Джейми улыбнулся, и шальная искра вновь запрыгала в его глазах.

– Знаешь, мне тоже кажется, что она меня не коснется, а коснется меня нечто совсем другое. Я уверен, что у нас впереди целая вечность, а это уйма времени. И все же допивай вино, mo nighean, и идем в номера.

– Post coitum omne animalium triste est[12], – не открывая глаз, сказала я.

Голова Джейми лежала у меня на груди, и я ощущала ее приятную тяжесть. Джейми посапывал и молчал, но издал короткий звук, похожий на смех, оценив таким образом произнесенное мной.

– Ого, англичаночка, как загнула. – Ему хотелось спать, но он не оставил меня наедине с моими мыслями. – Сама придумала?

– Нет, не сама.

Я коснулась рукой его мокрой шевелюры, убирая волосы с его глаз. Джейми благодарно задышал мне в плечо.

Номера, держателем которых был Моубрей, явно были дополнительным способом его заработка, тогда как основное внимание уделялось собственно трактиру. Здесь была всего одна кушетка, но в данной ситуации ее хватило с головой. Грех было требовать чего-то еще: спать на полу не пришлось – в моем возрасте это было бы не так легко, как раньше, – значит, этого было вполне достаточно.

– Наверное, эту фразу выдумал мудрый старец времен Рима. По крайней мере, я прочла ее в медицинском учебнике, а там не было указано авторство. Речь шла о воспроизведении рода человеческого с точки зрения анатомии и физиологии.

Джейми засмеялся.

– Выходит, училась ты хорошо.

Он провел рукой мне по бедру, запустил ее под мою ногу и сжал ладонь. Я радостно выдохнула.

– Знаешь, вначале нужно triste est, опечалиться как следует, а потом уж все остальное. Иначе тяжело, ни о чем не думается, – рассудил Джейми.

– И мне, – поддержала я, играя его волосами. – Потому и припомнила фразу. Честно говоря, не знаю, может, он и не был старцем, может, просто разочаровался в жизни, вот и сказал такое, а кто-то сохранил изречение.

– Скорее всего, те animalium, с которыми он водился, не подошли ему, не оценили его достоинств. Хотя как знать, может, он забавлялся не только с дочерями человеческими, если сделал такие категорические выводы.

Я смеялась, и голова Джейми качалась на моем теле, но моего бедра он не выпустил.

– Знаешь, англичаночка, когда собаки любят друг друга, они похожи на овец.

– Не знаю. А на кого похожи овцы?

– Овцы всегда похожи на самих себя. Но это касается только собственно овец.

– А что касается баранов?

– О, они пускаются во все тяжкие. Никого не стесняются: пускают слюну, подкатывают глаза и ужасно мекают. Зрелище не из приятных, короче говоря. Наверное, созерцать мужчин при такой оказии тоже неинтересно, м-м? Что скажешь, англичаночка?

Джейми ухмыльнулся – я ощутила движение его губ у себя на плече, а также ощутила движение его руки на своем бедре.

– Скажу, что каких-то ужасных звуков ты не издаешь, слюну не пускаешь и вообще держишься молодцом. – Я ущипнула его за ухо.

– Ну да, звуки получаются непроизвольно. Но, как ни стараюсь, не могу выдумать какого-нибудь устрашающего меканья или чего-нибудь такого. Но попытаюсь выдумать, – пообещал Джейми.

Отсмеявшись, мы умолкли, слушая тишину и наше дыхание, нарушавшее ее.

– Джейми… – я запустила пальцы ему в волосы, – мне так хорошо, как никогда не бывало.

Он приподнялся на мне, перекатываясь на бок, стараясь не причинить мне вреда.

– И мне… Моя англичаночка. – Он целовал мои губы долго-долго и очень ласково.

Потом он снова лег рядом.

– Это не только плотские утехи. Это что-то другое, большее, – решительно заявил Джейми.

Я посмотрела ему в глаза – голубые и теплые, похожие на волны южных морей.

– Да. – Я погладила его щеку, соглашаясь. – Это большее.

– Ох, англичаночка, ты не представляешь, что это такое – каждое мгновение знать, что ты рядом, иметь возможность говорить с тобой, раскрывать самое сокровенное, не боясь, что это узнает кто-то третий! Я будто снова молод, снова влюблен, снова безумствую и не могу удержаться, чтобы не заключить тебя в объятия, чтобы не коснуться тебя… не только руками, – он хитро заулыбался, – но самое главное – то, что я могу снова делиться с тобой всем, и хлебом, и мыслями.

– Мне было так тяжело одной. Слишком одиноко. – Я вздохнула.

– Мне тоже. – Джейми потупил взгляд и сказал: – Но я должен признаться, что… что я не был аскетом. Временами я не находил себе места, было слишком тяжело терпеть и тогда…

Я резко закрыла ему рот рукой.

– А Фрэнк? Я…

Джейми не дал мне возразить, сомкнув мои губы. Какое-то время мы просто обменивались взглядами, но потом одновременно заулыбались.

Я отняла руку от его рта.

– Неважно. – Джейми последовал моему примеру. – Все, что было до этой нашей встречи, – неважно.

– Неважно… – Я не удержалась и провела пальцем по его губам. – Да, неважно. Сейчас ты можешь делиться со мной чем захочешь. Если ты хочешь.

Джейми выглянул в окно. В пять нужно быть в типографии – там будет ждать Эуон-старший, он расскажет, нашел ли своего мальца. Сообразив, который час, Джейми огорченно стал собираться.

– Время терпит, до встречи еще несколько часов. Я схожу за печеньем и вином, а ты одевайся потихоньку.

Я была благодарна ему за заботу: за эти несколько дней в Эдинбурге я съела совсем немного, а аппетит только увеличивался. Платье Дафны было с таким вырезом, что мне никак нельзя было обойтись без корсета; его-то я и стала искать в нашей с Джейми одежде, лежавшей в беспорядке на полу.

Джейми разбирался с шелковыми чулками и анализировал свои чувства.

– Мне кажется, что я веду себя неправильно, хоть и не могу иначе. Мне даже несколько совестно.

– Перед кем и за что?

– Перед старшим Эуоном. Он ищет сына и, наверное, обегал уже весь город, а я словно в райских кущах с тобой.

– Ты тоже переживаешь за младшего? – Я затягивала найденный корсет.

Лицо Джейми омрачила тень.

– Переживаю ли я… Если он не даст знать о себе до завтра, я буду переживать.

– Почему до завтра? – невинно поинтересовалась я, но быстро вспомнила разговор с Персивалем Тернером. – Да, завтра ты отправляешься на север!

Кивок головы дал понять, что я права.

– Мы встречаемся в бухте Муллин. Будет темно – луна убывает. Французы доставят люггер, в нем вино и батист.

– Сэр Персиваль не хочет, чтобы ты приезжал. Почему?

– Очевидно, не хочет. Почему – не знаю. Возможно, кто-то из высокопоставленных таможенников хочет нагрянуть с визитом, и это стало известно. Либо что-то происходит на побережье, такое, что может помешать нам и лучше поберечься. Всякое может быть.

Джейми завязал чулки и выпрямился.

Он раскрыл ладони и положил их на колени. Затем не спеша стал сжимать их, наблюдая за движением пальцев. Левая рука сжалась быстро и хорошо, правая же сжалась не до конца: средний палец из-за кривизны отстоял от указательного, безымянный нельзя было согнуть. Указательный и мизинец с двух сторон замыкали искалеченных собратьев.

Джейми, улыбаясь, вспоминал что-то.

– Англичаночка, тебе приходит в снах та ночь? Та, в которую ты вправила мне руку?

– Приходит…

Я вспоминала ту ночь в самых страшных снах. Тогда я бежала из уэнтуортской тюрьмы и им не удалось казнить меня, но Джейми… Черный Джек Рэндалл пытал его, и с тех пор его пальцы не сгибаются.

Я взяла руку Джейми. Пока она лежала у меня на колене, приятно грея своей тяжестью, я проверяла его суставы – тянула сухожилия и смотрела, насколько можно согнуть тот или иной палец.

– Тогда я заделалась ортопедом. Да, пожалуй, тот случай можно считать полноценным ортопедическим вмешательством.

– А были и другие случаи? – заинтересовался Джейми, явно ревнуя меня к пациентам.

– Все остальные случаи связаны с моей работой, – успокоила я. – Я ведь хирург. Но другой, нежели ваши хирурги – я не вырываю зубов и не занимаюсь кровопусканием или прикладыванием пиявок. Я… в общем, я делаю то же, что делают ваши врачеватели, лекари, как вы говорите. Хирург имеет особые функции, а лекарь делает самые разные вещи, обычно более простые.

– А я и не рассчитывал, что ты возьмешься за простое, – похвалил Джейми. – Ты моя особенная англичаночка.

Он погладил мою руку неизуродованными пальцами.

– Так что все-таки ты делаешь?

Я постаралась подобрать самое простое объяснение.

– Прямо говоря, я режу людей. – Я попыталась смягчить произведенный эффект улыбкой. – Не убиваю, конечно. Пытаюсь помочь людям, орудуя ножом и скальпелем, вот так.

Джейми скривился.

– Как занятно… Знаешь, я почему-то ничуть не удивлен. Ты как раз любишь всякие непонятные вещи.

– Да? – Я поразилась его проницательности.

Он, кивая, внимательно глядел на меня, и я не знала, что могло так заинтересовать его. Немолодая всклокоченная женщина с неровным дыханием и красными пятнами на лице после близости.

– Англичаночка, сейчас ты красива как никогда. – Губы Джейми расплылись в улыбке. – Не нужно! – Он не дал мне убрать волосы с лица, забирая мою руку и целуя ее. – Хорошо, что ты рассказала мне – твой нож и есть ты. Он не только твое продолжение, он – твоя сущность. Его ножны, – Джейми очертил пальцем мои губы, – прекрасны. Они очень хороши, но их содержимое – крепкая сталь, не знающая жалости, разящее острие.

Я переспросила:

– Не знающая жалости?

– Да, именно так. Для врагов в тебе нет жалости. – Он продолжал изучать меня. – Хотя и не только для них… Если потребуется, ты призываешь на помощь холодную решимость и поступаешь так, как хочешь. Но ты не жестокая.

Я ухмыльнулась – нечем крыть. Джейми был прав.

– Я увидел эту твою особенность давно. – Он заговорил шепотом и сжал сильнее мою ладонь. – Но сейчас я вижу, что она проявляется еще сильнее. Тебе приходилось быть безжалостной для многих?

Джейми видел это во мне. И теперь я знала почему. А Фрэнк не замечал вовсе. И я тоже знала почему.