Он отступил в сторону и отвесил витиеватый поклон, жестом указав на камин.

Джейми заколебался, но потом осторожно ступил на узорчатый коврик. Грей подошел к нему, раздувая ноздри. На таком близком расстоянии хрупкое телосложение и светлая кожа лица делали его похожим на девушку. Майор положил руку на рукав узника, и длинные ресницы взметнулись от потрясения.

— Да вы весь мокрый!

— Разумеется, — иронически подтвердил Джейми.

Он промерз до мозга костей, и теперь его трясло, даже несмотря на близость к огню.

— Почему?

— Почему? — удивился Джейми. — Ну, может быть, потому, что вы приказали стражникам облить меня водой, прежде чем бросить в ледяной карцер.

— Я? Ничего подобного я не приказывал! — Судя по тому, что майор побледнел от гнева и сердито поджал губы, он говорил правду. — Это было самоуправство, но я приношу свои извинения, мистер Фрэзер.

— Принято, майор.

Тонкие струйки пара начали подниматься от его одежды, тепло проникало сквозь влажную ткань. Все мышцы ныли, и больше всего ему хотелось улечься на каминный коврик. И плевать, что как собака.

— Имел ли ваш побег отношение к тому, что вы узнали в таверне «Липа»?

Фрэзер не ответил. Кончики ниспадающих на лицо волос начинали подсыхать.

— Вы можете поклясться, что ваш побег не имел никакого отношения к тому вопросу?

Джейми молчал. Не было никакого смысла что–либо говорить. Невысокий майор ходил взад–вперед между ним и камином, сцепив руки за спиной. Останавливался, вскидывал на него взгляд и снова продолжал ходить.

Наконец он остановился перед Джейми и официальным тоном произнес:

— Мистер Фрэзер, я еще раз спрашиваю вас: почему вы сбежали из тюрьмы?

Джейми вздохнул. Неплохо бы постоять у огня подольше, да, видать, не судьба.

— Я не могу сказать вам, майор.

— Не можете или не хотите? — резко уточнил Грей.

— Велика ли разница, майор, если ответа вы все равно не получите?

Он закрыл глаза и стал ждать, стараясь, прежде чем его уведут отсюда, успеть вобрать в себя как можно больше тепла.

Грей поймал себя на том, что растерялся и не знает ни что сказать, ни как поступить.

«Упрямый — это еще мягко сказано», — говорил Кворри.

И ведь правду говорил.

Грей глубоко вздохнул, думая, что предпринять. Вдобавок ему было стыдно, так как неоправданная жестокость стражников напомнила ему о его собственных мстительных мыслях, нахлынувших, когда он узнал, что Джеймс Фрэзер находится в его власти.

В настоящий момент он волен был подвергнуть незадачливого беглеца любой предусмотренной регламентом каре: заковать в цепи, подвергнуть телесному наказанию, надолго засадить в одиночный карцер, урезать паек. Только вот сомнительно, что использование любого из этих средств увеличит его шансы добраться до французского золота.

Золото действительно существует. По крайней мере, такая возможность не исключена. Только вера в это золото могла подтолкнуть Фрэзера на то, что он сделал.

Грей посмотрел на шотландца. Глаза Фрэзера были закрыты, губы решительно сжаты. У него был широкий, крепкий рот, суровое выражение которого немного смягчалось чувственными губами, обрамленными рыжей бородой.

Грей медлил, пытаясь придумать какой–нибудь способ сломить упорство узника. О применении силы речи не шло: это было бы совершенно бесполезно. К тому же Грей испытывал стыд из–за позорного самоуправства своих стражников, и чувство вины не позволило бы ему пойти на жесткие меры.

Часы на каминной доске пробили десять. Поздно. В крепости стояла тишина, изредка нарушаемая звуком шагов часового во внутреннем дворе за окном.

Очевидно, ни силой, ни угрозами выяснить правду невозможно. Как это ни прискорбно, но, чтобы подобраться к золоту, существует только один путь. Нужно отбросить все личное и воспользоваться советом Кворри: продолжить общение, свести знакомство поближе, и тогда, возможно, удастся получить какой–то ключ к разгадке тайны сокровищ.

«Если они вообще существуют», — напомнил он себе, обернулся к узнику и, глубоко вздохнув, произнес официальным тоном:

— Мистер Фрэзер, не окажете ли вы мне честь отужинать завтра в моих покоях?

Майор ощутил минутное удовлетворение оттого, что ему удалось удивить этого шотландского ублюдка: голубые глаза широко раскрылись.

В следующий миг лицо Фрэзера приняло прежнее невозмутимое выражение. После секундного замешательства он овладел собой и, отвесив церемонный поклон, словно был облачен в килт и тартан, а не в мокрые тюремные лохмотья, ответил:

— Благодарю вас за любезное приглашение, майор, и принимаю его с превеликим удовольствием.

7 марта 1755 года

Стражник привел Фрэзера и оставил в гостиной, где был накрыт стол. Когда спустя несколько мгновений Грей вышел из спальни, он увидел, что его гость стоит у книжной полки, увлеченно изучая экземпляр «Новой Элоизы».

— Вы интересуетесь французскими романами? — выпалил он, слишком поздно сообразив, сколько недоверия прозвучало в его вопросе.

Фрэзер поднял глаза, захлопнул книгу и с подчеркнутой аккуратностью вернул ее на место.

— Я умею читать, майор.

Он побрился, и теперь борода не скрывала легкого румянца, выступившего на его высоких скулах.

— Я… да, конечно, я не имел в виду… я просто…

Щеки Грея покраснели даже сильнее, чем у Фрэзера. Он ведь знал, что имеет дело с образованным человеком, и допустил эту неловкость лишь потому, что в его подсознании горский акцент и лохмотья никак не сочетались с французской литературой.

Но если платье шотландца никуда не годилось, этого никак нельзя было сказать о его манерах. Игнорируя суетливые извинения Грея, Джейми повернулся к книжной полке.

— Я рассказывал эту историю товарищам по камере, но сам читал ее довольно давно и решил освежить в памяти концовку, прежде всего последовательность событий.

— Понятно.

К счастью, Грей вовремя спохватился и не спросил: «А они что–нибудь поняли?» Однако Фрэзер, очевидно, угадал этот невысказанный вопрос по его лицу, потому что сухо сказал:

— Всех шотландских детей учат грамоте, майор. Однако у нас в горной Шотландии распространена и традиция устных рассказов.

— А–а. Понятно.

Появление слуги с подносом избавило коменданта от дальнейшей неловкости, и ужин прошел относительно спокойно, хотя беседовали они мало и это малое ограничивалось делами тюрьмы.

В следующий раз Грей распорядился поставить перед огнем шахматный столик и пригласил Фрэзера сыграть с ним партию перед ужином. В голубых глазах шотландца промелькнуло удивление, но он кивнул в знак согласия.

Позже Грей подумал, что эта идея была чрезвычайно удачной. Освобожденные от необходимости разговаривать и проявлять учтивость, они мало–помалу привыкали друг к другу, молча сидя за инкрустированной доской из слоновой кости и черного дерева, оценивая один другого по передвижениям шахматных фигур.

А когда после этого сели за ужин, то уже чувствовали себя не столь чужими и их разговор, пусть по–прежнему осторожный и официальный, все–таки приобрел характер настоящей беседы, а не неловкой имитации оной, как вначале. Они обсудили дела тюрьмы, немного поговорили о книгах и распрощались, соблюдая формальности, но явно довольные проведенным временем. О золоте Грей не заикнулся.

Так установилась традиция еженедельных ужинов. Грей старался создать непринужденную обстановку, надеясь, что Фрэзер ненароком сболтнет что–нибудь, способное дать ключ к тайне французского золота. Пока, правда, результатов не было: любое проявление интереса к тому, что происходило во время трехдневной отлучки Фрэзера из тюрьмы, натыкалось на молчание, и Грей, не желая давить на узника, тут же менял тему.

За бараниной и отварным картофелем он изо всех сил старался навести своего необычного гостя на разговор о Франции и ее политике, Пытаясь обнаружить возможные связи между Фрэзером и вероятным источником золота французского двора.

К своему немалому удивлению, он узнал, что до мятежа Стюарта Фрэзер провел во Франции два года по делам, связанным с винной торговлей.

Впрочем, порой во взгляде Фрэзера можно было угадать намек на понимание того, к чему клонит хозяин, однако вел себя гость безупречно, учтиво поддерживал беседу и лишь старательно переводил разговор с вопросов личного характера к общим темам, касавшимся литературы, искусства и общественной жизни.

Грей некоторое время пробыл в Париже и сейчас поймал себя на мысли, что этот разговор интересен ему сам по себе, а не только ради попыток прозондировать французские связи Фрэзера.

— Скажите мне, мистер Фрэзер, когда вы были в Париже, у вас была возможность познакомиться с драматическими произведениями месье Вольтера?

Узник улыбнулся.

— О да, майор. Более того, я имел честь принимать господина Аруэ (Вольтер — это его nom de plume, псевдоним) у себя за столом, и не раз.

— Вот как? — Грей поднял брови. — Ну и каковы ваши впечатления? Действительно ли этот человек кажется таким же великим при личной встрече, как и при чтении того, что вышло из–под его блистательного пера?

— По правде говоря, я не могу утверждать это, — ответил Фрэзер, аккуратно насадив на вилку ломтик баранины. — Он вообще говорил мало и не блистал остроумием. Обычно сидел сгорбившись в кресле, наблюдая за всеми, переводя взгляд с одного на другого. Меня ничуть не удивило бы, случись так, что тема, обсуждавшаяся у меня за обедом, позднее оказалась бы обыгранной на сцене, хотя, к счастью, ни в одном из его произведений пародий на меня мне не встретилось.

Он закрыл глаза, задумчиво жуя баранину.

— Это мясо вам по вкусу, мистер Фрэзер? — любезно осведомился Грей.