– Это недолго, не переживай. – Его губы дрогнули, изображая подобие улыбки. – А потом я опять буду с тобой, гладить тебя, ласкать. Да, это так хорошо – ласкать тебя. Я хочу коснуться твоей кожи.

– Джейми, милый Джейми!

Я нежно погладила его по щеке, горящей под моей рукой.

Он внезапно пришел в себя и выпучил глаза от изумления. Затем вскочил на кровати, закричав от боли, причиненной ранам этим подъемом.

– Боже, Господь наш Вседержитель! – Он держался за левую руку. – Ты правда здесь, не снишься, не кажешься! Черт побери, забери, приподними и шлепни! Господи Иисусе, к Тебе наши молитвы!

– В чем дело? – Я считала нормальным удивлять Джейми своими бесконечными возвращениями из странных мест.

Крик Джейми, вызванный его движением, в свою очередь, вызвал движение среди жителей Лаллиброха. Они вскочили с постелей, судя по всему, – было слышно, как босые ноги топочут по половицам. Значит, серьезно перепугались, если слышно, ведь полы в усадьбе были толстыми.

В комнату заглянула Дженни, но брат прогнал ее, стоная от боли или от чего другого.

– М-м-м, – мычал он. – Господи прости, как, как ты сюда попала? Зачем?

– Как это зачем? Разве ты не посылал Эуона по мою душу?

Джейми попробовал отпустить больную руку, но боль вернулась опять, и он опять застонал, стиснув зубы, а потом принялся поминать на чем свет стоит святых, чихвостя их почему-то на французском языке, а после и животных, в деталях описывая их репродуктивную систему.

– Умоляю, ляг и успокойся! – Я буквально силком бросила его на подушки. Кожа на его руке натянулась – плохой знак.

– Я видел тебя во сне, в жару. Думал, что ты мне кажешься. – Он сопел. – Но ты опять здесь, снова, хотя уезжала навсегда. Напугала меня, как всегда. Какого черта ты здесь?

Рука болела, но Джейми уже только кривился.

– Кажется, проклятая рука скоро отвалится. Да катись оно к черту, надоело! – решил он, когда я убрала его правую руку, чтобы осмотреть больную левую.

– Так что с Эуоном? Он приехал за мной и привез меня сюда. – Я уже закатала его рукав; Джейми был в ночной сорочке.

От локтя и выше кожу скрывала здоровенная повязка из куска чистого полотна, за которое я ухватилась.

– Нет, конечно. Ай-й! – прошипел Джейми.

– Готовься, дальше будет еще больнее, – пообещала я. – То есть Эуон поехал сам, решив уладить дело без твоего участия? Ушлый малый. Как же так, тебе было все равно, вернусь я или нет?

– Нет, не хотел! – вскричал Джейми. – Ты бы вернулась жалея меня, а я не собака, издыхающая в придорожной канаве, чтобы меня жалели! Я вообще строго-настрого наказывал ему сидеть дома и никуда не высовываться, а он полез туда, куда его не просили!

Рыжие брови сдвинулись на переносице.

– Ты не собака, а я не ветеринар, – прекратила я его монолог. – Интересный же ты: наговорил нежностей, пока бредил, а как увидел, что я настоящая, сразу отказываешься от своих слов. Возьми в зубы одеяло – сейчас будет больно.

Джейми закусил губу и надулся, не отреагировав на мой выпад. Он сопел; лоб был потный. Было слишком темно, чтобы я могла как следует что-либо видеть – я даже не видела, бледен ли мой пациент.

Дженни хранила свечи и разные мелочи в столе, куда я незамедлительно полезла.

– Значит, хитрец Эуон намеренно сказал, что ты при смерти. И правда, иначе бы меня здесь не было. Счастливая мысль.

Слава богу, за свечами не пришлось идти к Дженни – они были в одном из ящиков стола. Лаллиброхцы имели свои ульи.

– Да. Но я на самом деле при смерти, – сухо констатировал Джейми. Голос был ровный, но дыхание сбивалось.

Я недоверчиво взглянула на него – он был спокоен, как спокоен обреченный. Рука его болела не так сильно, как прежде, но дыхание было неровным, а глаза – тяжелыми и сонными. Я не хотела ничего говорить, не видя раны, поэтому возилась со свечами. В комнате были огромные канделябры для больших торжеств, в которые я вставила свечи. Свет пяти огоньков основательно преобразил комнату: теперь она выглядела, как будто я готовлю ее для будущего бала. Теперь можно было осмотреть Джейми.

– Ну-ка, дай руку.

Рана была небольшая, но по боком образовалась короста и был налет голубого цвета. При надавливании раневое отверстие расширялось и выпускало гной. Джейми нервничал, пока я осматривала и прощупывала его руку.

– Да, заражение есть. Но не все так печально, как могло бы быть, – констатировала я. – Эуон сказал, что есть и второе ранение. Это попала та пуля? Или Лаогера стреляла дважды?

– Это та пуля. Дженни уже вытащила ее. Пустяки. Рана около дюйма.

Видно было, что говорить ему тяжело – губы сжимались, когда он умолкал.

– Мне нужно посмотреть. Покажи, пожалуйста.

Он отнял руку, зажимавшую рану, очень медленно. Значит, двигаться было очень больно. Пуля вышла с внутренней стороны плеча, над локтем. То, что входное и выходное отверстия не совпадали, указывало, что она отклонилась.

– В кость, – пробормотала я диагноз, пытаясь не думать о боли, которую чувствует сейчас мой пациент. – Как думаешь, кость сломана? Не буду заставлять тебя поворачиваться, раз без этого можно обойтись.

– И на том спасибо, – слабо поблагодарил Джейми, сложив губы в подобие улыбки. – Думаю, что не сломана. Я знаю, что такое перелом. Ломал и руку, и ключицу. Сейчас болит по-другому. Очень болит.

– Представляю… – Я щупала бицепс. – Скажи, как далеко в руку отдает боль?

Джейми поглядел на свою руку, оценивая.

– Кажется, что в ней торчит по меньшей мере кочерга. Раскаленная. В руке, не в кости. И бок горит, словно в огне.

Он смутился.

– А можно мне бренди? Сердце страх как колотится.

Бренди я ему не дала, но налила воды. Джейми удивился, но промолчал. Выпив воду, он откинулся на подушки и тяжело дышал.

Открыв глаза, он заявил:

– Лихорадка… вот уже два раза я чуть не умер от нее. Теперь пришел мой срок. Я не хотел тревожить тебя. Но хорошо, что ты приехала.

Он задыхался, но говорил:

– Я сожалею. И хочу проститься, сделать все, что нужно. Я не могу просить… быть до самого конца… но ты же останешься ненадолго, да?

Здоровой рукой он сжимал матрас. Просьбу Джейми легко можно было счесть отчаянной мольбой, гласом вопиющего, но он старался говорить и смотреть спокойно, давая мне право отказать ему, как можно отказать во всякой просьбе.

Я села возле него, стараясь, чтобы мое движение не отдалось болью в его руке. Огонь освещал половину его лица, тогда как другая была погружена в тень. За эти несколько дней у Джейми отросла колючая рыжая щетина, в которой кое-где виднелись серебристые седые волоски. Он смотрел на меня в упор, не в силах скрыть желание удержать меня. Из гордости я не могла допустить, чтобы на моем лице отражалось то же желание, но в душе очень хотела остаться.

– Останусь… ненадолго, – гладя его щеку, я боялась говорить однозначно. – Но умереть тебе не дам.

Он удивился такому категорическому заявлению.

– Один раз ты уже спасла меня. Мне до сих пор кажется, что это было колдовство. Второй раз меня спасла сестра. Она не колдунья, но упорная. Наверное, вы хотите мне добра и можете снова спасти. Лихорадка опять убивает меня, и я готов умереть. Так будет лучше для всех.

– Дурак. Дурак и трус.

Мне было жаль Джейми, хотя он и говорил сейчас глупости. Я встала, запустив руку в карман. В юбке у меня было то, что ни в коем случае нельзя было потерять, тем более находясь в Шотландии.

На столе оказалась коробочка, извлеченная из моего кармана.

– Хочешь не хочешь, а жить будешь. Не выйдет у тебя умереть, как ни старайся. Я не разрешаю.

В контейнере находились шприцы, целый набор, блестевший холодным металлом. Они были завернуты в серую фланельку. Рядом лежал пенициллин в таблетках. Целый джентльменский набор практикующего врача.

– Черт возьми, что ты притащила? – Джейми вытаращил глаза, насколько это было возможно в его состоянии. – Что это за иголки?

Пенициллин растворялся в стерильной воде. Я проигнорировала вопрос Джейми, вставив иглу в емкость и проткнув пленку на срезе. В свете свечей было видно, как шприц наполняется белесой жидкостью. Я оттянула поршень – нужно было следить, чтобы в шприц не попал воздух. Когда лекарство было внутри шприца, я нажала на поршень, и шприц выпустил каплю раствора.

– Ляг на правый бок. И убери рубашку с задницы. – Я стояла с иглой в руке.

Он подозрительно покосился на шприц, но выбора не было. Пришлось повиноваться. Я смотрела на его попку, которая сейчас будет ужалена.

– Все то же, что и тогда, двадцать лет назад. – Я скрыла свое восхищение рельефом пятой точки Джейми.

– Знаешь ли, у тебя тоже. Но я почему-то не прошу тебя задрать юбку, – парировал он. – Неужто так нравится?

– Вполне нравится, но сейчас не время для глупостей. – Я прошлась по половинке его попы тряпочкой, предварительно смочив ее бренди.

– Бренди хорош. Я бы не отказался промочить им глотку. Зачем переводить продукт? – Пациент наблюдал за мной через плечо.

– Мне нужен спирт или нечто на его основе. Другого нет, так что лучше помолчи и не двигайся.

Игла вошла в кожу, а с ней и лекарство. Я старалась. Джейми потер шишку и заявил, что я его «укусила».

– О, это не смертельно, скоро пройдет. На-ко, выпей, но немного. – Я расщедрилась и налила на дно чашки бренди, не более чем на дюйм.

Он был рад влить в себя бренди привычным способом, а глядя на ненужные более шприцы, поделился наблюдением:

– Ведьмы вроде как тычут в куколок булавками. А ты всадила в меня иглу. Что, так теперь у вас повелось?

– Иголка – это шприц. Им совершают инъекции под кожу и не только под кожу.

– Угу. Колдовать можно по-разному, да. Мудреное слово, и приспособление у тебя мудреное. Эка штука – пихать в людей булавки! Будто гвоздь вбили. А что, любезная госпожа доктор, как рука связана с задницей, а?