— Могу я еще что-нибудь для вас сделать? — неуверенно осведомился он. — Воды? А может быть, бренди?

Он полез за пазуху, извлек маленькую серебряную карманную фляжку с выгравированным на ней гербом и предложил мне.

Приняв ее с благодарным кивком, я сделала глоток, да такой основательный, что закашлялась. Крепкий напиток обжег горло, но я отпила еще и почувствовала, как внутри разливается бодрящее, снимающее напряжение тепло. Глубоко вздохнув, я отпила снова. Это помогало.

— Спасибо, — сказала я чуть охрипшим голосом, возвращая фляжку.

Подумав, что невежливо отделываться одним словом, я добавила:

— Знаете, я уже успела забыть, что бренди — это напиток: главным образом приходится использовать его для обмывания больных в лазарете.

Все события минувшего дня вдруг вспомнились, навалившись на меня с такой силой, что я пошатнулась и снова села на пороховой ящик.

— Насколько я понимаю, эпидемия свирепствует по-прежнему?

Его светлые волосы поблескивали в свете ближнего фонаря.

— Ну, не то чтобы по-прежнему. — Я прикрыла глаза, чувствуя себя опустошенной. — Сегодня число заболевших увеличилось только на одного человека. Вчера таких было четверо, а позавчера шестеро.

— Звучит обнадеживающе, — заметил он. — Похоже, вы побеждаете болезнь.

— Нет. Все, что мы делаем, — это предотвращаем дальнейшее распространение заразы. А для тех, кто ее уже подцепил, я ничего не могу сделать.

— Правда?

Грей наклонился и взял меня за руку. От неожиданности я не отстранилась, а он легонько провел большим пальцем по волдырю — я обожглась кипяченым молоком — и коснулся костяшек, покрасневших и потрескавшихся от постоянного соприкосновения со спиртом.

— Для особы, которая ничего не делает, мадам, у вас удивительно натруженные руки.

— Как раз делать-то я делаю, и немало! — выпалила я, отдернув руку. — Вот только толку нет, это правда!

— Уверен… — начал он.

— Да в чем вы можете быть уверены? — Я хлопнула ладонью по пушке, вложив в этот бессмысленный удар всю горечь и отчаяние этого дня. — Вы хоть знаете, сколько человек мы сегодня потеряли? Двадцать три! Я на ногах с самого рассвета, по локти в грязи и рвоте, моя одежда уже вся пропотела, а толку никакого! Ничего не могу поделать! Вы слышите меня? Ничего!

Лицо Грея скрывала тень, но я видела, как напряглись его плечи.

— Слышу, — спокойно ответил он. — Вы устыдили меня, мадам. Я сидел у себя в каюте по приказу капитана, но поверьте, понятия не имел, что дела обстоят подобным образом, и готов, если требуется, прийти на помощь.

— Зачем? — тупо спросила я. — Это ведь не ваша работа.

— А разве ваша?

Он повернулся ко мне лицом, и я увидела, что это привлекательный мужчина лет под сорок, с тонко очерченным лицом и большими голубыми глазами, расширенными от удивления.

— Да, — ответила я.

Он внимательно пригляделся ко мне, и удивление на его лице сменилось задумчивостью.

— Понимаю.

— Нет, не понимаете, но это не важно.

Я сильно нажала кончиками пальцев на лоб, на точки, которые показал мне мистер Уиллоби, чтобы облегчить боль.

— Если капитан считает, что вам следует оставаться в каюте, так, вероятно, и должно быть. Людей для помощи в лазарете хватает. Беда в другом: мало что помогает, — заключила я, уронив руки.

Грей подошел к борту и некоторое время молча смотрел на темную гладь воды, искрящуюся то здесь, то там дробящимся на волнах светом звезд.

— Понимаю, — повторил он, словно обращаясь к волнам. — Признаться, поначалу я принимал ваше огорчение за проявление обычной женской чувствительности, но теперь вижу, что здесь нечто иное.

Он помолчал. Стоял, держась руками за ограждение, — темный силуэт в звездном свете.

— Я был военным, офицером, — продолжил он. — Мне известно, что такое держать в руках человеческую жизнь — и терять ее.

Я молчала, молчал и он. Тишину нарушали лишь обычные корабельные звуки, по ночному времени негромкие и нечастые.

Наконец Грей вздохнул и снова повернулся ко мне.

— Приходит понимание того, что ты не Бог. — Он помедлил. — Понимание и сожаление по этому поводу.

Я вздохнула, чувствуя, как отпускает напряжение. Прохладный ветерок приподнял волосы на моей шее и сдул несколько локонов на лицо.

— Да, — согласилась я.

Он помолчал, будто не зная, что сказать напоследок, затем наклонился, взял мою руку и поцеловал без всякой аффектации.

— Спокойной ночи, миссис Малкольм, — произнес он, повернулся и двинулся прочь.

Он успел отойти от меня не более чем на несколько ярдов, когда спешивший мимо моряк, стюард по имени Джонс, заметил его и воскликнул:

— Милорд! Вам не следует покидать каюту, сэр! Ночной воздух опасен, ведь зараза все еще на борту, да и что бы там ни думал на сей счет ваш слуга, приказ капитана предписывает оберегать вас от заразы.

Грей кивнул с виноватым видом.

— Да-да, знаю, я не должен был сюда подниматься. Только я подумал, что если останусь в каюте еще на миг, то просто задохнусь.

— Лучше уж задохнуться, сэр, чем умереть от кровавого поноса, прошу прощения за эти слова, — сурово сказал Джонс.

Мой новый знакомый возражать не стал, лишь пробормотал что-то невнятное и удалился вниз.

Я протянула руку и схватила проходящего Джонса за рукав. От неожиданности он вскрикнул.

— Ох, это вы, миссис Малкольм, — проговорил он, приложив к груди костистую руку. — Право же, напугали. Я вас, мэм, за призрака принял, вы уж, прошу прощения, не обессудьте.

— Это я прошу прощения. Мне просто хотелось спросить, кто тот джентльмен, с которым вы только что разговаривали?

— Ах он?

Джонс оглянулся через плечо, но человек, назвавшийся мистером Греем, уже исчез.

— Ну, мэм, это лорд Джон Грей, новый губернатор Ямайки. Ему не следовало сюда подниматься: капитан строго-настрого приказал ограждать его от любой опасности. Неровен час, заразится. Нам только того и не хватает, как прибыть в порт с мертвым губернатором на борту. Впрочем, не будь вас, тут вообще творилось бы черт знает что.

Он неодобрительно покачал головой и повернулся ко мне.

— Так вы возвращаетесь к себе, мэм? Принести вам чашечку чаю или, может быть, печенья?

— Нет, Джонс, спасибо. Перед тем как лечь спать, я хочу еще раз проведать больных. Мне ничего не нужно.

— Выходит, что нужно, мэм, и вы только что об этом сказали. Ну ладно. Доброй ночи; мэм.

Он коснулся пальцами лба и поспешил прочь.

Прежде чем спуститься вниз, я задержалась у борта, глубоко вдыхая чистый свежий воздух. До зари еще оставался не один час. Звезды, ясные и чистые, сверкали над моей головой, и я неожиданно осознала, что миг милосердия, о котором я возносила бессловесные молитвы, все-таки настал.

— Вы правы, — вслух обратилась я к морю и небу. — Заката было бы недостаточно. Спасибо.

С этими словами я отправилась вниз.

Глава 49

ЗЕМЛЯ!

Правду говорят моряки: вы можете учуять землю задолго до того, как увидите ее.

Несмотря на долгое плавание, козий загон под палубой представлял собой на удивление приятное место. К настоящему времени свежая солома уже кончилась, и козьи копытца цокали по голым доскам, однако навоз ежедневно аккуратно сгребался в кучи, укладывался в корзины и выбрасывался за борт, а Аннеке Йохансен каждое утро засыпала в ясли охапки свежего сена. Да, запах от коз исходил сильный, но то был чистый, естественный, здоровый запах животных, куда более приятный, чем смрад немытых матросских тел.

— Иди, иди сюда, дурашка, — приговаривала она, стараясь подманить годовалого козленка в пределы досягаемости пригоршней сена.

Козленок потянулся к приманке и был схвачен крепкой рукой Аннеке.

— Что там, клещ? — спросила я, желая помочь.

Аннеке подняла глаза и одарила меня широкой улыбкой, показав редкие зубы.

— Гутен морген, миссис Клэр, — сказала она. — Да, клещ. Здесь.

Она взяла обвисшее ушко козленка в руку и развернула шелковистый край, показав мне темное вздутие, обозначавшее место, где под нежной кожицей угнездился насосавшийся крови паразит. Удерживая козленка, чтобы не вырвался, Аннеке зажала припухлость между ногтями и, как выдавливают гнойник, выдавила клеща наружу. Козленок блеял и брыкался, на ушке осталась маленькая кровоточащая ранка.

— Подожди, — сказала я, когда она уже собиралась отпустить животное.

Аннеке посмотрела на меня с любопытством, но козленка удержала. Я взяла бутылку со спиртом, которую носила у пояса, как офицер шпагу, и капнула несколько капель на язвочку. Ушко было мягким, нежным, с тонкими, видимыми под атласной кожей прожилками. Глаза козленка округлились еще пуще, он высунул язык и возбужденно заблеял.

— Чтобы ухо зажило, — пояснила я, и Аннеке одобрительно кивнула.

Козленка отпустили. Он побежал к сородичам и стал энергично тыкаться головкой в материнский бок, настоятельно требуя утешения в виде молока. Аннеке огляделась в поисках извлеченного клеща и обнаружила его на палубе: он беспомощно шевелил крохотными лапками в попытке сдвинуть свое раздувшееся тельце. Она безжалостно раздавила насекомое каблуком, оставив на досках маленькое темное пятнышко.

— Вы сойдете на берег? — спросила я, и она кивнула с широкой счастливой улыбкой.

Аннеке мечтательно взглянула вверх, где сквозь крышку люка пробивались в темный загончик веселые солнечные лучи.

— Да. Чувствуете? — Ее ноздри затрепетали. — Земля, да. Вода, трава. Как хорошо!

— Мне тоже очень нужно на берег, — сказала я, тяжело вздохнув. — Вы мне поможете?