— Ты говоришь так, словно ожидаешь, что все будет по–твоему, а если и нет, то тебе известно почему. Где ты этому научилась?

— На войне, — сказала я, улыбнувшись его описанию.

Он поднял брови.

— В Корее?

— Нет, во время Второй мировой войны я служила медсестрой во Франции и видела там множество сестер–хозяек, которые одним взглядом обращали интернов и санитаров в желе.

Да и позже непререкаемая властность — если, конечно, она была — не раз и не два сослужила мне добрую службу, позволив поставить на место людей, наделенных куда большими полномочиями, чем сестры и интерны бостонской больницы.

Джо кивнул, обдумывая мое объяснение.

— Что ж, это логично. Я сам использовал Уолтера Кронкайта.

— Уолтера Кронкайта?

Я уставилась на него.

Он снова ухмыльнулся, показывая золотой зуб.

— А ты можешь вспомнить кого–то получше? К тому же я каждый вечер бесплатно слушал его по радио или телевидению. Развлекал таким манером свою матушку — она хотела, чтобы я стал проповедником. — Абернэти улыбнулся немного печально. — Правда, болтай я как Уолтер Кронкайт, там, где мы жили в то время, я бы не дожил до поступления в медицинскую школу.

С каждой секундой Джо Абернэти нравился мне все больше.

— Надеюсь, твоя матушка не была разочарована, когда ты решил стать врачом, а не проповедником?

— По правде говоря, я не уверен, — сказал он, все еще улыбаясь. — Когда я сказал ей об этом, она с минуту смотрела на меня, потом глубоко вздохнула и сказала: «Ну ладно, по крайней мере, ты сможешь снабжать меня по дешевке мазью от ревматизма».

Я усмехнулась.

— Знаешь, мой муж, узнав, что я собираюсь стать врачом, тоже не выказал особого энтузиазма. Он воззрился на меня, помолчал и наконец сказал, что если мне все наскучило, то можно вызваться писать письма для обитателей богадельни.

Золотисто–карие, как ириски, глаза Джо наполнились смехом.

— Ага, родные и близкие — это те люди, которые уверены, будто лучше тебя знают, что тебе нужно и на что ты годишься. «Почему бы тебе вместо этой блажи не заняться мужем и ребенком?» — спародировал он назидательный тон и погладил меня по руке. — Не переживай, рано или поздно они со всем свыкнутся. Вот меня, например, уже не спрашивают, почему я не чищу туалеты, хотя Господь создал меня именно для этого.

Потом пришла санитарка, сообщила, что мой аппендикс проснулся, и я ушла, но дружба, начавшаяся на странице сорок два, не увяла. Джо Абернэти стал одним из ближайших моих друзей, а возможно, единственным близким человеком, который действительно понимал, что я делаю и почему.

Я слабо улыбнулась, ощущая под пальцами гладкость рельефных букв на обложке. Потом снова убрала книжку в карман сиденья. Сейчас мне вовсе не хотелось отвлекаться.

В иллюминаторе можно было увидеть залитый лунным светом облачный слой, отрезавший нас от земли. Здесь, наверху, по контрасту с бесконечной суетностью жизни внизу царили безмолвие, красота и безмятежность.

У меня возникло странное ощущение, будто я нахожусь в подвешенном состоянии, неподвижная, окутанная коконом одиночества. Даже тяжелое дыхание женщины, сидевшей рядом, казалось только частью «белого шума», состоящего из тишины, прохладного шелеста кондиционера и шороха туфель стюардессы по ковровой дорожке. В то же самое время я знала, что мы неудержимо мчимся в воздухе со скоростью сотни миль в час, устремляясь к какому–то концу, и можно только надеяться, что он окажется благополучным.

В этом подвешенном состоянии я закрыла глаза, вновь возвращаясь к сложившейся ситуации. В Шотландии Роджер и Бри занимаются поисками Джейми. В Бостоне меня ждут моя работа — и Джо. А Джейми? Я попыталась отогнать эту мысль, решив не думать о нем, пока не приму решение.

Я почувствовала легкое шевеление волос, и одна прядь соскользнула мне на щеку нежно, словно любовное прикосновение. Но конечно, то был всего лишь порыв ветерка из вентиляционного отверстия над головой и игра моего воображения. Мне почудилось: застоявшиеся запахи духов и сигарет неожиданно сменились запахами шерсти и вереска.

Глава 19

ПРИЗРАК

Наконец–то я вернулась домой, на Фэйри–стрит, где я прожила с Фрэнком и Брианной почти двадцать лет. Азалии у двери еще не совсем засохли, но их листочки поникли, а иные уже опали, усыпав пропеченную солнцем клумбу. Лето выдалось жарким — других в Бостоне не бывало, — дождей не было с августа и до сих пор, хотя стояла уже середина сентября.

Я поставила свои сумки у парадной двери и пошла включить шланг. Он лежал на солнышке, как зеленая резиновая змея, которая так нагрелась, что обожгла мне ладонь. Я несколько раз перекидывала эту змею с руки на руку, пока она не охладилась, ожив вместе с плеском воды.

Начать с того, что я не была большой любительницей азалий. Я бы давным–давно их вырвала, но ради Брианны мне не хотелось ничего менять в доме после смерти Фрэнка. Хватило и того, что она лишилась отца в год поступления в университет. Сама–то я долгое время не обращала на дом никакого внимания и вполне могла продолжать в том же духе.

— Ладно! — сердито сказала я азалиям, выключив шланг. — Надеюсь, что вы напились, потому что больше вам от меня ничего не дождаться. Меня и саму жажда измучила. И мне хочется принять ванну, — добавила я, глядя на их заляпанные листья.

Накинув халат, я присела на краешек большой ванны, глядя, как вода с грохотом наполняет ее, взбивая пену для ванны в душистые облачка. Над бурлящей поверхностью поднимался пар — наверняка получилось горячевато.

Я выключила воду, быстро завернув кран, и осталась сидеть на краю ванны. В доме царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием лопавшихся пузырьков, слабым, как звуки отдаленного сражения. Я вполне отдавала себе отчет в том, что я делаю. Это началось в тот самый момент в Инвернессе, когда я заняла свое место в экспрессе «Летучий шотландец» и ощутила качку вагона, несущегося по железнодорожному полотну. Я проверяла себя.

Я внимательно отмечала все технические устройства, свойственные современной повседневной жизни, и, что более важно, старалась осознать свое собственное отношение к ним. Поезд на Эдинбург, самолет на Бостон, такси из аэропорта и десятки привычных мелочей: торговые автоматы, светофоры, стерильно чистые туалеты с унитазами, в которых при нажатии клапана кружит, смывая отходы и микробов, зеленоватая дезинфицирующая жидкость. Рестораны с аккуратными сертификатами от Министерства здравоохранения, гарантирующие, что ты, по крайней мере, не отравишься этой пищей. И вездесущие кнопочки внутри моего собственного дома — те, с помощью которых было так легко обрести свет, тепло или приготовить пищу.

Вопрос в том, насколько мне все это нужно? Я опустила руку в исходящую паром воду в ванне и повертела ею туда–сюда, наблюдая, как кружатся в мраморных глубинах тени водоворота. Смогу ли я обходиться без всех этих удобств, больших и малых, к которым так привыкла?

Я задавала себе этот вопрос каждый раз, нажимая на кнопку, поворачивая кран, включая двигатель, и обрела уверенность, что ответ на него — «да». В конце концов, эпоха — не самое главное: даже в этом городе можно найти людей, обходящихся без многих удобств, не говоря уж о том, что есть целые страны, большая часть населения которых живет, не имея представления об электричестве.

Меня лично это не слишком заботило. После смерти родителей — мне было тогда пять лет — я жила с моим дядей Лэмом, выдающимся археологом, и выросла в условиях, которые вполне можно было назвать примитивными, поскольку сопровождала его в полевых экспедициях. Да, горячие ванны и лампочки — это хорошо, но мне и взрослой случалось обходиться без них — например, во время войны. И их нехватка никогда не ощущалась мной так уж остро.

Вода достаточно остыла и стала вполне терпимой. Я сбросила халат на пол, залезла в ванну, ощутив приятную дрожь при первом контакте горячей воды с холодной кожей, и расслабилась, вытянув ноги.

Ванны восемнадцатого века представляли собой всего лишь большие бочки, поэтому мылись в них по частям: сначала окунали тело, свешивая ноги наружу, а потом вставали во весь рост и мыли туловище, а ноги тем временем отмокали. Впрочем, и такие бочки считались роскошью, чаще же всего люди мылись с помощью тряпицы, стоя в тазике и поливая себя из кувшина.

Да, это не так удобно, как современная ванна, — но только и всего. Современный комфорт приятен, но в нем нет ничего такого, без чего нельзя было бы обойтись.

Разумеется, удобства в конечном счете не единственная и, может быть, не главная проблема. Прошлое — опасная территория. Однако разве успехи так называемой цивилизации гарантируют безопасность? Я пережила две главные «современные» войны — в одной из них участвовала сама, — а теперь каждый вечер слышала с экрана о том, как готовится третья.

А ведь «цивилизованная» война, тут уж не поспоришь, еще ужаснее, чем ее прежние версии. Повседневная жизнь, может, и стала безопаснее, но только если предпринимаешь меры предосторожности. Кварталы Роксбери не менее опасны, чем аллея, по которой я ходила в Париже двести лет назад.

Я вздохнула и выдернула затычку пальцами ног. Не стоит отвлекаться на безличные вещи типа ванн, бомб и насильников. Домашняя сантехника — это сущая мелочь. Главное — и так было и будет всегда — это причастные к событиям люди. Я, Брианна и Джейми.

Последняя вода с журчанием убежала в сливное отверстие. Я встала, ощущая легкое головокружение, и вытерла остатки пузырьков. Большое зеркало затуманилось от пара, но было достаточно ясным, и я отражалась в нем от коленей вверх, розовая, будто свареная креветка.

Уронив полотенце, я оглядела себя, повертелась перед зеркалом, расслабляя и напрягая различные группы мышц. Результат в целом меня удовлетворил. Хорошо, что в нашей семье не было предрасположенности к полноте. Дядя Лэм оставался подтянутым и поджарым до самой смерти, которая наступила в семьдесят пять лет. Я предполагала, что мой отец имел сходное телосложение. А как выглядела задница моей матери? В конце концов, женщинам приходится мириться с некоторым количеством жировой ткани.