап и полезла выше.

Пират недолго провалялся внизу: он немедленно вскочил и погнался за мной с явным намерением отомстить, благо теперь он имел два повода для этого, первым из которых была Марсали, а вторым – ловко отрубленный палец, результат моего орудования предназначенным для хирургических целей ножом. Он хотел было вцепиться мне в подол, но мне опять удалось вырваться, на что он отреагировал потоком бранных слов на языке, который я все-таки определила как португальский.

Сейчас спасением для меня была палуба, потому что там были люди и больше места для маневров, однако же и она – она в первую голову – представляла собой арену битвы: здесь клубились пороховые дымы, лязгала сталь, люди наступали друг на друга и снова расходились, а на доски падали поверженные, потерпевшие поражение в схватке. Непрестанно слышны были звуки выстрелов. В таких условиях я не могла рассчитывать на чью-либо помощь и, слыша, как мой преследователь дышит у меня за спиной, выбираясь из люка, вскочила на поперечину. Море пенилось и бурлило, я ползла по снастям наверх, подальше от кипевшей на борту «Артемиды» битвы.

Можно было повременить и подыскать местечко получше, но времени у меня не было, и, только поднимаясь по вантам, я поняла, что ошиблась в выборе убежища. Жирный португалец лазал по снастям куда лучше меня, потому что был моряком, к тому же пиратом, к тому же мужчиной, не стесненным длинным платьем. Ему привычно было взбираться наверх по реям, а мне вовсе нет. Я стала заложницей своего опрометчивого решения убежать наверх. Это было, возможно, хорошее решение в других условиях, но не сейчас, когда некому было снять меня и некому было убить пирата. Нож остался далеко внизу, да и что бы я им делала, держась одной рукой на веревку? Оставалось лезть все выше, а там…

Что будет там, я не знала и не особо хотела знать, зато прекрасно видела, что тросы дрожат под тяжестью моего тела и тела пиратского, а его вес оттягивает веревки назад, тем самым приближая меня к нему. Ловкий, как обезьяна, он с легкостью преодолевал расстояние, отделявшее его от меня, и с превеликой радостью плюнул в меня, когда приблизился. Так, плюясь и ругаясь, он подбирался все ближе, движимый отчаянным желанием убить меня, и, наконец, повиснув на одной руке, принялся размахивать абордажной саблей, надеясь сбросить меня вниз.

Я должна была погибнуть либо от сабли, либо от падения, либо от того и другого. Кричать не было смысла, да я бы и не смогла – настолько страшно мне сделалось, – оставалось ждать конца. Я послушно зажмурилась, понимая, что обессилела и не смогу бороться дальше.

Послышался вскрик, затем глухой стук, и свист сабли прекратился. Пахнуло рыбой. Открыв глаза, я увидела, что пирата нет на реях – он лежал на палубе. Зато рядом появился любимец китайца, Пинг Ан. Он немного раскрыл крылья, потому что не мог иначе удержаться на болтающихся веревках, и взъерошил перья; хохолок его смешно торчал.

– Гва! – сообщил пеликан, мигая желтым глазом и щелкая клювом.

Птицы любят, когда все спокойно и тихо, а здесь шумят и безобразничают. Необходимо было навести порядок, если глупые люди не понимают, что нужно вести себя как подобает. И пеликану, по счастью, удалось навести порядок, если не на корабле, так по крайней мере на реях. «Лучше рыба и дружба с китайцем, чем португальские пираты», – рассудил Пинг Ан. И рассудил совершенно справедливо.

Я чувствовала головокружение, перед глазами мельтешили точки – нужно было привести в порядок себя, коль уж на реях все спокойно. Повиснув на реях, я ощущала шероховатость веревок и заставляла свое сознание не выпускать это из внимания: если бы я отпустила веревки, я бы шмякнулась вниз, превратившись в кровавую груду мяса и костей.

Внизу, кстати, тоже поутихли. Не рискнув смотреть с такой высоты вниз, я предположила, что все кончилось и что посрамленные пираты обратились в бегство, так, по крайней мере, хотелось верить. Звуки подтверждали мою догадку: паруса хлопнули, ловя ветер («Значит, есть кому их поставить», – отметила я), ванты со звоном натянулись под моими руками, наконец, с высоты своего положения я увидела, как чужой корабль, опутанный снастями и реями так же, как и «Артемида», удалялся в море. После такого основательного знакомства с элементами оснастки мне показалось, что я до конца своих дней смогу безошибочно определить, где какая мачта находится, какие паруса она несет и какие реи ей помогают в этом.

Подумав, что болтаться наверху пристало разве Пинг Ану, но никак не мне, я не стала более находиться в его владениях и начала спускаться, но очень медленно, чтобы не упасть от головокружения и страха. На палубе горели фонари и лежали тела убитых, а тело вполне живого Джейми, чью рыжую шевелюру я высматривала среди убитых, боясь увидеть ее там, восседало на бочке возле штурвала со стаканом виски в руке. Китаец, как водится, был рядом и наливал живительный напиток Уилли Маклауду, тяжело опиравшемуся на мачту.

Меня начало знобить.

«Нервы, – подумалось мне. – Шок, конечно же. А виски и правда отличное успокоительное, нужно запомнить».

По вантам я скользнула на палубу, содрав ладони в кровь. Липкий пот неприятно щекотал меня, но в то же время по телу проходила дрожь.

Джейми сидел закрыв глаза, но, видимо, услышал, что райская птичка приземлилась на палубу, и посмотрел в мою сторону. Заметив облегчение, с каким он воззрился на меня, я подалась к нему. Обняв его за плечи, я спросила:

– Все хорошо?

– Да, со мной да. Так, полоснуло немножко, вот и все, – объяснил он, ловя направление моего взгляда.

На его голове красовался свежий бинт, слегка смоченный кровью. Рана была небольшой, должно быть, след от выстрела. «Узнать, где пуля», – отметила я и продолжила осмотр. Грудь сорочки была вымазана в крови, но то была старая кровь, коричневая, а рукава были в свежей крови.