Фрэнк, совершенно ошарашенный, поморгал.

– Кем-кем?

– Черным Джеком Рэндаллом. Ты бы знал, каким он был мерзким, отвратительным извращенцем!

Фрэнк и медсестры разинули от удивления рты. Я услышала за дверью приближавшиеся быстрые шаги и голоса.

– Я была вынуждена выйти замуж за Джейми Фрэзера, потому что только так могла отвязаться от Джека Рэндалла. А потом, Фрэнк, прости, ничего нельзя было поделать: я его полюбила и осталась бы с ним, если бы могла, но он отправил меня обратно из-за Каллодена и из-за ребенка, и…

Человек в белом халате зашел в палату и оттеснил сестер. Я резко замолчала, потом устало проговорила:

– Фрэнк, я не желала, чтобы так вышло, и первое время всеми путями пыталась вернуться. Правда-правда. Но не могла. А теперь слишком поздно.

По лицу заструились непрошеные слезы. Я рыдала по большей части над Джейми, над собой и младенцем, которого носила, но частично и над Фрэнком. Пытаясь перестать, я шмыгнула носом и резко выпрямилась.

– Слушай, – проговорила я, – я понимаю, что теперь ты не пожелаешь иметь со мной никакого дела, и совершенно тебя не виню. Просто… просто уйди, хорошо?

Выражение лица Фрэнка сменилось. Теперь он не злился, а казался расстроенным и несколько озадаченным. Не обращая внимания на врача, пытавшегося посчитать мне пульс, он уселся на кровать.

– Я никуда не уйду, – спокойно сказал он и вновь, против моей воли, сжал руку. – Этот Джейми… Кто он такой?

Я прерывисто вздохнула. Врач попытался определить пульс на другой руке, и мне с ужасом показалось, будто меня захватили в плен. С большим трудом я справилась со своим страхом и заставила себя говорить спокойно.

– Джеймс Александр Малькольм Маккензи, – проговорила я с той же расстановкой, с какой назвал себя Джейми в день нашей свадьбы. Тогда я и узнала его полное имя.

Воспоминание вызвало новый приступ рыданий; меня держали за руки, поэтому пришлось утирать слезы плечом.

– Он был горцем. Его у-убили при Каллодене.

Ничего не выходит! Я вновь принялась плакать, но слезы нисколько не облегчали рвавшееся из меня горе, это был единственный мой ответ на невозможную боль. Я слегка наклонилась вперед, пытаясь оградить от враждебного чужого мира маленькую, почти неощутимую жизнь в моем чреве, единственное, что осталось мне от Джейми Фрэзера.

Фрэнк и доктор обменялись мало понятными мне взглядами. Ну да, это для них Каллоден – далекое прошлое, а для меня эта битва состоялась два дня назад.

– Может, нам следует дать миссис Рэндалл небольшой отдых? – предложил врач. – Похоже, она немного расстроена.

Фрэнк растерянно посмотрел сперва на врача, затем на меня.

– В общем, она действительно расстроена. Но, право же, мне хочется знать… Что это, Клэр?

Он нащупал на безымянном пальце моей правой руки серебряное кольцо и наклонился, чтобы его рассмотреть. Это кольцо подарил мне Джейми на свадьбу: широкое, плетеное, со звеньями из маленьких цветков чертополоха.

Фрэнк попытался снять кольцо с моего пальца.

– Нет! – испуганно крикнула я, отдернула руку, сжала кулак и притиснула его к груди, обхватив левой рукой, тоже с кольцом – золотым обручальным кольцом, полученным от Фрэнка.

– Я не дам тебе его, ты не имеешь права! Это мое обручальное кольцо!

– Клэр, послушай…

Фрэнка прервал врач: он обогнул кровать, встал возле него и что-то зашептал ему на ухо. Я уловила только «Не беспокойте сейчас свою жену… Шок».

Фрэнк вновь встал и, подталкиваемый доктором, направился к двери. По дороге врач кивнул одной из сиделок.

На меня накатила новая волна грусти, и я почти не почувствовала укол шприца и почти не поняла сказанное Фрэнком на прощание:

– Ладно, Клэр, но я все равно все выясню.

Вскоре настала долгожданная тьма – я погрузилась в долгий-долгий сон.


Роджер наклонил графин, наполовину наполнил стакан и с легкой улыбкой вручил его Клэр.

– Бабушка Фионы всегда утверждала, что виски помогает от любых хворей.

– О да, не самое плохое лекарство.

Клэр, также улыбнувшись в ответ, взяла стакан. Роджер налил виски себе и, отпив маленький глоток, присел возле нее.

– Знаете, я пыталась прогнать Фрэнка, – неожиданно проговорила Клэр, опустив стакан. – Заявляла, что он не может чувствовать ко мне то же, что раньше, как бы он ни воспринимал произошедшее. Говорила, что дам ему развод, что он должен забыть меня и продолжать жить так, как он уже начал, пока меня не было.

– Но он на это не пошел, – заметил Роджер, который включил ветхий электрический камин, потому что после заката в кабинете существенно похолодало. – Потому что вы ждали ребенка?

Криво улыбнувшись, Клэр быстро поглядела на него.

– Да, именно поэтому. Фрэнк заявил, что бросить беременную женщину фактически без денег может лишь мерзавец. Особенно, – ядовито добавила она, – если связь с реальностью у этой женщины слабовата. Нельзя сказать, что у меня совсем не было денег, – дядя Лэм оставил мне маленькое наследство, – но мерзавцем Фрэнк точно не был.

Сказав это, она посмотрела на книжные полки. Тесными рядами там стояли труды по истории, написанные ее мужем. В свете настольной лампы мерцали позолоченные корешки.

– Да, Фрэнк был чрезвычайно порядочным, – тихо промолвила Клэр, отпила виски и закрыла глаза, чувствуя, как алкоголь проникает в мозг. – А потом… он узнал или заподозрил, что не может иметь детей. Для историка и специалиста по генеалогии – ужасное потрясение. Наверняка вы понимаете: почувствовал себя выпавшим из исторического процесса.

– Да, понимаю, – медленно согласился Роджер. – Но разве он не чувствовал… я хочу сказать, ведь ребенок от другого человека?

– Видимо, чувствовал. – Она подняла свои янтарные глаза, чуть затуманенные виски и воспоминаниями. – Но поскольку не мог поверить в мой рассказ о Джейми, отец ребенка оставался, по сути, неизвестным. Поскольку он не знал, кто этот человек, и убедил себя, что я тоже этого не знаю, а просто сочинила небылицу как результат травматического шока, – тогда никто не мог заявить, что это не ребенок Фрэнка. И, конечно, не я, – с некоторой горечью добавила она.

Клэр отхлебнула виски, поперхнулась и украдкой смахнула с глаз слезы.

– Но чтобы никакой отец точно не появился, он меня увез. Далеко, в Бостон. Ему предложили в Гарварде хорошее место, а у нас там не было никаких знакомых. В Бостоне и родилась Брианна.


Меня в очередной раз разбудил детский плач. Я легла в шесть тридцать, после пяти подходов к ребенку. Мутным взором посмотрела на часы и обнаружила, что стрелки на семи. В ванной шумела вода, а Фрэнк бодро напевал «Правь, Британия».

Я лежала в постели с тяжелыми, как свинец, от усталости руками и ногами и думала лишь о том, смогу ли я вытерпеть плач до момента, когда из ванной выйдет Фрэнк и принесет мне девочку. Но тут Брианна словно прочитала мои мысли и заорала совершенно отчаянно, страшно захлебываясь. Я скинула с себя одеяло и понеслась к ней с таким же ужасом, какой переживала на войне во время воздушной тревоги.

Миновав холодный коридор, я попала в детскую. Трехмесячная Брианна лежала на спине и вопила изо всех сил. Голова у меня от недосыпа варила не слишком, поэтому я даже не сразу поняла, что, когда я уходила в прошлый раз, младенец лежал на животе.

– Радость моя! Ты перевернулась! Сама?

Брианна, напуганная собственной храбростью, замотала розовыми кулачками и, зажмурившись, закричала еще громче.

Я взяла ее на руки и стала гладить спинку, бормоча в рыжую пушистую макушку:

– Моя радость, мое сокровище. Какая умница!

– Что у нас такое? Что случилось?

Из ванной вышел Фрэнк, вытиравший полотенцем голову. Еще одно полотенце он повязал на бедрах.

– Что-нибудь случилось с Брианной?

И обеспокоенно направился к нам. Ближе к родам мы оба волновались, Фрэнк раздражался, я нервничала. Мы не знали, как будут развиваться наши отношения, когда на свет появится ребенок Джейми Фрэзера. Однако когда нянька вынула Брианну из колыбели и вручила Фрэнку со словами «Вот она, папина дочка», на его лице нельзя было прочесть ни следа недовольства. А когда он посмотрел на маленькое личико, напоминавшее бутон розы, весь вид его выражал удивление и нежность. Не прошло и недели, как малышка полностью его покорила.

Улыбаясь, я обернулась к нему.

– Она перевернулась! Сама!

– Да что ты?

Фрэнк провел рукой по восторженному лицу.

– А не рановато?

– Именно что рановато. Если верить доктору Споку, переворачиваться она должна только через месяц!

– Да что он понимает, твой доктор Спок? Иди-ка сюда, моя красавица, поцелуй папу, раз уж ты такая удивительная умница.

Он поднял нежное маленькое тело в удобных розовых ползунках и поцеловал в нос-кнопку. Брианна чихнула, и оба мы рассмеялись.

Неожиданно мой смех оборвался: я сообразила, что рассмеялась впервые почти за год, причем впервые – вместе с Фрэнком.

Он тоже это понял – я поймала его взгляд над макушкой Брианны. Его карие глаза были полны нежности. Я несколько смущенно улыбнулась и тут поняла, что Фрэнк – почти голый: капли воды блестели на его мускулистых плечах и сверкали на гладкой загорелой груди.

Блаженное чувство пресек какой-то сильный запах.

Кофе!

Без предисловий сунув Бри мне, Фрэнк бросился на кухню, причем свалил полотенца кучей возле моих ног. Улыбнувшись при виде сверкнувшего зада, такого белого по сравнению с загорелой спиной, я, с девочкой на руках, отправилась туда же.

Голый Фрэнк стоял у раковины в ароматном паре от сгоревшего кофейника.

– Может, чаю? – спросила я, удобно придерживая одной рукой Брианну у своего бедра, а другой шаря в шкафу. – Правда, с бергамотом не осталось, есть только «Липтон» в пакетиках.

Фрэнк скроил рожу: англичанин до мозга костей, он скорее стал бы пить воду из унитаза, чем чай из пакетиков. «Липтон» оставила миссис Гроссман, наша еженедельная уборщица; в отличие от него она воспринимала байховый чай отвратительной гадостью.