– О чем ты говоришь, Джейн? Это же просто смешно! Неужели я могу показать папе голые ноги? – Эмили рассмеялась, словно услышала веселую шутку. – Ты иногда бываешь такой наивной!

Филипп медленно ехал по сельской дороге, наслаждаясь небывало теплым днем. Возвращаясь из деревни, куда он старался ездить как можно чаще, с удовольствием оглядывал поля и небольшие, но добротные, аккуратные, тщательно ухоженные сельские домики. Зима могла оказаться долгой и суровой, и потому неожиданно задержавшееся летнее тепло особенно радовало.

Случилось так, что Уэссингтон убедил себя, будто ненавидит поместье. Досадное заблуждение! Сейчас, свернув на ведущую к дому длинную аллею, он глубоко, всей грудью с удовольствием вдохнул ароматный, настоянный на согретых осенним солнцем травах воздух. С деревьев неторопливо и бесшумно слетали разноцветные листья, украшая землю живописными оттенками желтого, оранжевого и красного. Один листок опустился прямо на седло, и Филипп с удовольствием принял скромный подарок, осторожно сжав в пальцах тонкий стебелек.

Недавно ему довелось узнать истинность, осязаемость счастья. То, что долгие годы никак не удавалось обрести, явилось внезапно, само собой, словно требующий заботы и внимания драгоценный дар. Джон Грейвз оказался верным, надежным другом. Медленно, но верно устанавливались отношения с Эмили. И даже ненависть к Ричарду куда-то улетучилась, что несказанно удивило самого графа – такого поворота событий он никак не мог предугадать. Та связь, которая объединяла их с детства, пострадала от тяжких испытаний изменой и грехом, но все же не прервалась.

Жизнь изменилась благодаря Джейн, которая притягивала все лучи, все течения, наполняя вселенную смехом, дружбой и любовью. С каждым днем Уэссингтон все яснее понимал, что незачем бояться преданности и доверия. Эти чувства способны согреть душу и подарить уверенность. Филипп иногда спрашивал себя, что означала странная ноющая боль в груди, которую он нередко чувствовал в последнее время: может быть, это медленно оттаивало заледеневшее сердце?

Вдали показался всадник. Не успел Филипп повернуть к дому, как услышал собственное имя.

– Уэссингтон! – приветствовал Моррис, подъезжая.

– Моррис, – вежливо поклонился в ответ Филипп. – Давненько не виделись. «И слава Богу», – добавил он мысленно.

– Я был в Суссексе, на празднике в поместье Роберты. Честно говоря, надеялся встретить там и тебя.

– Слишком много дел. Не смог выбраться.

– Должен заметить, ты много потерял. В наши дни такой роскошный прием встретишь не часто.

Филипп покачал головой. Да, всего лишь за несколько месяцев жизнь человека способна измениться кардинальным образом. Когда-то увеселения Роберты притягивали словно магнит, а в этом году не вызвали ни малейшего интереса.

Всадники поравнялись со скрытой деревьями полянкой на берегу речки – той самой, где в разгар лета обезумевший от ревности граф Роузвуд застал жену в компании друзей. Да уж, тогда он вел себя как самый настоящий осел – глупый, напыщенный, упрямый… Если бы после этого Джейн отказалась с ним разговаривать, то наказание можно было бы считать вполне заслуженным.

Услышав женский смех и веселую болтовню, Моррис тут же остановил лошадь. Он сразу узнал голос Эмили и очень хотел выяснить, чем вызвано оживление. Все лето Моррис намеренно провел подальше от этих мест, надеясь, что расстояние сможет излечить вожделение. Однако никакие уловки не помогли.

Даже не взглянув на Уэссингтона, Моррис направил лошадь туда, откуда доносился манящий смех. Филипп лишь сейчас сообразил, кому принадлежат веселые голоса, и направился следом. Джейн и Эмили радостно плескались в прохладной воде, даже не подозревая, что издали, скрытые от глаз ветками деревьев, за ними пристально наблюдают двое мужчин. Тонкое батистовое белье давно промокло и прилипло к телу, не скрывая подробностей стройных фигурок – детской и женской.

Впрочем, зрители остановились на почтительном расстоянии и потому, конечно, не могли рассмотреть ничего слишком откровенного или нескромного. Филипп внимательно следил глазами за Джейн. Он знал каждый изгиб, каждую линию ее тела, и сейчас ему показалось, что грудь жены стала немного полнее, а живот едва заметно округлился. Сердце восторженно забилось: неужели зародилась новая жизнь, а влюбленные еще не успели осознать радостное событие? Но кто бы мог предположить, что открытие так взволнует?

Совсем забыв о присутствии Морриса, Филипп шепнул:

– Боже, до чего же она прекрасна!

Моррис наблюдал ту же сцену, однако для него главной героиней оставалась Эмили – юное существо без намека на женские формы. По фигуре ее можно было принять за мальчика-подростка. Вожделение взяло свое. Сгорая от желания, Моррис и сам не заметил, как ответил на невольное восклицание Уэссингтона:

– Да, необычайно хороша. Я не в силах ждать. Страсть, открыто прозвучавшая в словах Морриса, едва не свела графа с ума. Сначала он подумал, что комментарий относится к Джейн, и хотел поставить негодяя на место, однако очень скоро понял, что ошибся. Моррис видел одну лишь Эмили и больше никого. Распущенность и откровенная похоть несказанно взбесили графа.

Повернув лошадь, он коротко приказал:

– Возвращайся на дорогу.

– Что? – рассеянно переспросил Моррис, не в силах оторваться от восхитительного зрелища.

– Я сказал, немедленно возвращайся на дорогу. – Моррис не отреагировал, и Филипп нетерпеливо рявкнул:

– Тупица, ты смотришь на мою обнаженную жену и на мою обнаженную дочь!

И все-таки Фредерик никак не мог прийти в себя и оторвать глаз от восхитительного зрелища. Созерцание Эмили лишь разбередило болезненное желание, сжигавшее его день и ночь. Вожделение уже не поддавалось контролю, тем более что прошел почти месяц с тех пор, как ему удалось удовлетворить его в любимом лондонском борделе. Девочки соглашались на что угодно – всего лишь ради куска хлеба и крыши над головой, и Моррис никогда не упускал возможности воспользоваться их услугами. И все же маленькие проститутки не приносили полного удовлетворения. Он всегда выбирал брюнеток и говорил себе, что это Эмили. Увы, самообман не спасал: Фредерик мечтал только о настоящей Эмили Уэссингтон и вовсе не собирался отказываться от малышки.

Одна лишь мысль о счастье возносила на вершины блаженства, но в тоне графа послышались нотки, заставившие против воли вернуться к действительности. Моррис приказал себе отвернуться от речки.

– Прошу прощения. Вовсе не хотел показаться грубым.

– Разумеется, – язвительно согласился Уэссингтон. Теперь, когда всадники вернулись на дорогу и между ними и женщинами стеной встали деревья, он прямо взглянул Моррису в глаза.

– Давно хочу сказать тебе, что вовсе не готов выдать Эмили замуж. Девочка еще слишком мала.

Моррис не верил собственным ушам. И это после нескольких лет ожидания! Едва не плача, он попытался возразить:

– Но ведь ей уже почти двенадцать!

– Вот именно, почти. Рановато думать о свадьбе.

– Но когда же? – жалобно уточнил получивший отставку жених, тщетно пытаясь совладать с разочарованием и досадой. Он чувствовал себя обманутым, облапошенным, одураченным.

– Полагаю, не раньше восемнадцатого или девятнадцатого дня рождения. После того как девочка успешно проведет сезон-другой в Лондоне.

– Но я не могу столько ждать!

– А я вовсе и не предлагаю тебе ждать. – Помолчав, чтобы придать высказыванию вес, граф спокойно добавил: – Даже через несколько лет я все равно ни за что не соглашусь.

На щеках Морриса проступили красные пятна.

– Но ты позволил мне надеяться. Я так долго ждал и терпел, и вот теперь… теперь ты все разрушил!

– Уверен, что твои деньги непременно кого-нибудь привлекут.

– Готов повысить ставку.

Филипп с отвращением отвернулся. Он все больше жалел, что последние несколько лет провел в странном тумане, безжалостно искажавшем все вокруг. И лишь совсем недавно мрак начал рассеиваться.

– Уезжай, Моррис. И впредь не возвращайся. Чтобы больше я тебя здесь не видел!

Из-за деревьев явственно доносился голос Джейн. Да, всему виной эта женщина. До ее появления все шло так гладко. Маргарет даже подсунула Филиппу контракт. До обладания Эмили оставалась всего лишь одна подпись. Все испортила Джейн Уэссингтон, и он, лорд Фредерик Моррис, должен любыми способами с ней расквитаться, чего бы это ни стоило.

– Ты горько пожалеешь, – пробормотал негодяй, рывком поворачивая лошадь и направляясь к главной дороге. – Ты страшно пожалеешь!

Джейн заметила мужчин лишь в тот момент, когда Филипп повернул лошадь и практически вытолкнул Морриса обратно на аллею. Сердце едва не остановилось. Опять этот ужасный сосед рядом с мужем! Можно ли полагаться на здравомыслие и выдержку Филиппа?

К сожалению, Эмили тоже услышала шум и, повернувшись, увидела Морриса.

– До дня моего рождения осталось три недели, – произнесла она словно про себя – настолько тихо, что Джейн едва расслышала.

В последнее время Филипп так увлекся общением с дочерью, что трудно было поверить в отцовскую жестокость.

– Он не сделает этого, Эмили.

– Ты не можешь знать наверняка, – возразила девочка со странной для ее возраста печальной мудростью. – Да, в последние несколько недель отец действительно ведет себя иначе, но это вовсе не значит, что он изменился.

– Изменился, Эмили. Он любит нас обеих.

– Возможно… а может быть, и нет. Что, если он просто проводит здесь время, пока не найдет более интересного занятия?

– Кто тебе такое сказал? – Джейн попыталась возмутиться, но не смогла. Чувствуя угрызения совести, она и сама нередко задавала себе этот вопрос. Почему-то особенно остро он вставал по ночам, когда она лежала без сна и вслушивалась в ровное дыхание мужа.

– Я же слышу разговоры, – пожала плечами Эмили. – Все об этом рассуждают. Просто при тебе молчат, чтобы не расстраивать.

Джейн нетерпеливо сжала руки падчерицы.