Мое мокрое от слез лицо отреагировало соответствующим образом: я отчаянно шмыгала носом, из которого текли реки, а от нежности к Джейми я издала особенно громкий звук, приведший его в чувство. Он быстро нашел носовой платок и помог мне вытереться и вытерся сам.

– Дай-ка.

Мне необходимо было срочно высморкаться, и я с удовольствием испортила Джейми платок. Он последовал моему примеру, но намного громче, отчего я нервно засмеялась.

Джейми неотрывно смотрел на меня, утирая глаза тыльной стороной ладони.

Глядя на него, я поняла, что не могу сдержанно сидеть рядом, не могу не чувствовать его тепла, не касаться его тела. Я сжала его в своих цепких объятиях, а он обнял меня. Когда первый порыв прошел, я услышала, что он зовет меня по имени.

В конце концов я села немного поодаль от него.

Джейми хмурился, рассматривая пол.

– Что случилось? Что-то уронил?

Он смутился.

– Я было испугался, что сошел с ума и обмочился. Но нет, слава богу, нет. Я раздавил кувшин.

И правда, из-под ног Джейми тек эль, распространяя приятный терпкий аромат. Я вскочила и стала тянуть его за руки, чтобы он мог подняться. Его штаны были все выпачканы, но Джейми не мог как следует увидеть этого, не имея зеркала, поэтому он пожал плечами и начал стягивать с бедер штаны. Сообразив, что он не один в комнате, он замер и взглянул на меня, краснея.

– Ничего. – Я тоже смутилась и покраснела. – Ведь ты мой муж. – Здесь я смутилась еще больше и стала смотреть в пол. – Или когда-то был им…

Джейми молчал, и я остерегалась встретиться с ним взглядом, ведь сейчас я снова заявила на него права. Но потом я почувствовала, что он улыбается.

– Да, англичаночка.

Он наконец стянул штаны и подошел ко мне.

Я выставила вперед руку, останавливая его, защищаясь и в то же время призывая его. Очень хотелось по-настоящему коснуться его, но сейчас это почему-то было страшно.

Впрочем, страх был объясним: мы так долго были в разлуке, что робели, оказавшись вместе.

Джейми тоже испытывал подобные чувства и не стал подходить слишком близко, то есть, конечно, он стоял близко, очень близко, но не касался меня, разве взял меня за руку. Затем он поцеловал ее, а целуя, задержался взглядом на серебряном кольце.

– Я всегда носила его. – Мне хотелось, чтобы он знал, что значила для меня эта полоска светлого металла.

Джейми сжал мои пальцы.

– Я…

Он держал меня за руку и не мог выговорить того, что хотел. Он снова потрогал палец, на котором было надето кольцо.

– Я хочу поцеловать тебя. Можно я это сделаю? – тихонько попросил он.

Внутри меня что-то оборвалось, и я не смогла сдержать набежавших слез, немедленно потекших по щекам.

– Можно. – Я чувствовала теплоту мокрых щек.

Джейми прижал свою руку, держащую мою ладонь, к своей груди, привлекая меня к себе другой рукой.

– Я так давно этого не делал.

В его взгляде отражались надежда и страх, смешиваясь воедино. В моем, наверное, было то же самое, и я ответила:

– И я.

Джейми взял мое лицо большими ладонями удивительно нежно и припал к моим губам долгим поцелуем.

Как я представляла себе эту встречу, отправляясь сюда? Я не знала, чего хочу – точнее, не знала, как именно хочу быть с ним – и чего жду от него. Последняя ночь с ним была полна неистовой страсти, она была очень жаркой и потому не могла больше повториться. Я вспоминала ее со сладким содроганием, боясь и желая повторения этой ослепляющей, убивающей страсти. Лежа на кровати, бывшей нашей с Фрэнком кроватью, я вспоминала то звериное желание, охватившее нас тогда в ночь расставания, то дикое взаимное обладание и дрожала от желания, не находившего себе выхода.

Между нами пролегла пропасть в двадцать лет, за которые мы отдалились друг от друга, но не забыли друг друга. Теперь мы вели себя как влюбленные школьники, неловко, несмело, робко касаясь друг друга, ища желаемое, прося, давая и обретая. Нам было страшно смотреть друг на друга в эти минуты, и мы не открывали глаз. Даже так я знала, что Джейми не видит, но ощущает меня.

Стоя с опущенной головой, он принялся проводить руками по моему телу, не стягивая с меня одежды, вспоминая меня сквозь ткань. Все равно он возвращался к моей правой руке, той, на которой было серебряное кольцо. Горский узор за столько лет истерся, но был еще хорошо виден. Джейми держал мою ладошку в своей ладони, поглаживая мои пальцы.

– Ты столько раз являлась мне во сне. И наяву, – шептал он мне на ухо. – Эти сны были прекрасны. И когда я был в жару, в горячке, когда мне было очень плохо. Когда мне было так горько и одиноко и я понимал, что скоро умру. Ты всегда являлась мне, когда я нуждался в тебе, англичаночка, ты приходила ко мне, я видел, как твои волосы обвивают лицо или развеваются на ветру. Я хотел говорить с тобой, но ты молчала, никогда не вступала в разговор, а просто улыбалась. И никогда не касалась меня.

– Теперь я могу это сделать.

Я подняла руку и вела ею по его вискам, ушам, щекам. Теперь я обводила контуры его лица, как он делал до этого со мной. Затем я потянулась к его затылку, желая найти себе уютное местечко в космах его волос. Джейми снова взял мое лицо руками и поднял доселе опущенную голову. Он был счастлив.

– Все хорошо, не бойся. Мы вдвоем, – проговорил он.

Если бы никто не мешал нам, мы бы так и стояли до глубокой ночи в печатне, отрываясь друг от друга, а может, и дольше, но у двери звякнул колокольчик – кто-то вошел в мастерскую. Я быстро отступила на шаг от Джейми, оборачиваясь, чтобы посмотреть на вошедшего. Это был невысокий темноволосый мужчина. Он остановился в дверях, держа в руках пакет.

– Слава богу, ты пришел, Джорджи! Отчего так долго?

Слуга молчал, изумленно смотря на Джейми. Да и было от чего изумиться: печатник стоял посреди мастерской без штанов (они валялись вместе с чулками на полу), вокруг была разбросана бумага и разлит эль. Хозяин печатни обнимал патлатую девицу. Ее платье было измято. Было от чего прийти в изумление. Лицо Джорджи выражало гнев и осуждение.

– Я оставляю печатню. – Акцент выдавал в нем западного горца. – Я люблю печатное дело, здесь наши взгляды совпадают, это правда. Но я принадлежу к свободной церкви[8], и такими были мой отец и дед. Я не прочь работать на папистов, ведь папа платит теми же золотыми, что и все, а их можно потратить, как и любые другие, но когда паписты забывают приличия… Вы лучше знаете, как поступить с собственной душой, можете продать ее черту, если хотите, но раз уж вы устраиваете оргии прямо здесь… Я такого не понимаю и отказываюсь понимать. Я оставляю печатню.

Джорджи положил принесенный сверток прямо посреди прилавка, гордо повернулся и хотел толкнуть дверь, как раздался бой городских часов на башне Толбут. Тогда он снова взглянул на нас и с осуждением заявил:

– Нет даже полудня! – После этих слов, исполненных гневного обличения, он покинул печатную мастерскую.

Джейми ошалело смотрел за захлопнувшуюся дверь, а затем сел на пол и до слез расхохотался.

– Нет даже полудня! Каково, а? – он утер слезы. – Ах Джорджи!

Бывший хозяин Джорджи сидел на корточках, умирая от смеха. Чтобы не упасть, он обхватил колени руками. Меня тоже позабавило поведение Джорджи, но оно могло иметь нежелательные для меня и для Джейми последствия. Мне, человеку из двадцатого века, было забавно видеть такую реакцию, но что скажут суровые шотландцы?

– Знаешь, мне бы не хотелось доставлять тебе неприятные минуты. Он ведь вернется, да?

Джейми не стал доставать платок и вытерся подолом рубашки.

– Наверное. Джорджи живет напротив печатни, в переулке Уикем. Придется пойти к нему и объясниться. Правда, не знаю, что я смогу сказать в свое оправдание.

Казалось, что тень улыбки, мелькнувшая на его лице, скоро превратится в полноценный смех, но Джейми справился с приступом смеха и поднялся с пола.

– У тебя есть запасные штаны? – деловито задала я скользкий вопрос. Мокрые я уже подняла и положила на прилавок, чтобы они просушились.

– Наверху есть. Минутку.

Он пошарил под стойкой, где находился ящик, достал оттуда табличку и повесил ее снаружи на дверь. Надпись гласила «Вышел». Затем он запер дверь.

– Пойдешь наверх в мою обитель? – Он согнул руку как галантный кавалер и блеснул лукавым глазом. – Если не боишься безнравственного паписта в моем лице.

– Могу и пойти. – Я была почти пьяна от счастья видеть его и принимать участие в забавах влюбленных, на ходу выдумывая их. – Ты вроде как мой муж.

Наверху, куда пригласил меня Джейми, было две комнаты; посередине была лестничная площадка, разделявшая их. От нее отходил чуланчик, в котором хранилась всякая всячина, необходимая для работы в мастерской, – сколоченные из деревянных досок ящики с книгами, какие-то издания, походившие по размеру на памфлеты (вероятно, это они и были), обвязанные бечевкой, бочки, в которых был спирт и порошковые чернила, но больше всего обращала на себя внимание старинная металлическая конструкция, судя по всему, детали станка.

Комната же, где жил Джейми, напротив, содержала в себе минимум предметов и в этом смысле походила на жилище инока. Комод, умывальник, стул, неширокая койка да подсвечник на комоде, только и всего. Завидев кровать и оценив ее – она была очень узкой, – я утешилась: кровать выглядела как походная, двое людей не уместились бы на ней.

Да, комната была монашеской, холостяцкой, ничто не указывало на то, что здесь жила или, по крайней мере, бывала женщина. Значит, Джейми жил здесь один. У меня отлегло от сердца: можно было не переживать, что он живет с женщиной. На это указывало и содержание импровизированной вешалки, устроенной за занавеской. Там были только мужские вещи: рубашки, камзол, серый длинный жилет и запасные штаны, которые он рассчитывал здесь найти.

Джейми одевался, встав ко мне спиной. По тому, как он горбился, было заметно, что он растерян и слегка смущен, хотя сам позвал меня сюда. Человек, бывший моим мужем, стоял ко мне спиной, стесняясь того, что я вижу его без штанов. Я не обижалась, потому как понимала, что он не ожидал увидеть меня настоящую, да и я, как ни готовилась, все равно была удивлена видеть его. Кроме того, я тоже чувствовала робость и неловкость и не знала, как вести себя, видя его без штанов, что говорить – было ясно, что скоро придется приступить к разговору. Справившись с одеждой, Джейми повернулся. Он все еще был красен от недавнего смеха. Думаю, я выглядела так же.