Штерн потягивал сангрию и переходил с темы на тему, в частности принялся опять говорить о природе тропических островов.

– Видите этот островок? Его называют Черепашьим, de la Tortue, или Тортуга. – Остров, казалось, дрейфовал среди волн. – Так вот, этот атолл, чья лагуна заросла, долгое время был прибежищем пиратов.

Он заинтриговал меня, и, не скрою, слушать сейчас о пиратах было куда занимательнее, нежели о карстовых отложениях и кристаллических иссиня-черных сланцах.

– Правда настоящие пираты? Флибустьеры? – Вот они, совсем рядом! Я вперила заинтересованный взгляд в морскую гладь. – Романтика…

Штерн блеснул улыбкой, и я сочла, что это камень в мой огород.

– Миссис Фрэзер, поверьте, мой смех вызван воспоминанием, а не вашими словами, – заверил он. – На днях в Кингстоне я говорил с одним стариком о пиратских обычаях. Кстати, в Порт-Рояле у них тоже была база.

Дернувшиеся губы выдали его замешательство.

– Простите, миссис, вы ведь замужем, и к тому же знаете медицину… Это должно быть известно вам…

Он бы промолчал, но сангрия развязала язык:

– Содомский грех… вы слышали об этом что-нибудь?

Он покраснел до корней волос.

– Конечно. Вы хотите сказать, что…

– Именно так. Старик, поведавший мне это, сам знал, что происходило среди пиратов, и не стал бы врать. Они были мужеложцами.

Лоренц с осуждением покачал головой.

– Вы уверены в этом?

– Так считалось. Он говорит, что шестьдесят лет назад Порт-Рояль ушел под воду, и люди считали, что Бог покарал нечестивцев за их грехи и мерзости, которые они учиняли.

– Бог милосерден, – протянула я, думая о Тессе из «Пылкого пирата».

Штерн надулся, словно сова.

– Поговаривают, что колокола, которые до сих пор звенят в Порт-Рояле, раскачивают души утонувших пиратов, возвещая таким образом о будущем шторме.

Мне подумалось, что к числу «грехов и мерзостей» принадлежала не только содомия, но расспросить об этом я не успела: пришла мамасита.

– Есть, – объявила-приказала она.

– Откуда она такая? Где отец Фогден откопал ее?

Лоренц тоже отодвинул стул и удивился:

– Что значит «где откопал»? А, вы ведь ничего не знаете. Так слушайте.

Мамасита исчезла в доме, и признаков, что она подслушивает за дверью, не наблюдалось.

– Он привез ее из Гаваны, но не только и не столько ее.

Отец Фогден служил священником лет десять, а потом отправился на Кубу с миссией ордена святого Ансельма. Это произошло пятнадцать лет назад. Сирые и убогие были премного благодарны ему, поскольку он ходил по трущобам Гаваны, облегчая человеческие страдания и даря надежду, а иногда и деньги. Он рассчитывал обрести жизнь вечную в загробном мире, но однажды встретил на рынке Эрменегильду Руис Алькантару-и-Мерос.

– Я не думаю, что они сговаривались. Скорее всего, все произошло молниеносно, с первого взгляда, знаете, как это бывает. Не знаю, можно ли это считать Божьим промыслом или нет, да только это произошло, им удалось проделать эту штуку.

Эрменегильда, молодая жена дона Армандо Алькантары, бежала от мужа со священником! Гавана была потрясена.

– Со священником и с мамой…

Штерн услышал мой шепот и согласно кивнул.

– Ну да, она не мыслила расставания ни с мамой, ни с песиком Людо, которого очень любила.

Успех побега обуславливался чистой случайностью: англичане вторглись на Кубу как раз тогда, когда бежала Эрменегильда, иначе бы беглецов не миновала кара сурового дона Армандо, имевшего связи и влияние на острове и вне его.

До Байамо добралась с грехом пополам, – можно только представить, чего стоило бежать со всеми платьями, которые взяла с собой девушка, и с песиком, выдававшим их своим лаем, – а оттуда на рыбачьей лодке добрались до Эспаньолы.

– Через три года Эрменегильда умерла. Отец Фогден положил ее под бугенвиллеей. – Штерн нацедил остатки сангрии в чашку.

– Теперь они живут без нее, он, мамасита и Людо, так выходит?

– Верно, именно так.

Натуралист закрыл усталые после долгого питья глаза.

– Эрменегильда не оставила бы мамаситу на Кубе, а мамасита, ясное дело, не оставила бы дочь.

Вырисовывавшийся на фоне закатного солнца профиль Штерна вздернул нос – тот опрокинул в себя последний глоток.

– Он ни с кем не общается: местные боятся холма, думают, что Эрменегильда стала призраком, искупляя грех сожительства со священником-нечестивцем.

В патио наконец стало тихо: надвигавшаяся ночь заставила умолкнуть куропаток, крики которых были слышны на протяжении всего нашего разговора. Отдавая тепло, накопленное за день, фазенда де ла Фуэнте стала наливаться прохладцей.

– Вы-то с ним общаетесь, не боитесь ни призраков, ни духов.

Он улыбнулся в ответ.

Пустая чашка издавала сладкий апельсиновый запах, похожий на тот, которым пахнут свадебные букеты.

Лоренц Штерн тронул меня не совсем верной рукой.

– Миссис Фрэзер, давайте отужинаем вместе?

После завтрака натуралист собирался в Сент-Луис, и я решила кое-что уточнить на прощание у отца Фогдена. Вряд ли корабль, виденный им, был «Дельфином», но следовало проверить все варианты.

– А что это был за корабль? – спросила я, попивая молоко.

У меня были сомнения, что отец слышит меня: он стучал по макушке Коко, отбивая одному ему известный ритм.

– Что?

Штерну пришлось пихнуть его, чтобы получить ответ на вопрос, который я терпеливо повторила.

– А! Да…

Он сощурил голубые глаза и с достоинством проговорил:

– Корабль был деревянный.

Штерн из вежливости прикинулся, что внимательно разглядывает содержимое тарелки, а на самом деле он давился от смеха.

– Как выглядели матросы, съе… убившие Арабеллу? Вы их видели?

Отец Фогден недоуменно воззрился на меня.

– Ну а как же? Конечно, видел, иначе бы не знал, что это совершили матросы.

Он проявлял способность мыслить логически – хороший знак.

– Точно. А что на них было надето?

Губы его уже округлились в «о», но я поспешила задать наводящий вопрос, чтобы священник мыслил в нужном направлении:

– Кроме мундиров, что еще на них было?

Я интересовалась неспроста: на «Дельфине» всегда ходили в мундирах, если выполняли официальные обязанности, а обычно носили грубые рабочие робы, впрочем, тоже походившие на мундиры из-за одинакового цвета и покроя.

Отец Фогден отставил чашку с молоком, утер усики, образовавшиеся после питья напитка, и насупился, вспоминая.

– Не было мундиров. По крайней мере не могу вспомнить каких-нибудь отличительных признаков, разве что крюк вместо руки у вожака.

Его длинные пальцы согнулись наподобие крюка.

Выронив чашку, я пролила молоко на стол. Напуганный Штерн что-то выкрикнул, а священник глядел, как молоко стекает ему на колени с поверхности стола (чашка была налита доверху).

– Зачем же так? – укорил он меня.

– Простите… Я не хотела.

Осколки не давались в мои дрожавшие руки, и я едва-едва заставила себя задать насущный вопрос:

– А… где сейчас этот корабль? Он уплыл?

– Нет, как же ему плыть? Он сейчас на берегу, – сказал отец Фогден, когда молоко полностью пролилось ему на колени и на мою одежду.

Священник подоткнул сутану и блестел бледными, незагорелыми икрами. Я тоже подоткнула свое одеяние, а поскольку на мне тоже была сутана, мы представляли комичное зрелище, но иначе идти было неудобно: холм выше дома весь зарос травой и репейником.

Видно было, что здесь тоже паслись овцы – на всем холме были видны их следы, – а человеческих не было, но отец знал, куда следует идти, и продвигался вперед быстро и верно, не спотыкаясь и ловко перепрыгивая корни деревьев.

Лоренц Штерн, тоже отправившийся с нами, помогал мне, подавая руку и убирая лежавшие на пути ветви, но я все равно устала от быстрого подъема.

– Неужели он остался на берегу? – с замиранием бросила я перед самой вершиной.

Я, признаться, грешным делом подумывала, что отец вполне мог выдумать всю эту историю с кораблем, по крайней мере с тем, что судно осталось на берегу. Крюк вместо руки есть не только у Фергюса, но и у пиратов, а их здесь, говорят, предостаточно.

Штерн, утираясь, обнадежил:

– Овцу ведь убили и зажарили.

Да, овцу убили и совсем недавно, но кто это сделал? Не факт, что это были люди с «Артемиды». Но и с «Дельфина» тоже не могли быть, потому что я ни у кого не видела там крюка. Ступая как можно медленнее и тише, я пыталась унять гулко бившееся сердце. На вершине росла пышная агава, и я ухватилась за нее.

Сверкающий аквамарин Карибского моря и узкий пустынный пляж – корабля не было. Отец Фогден показал, чтобы мы подошли к нему.

– Эти зловредные существа там.

Стоя на вершине холма, он грозил бывшим внизу с праведным гневом пророка, обличающего людские грехи. Рыжая всклокоченная борода торчала, как иглы дикобраза.

– Они убийцы! Каннибалы! – шипел он.

Я смотрела во все глаза, но ничего не видела. Тогда Штерн потащил меня к просвету между деревьями.

– Они там, там есть корабль, смотрите!

Да, корабль был там. Он лежал на борту на берегу; мачты были вынуты из гнезд. Части такелажа, тюки с грузом – все это лежало здесь же, а люди сновали вокруг поверженного судна. Крики и удары молотов нарушали тишину, пахло смолой. Медь и олово, потускневшие от соприкосновения с соленой водой и покоившиеся в трюме как груз, теперь были вытащены на поверхность. Другой груз – дубленые кожи – просушивали на солнце.

– «Артемида»! Они! Джейми!

Я отбросила всякие сомнения, когда увидела одноногого человека у корпуса судна с желтым платком на голове.

Мерфи не смог увернуться, и потому, что был калекой, и потому, что я стрелой сорвалась с крутого холма и налетела на него.

– Мерфи! – Я расцеловала его в колючие щеки.

– Господи помилуй! – барахтался на песке пораженный кок.