– Хорошо, когда ты кому-то нужен! – вздохнул Билл Уайтинг, поднимаясь на ноги. – Почему нас не повесили еще в Англии, если здесь за любую провинность нас ждет виселица? – Он пренебрежительно фыркнул. – Чепуха!

«Мы проделали этот путь не для того, чтобы предаваться разврату»! А на что еще они надеялись? Насчет овец я просто шутил. Но если меня застрелят по пути к моей Мэри – это уже не шутки.

– Мэри? – переспросил Ричард.

– Мэри Уильямс с «Леди Пенрин». Стара, как здешние холмы, и безобразна, как смертный грех, но она моя, вся моя! По крайней мере до тех пор, пока меня не пристрелят за попытку удовлетворить вполне естественную потребность. В Англии меня имел бы право убить только ее муж.

– Я рад, что ты познакомился с Мэри Уильямс, Билл. Мы только что слышали, как устами губернатора говорил преподобный Джонсон, – объяснил Ричард. – Ему следовало бы стать методистом. По-моему, за эту работу он взялся лишь потому, что с такими радикальными взглядами не мог даже мечтать о месте епископа какой-нибудь английской церкви.

– Зачем сюда вообще привезли каторжниц, если нас к ним не подпускают? – возмутился Недди Перрот.

– Губернатор хочет, чтобы в колонии появились супружеские пары, иначе преподобному мистеру Джонсону будет нечем заняться. А еще – для того, чтобы сделать вид, будто вся экспедиция получила благословение Бога, – рассудил Ричард вслух. – А незаконные совокупления паствы Джонсон считает непростительным грехом.

– Ну, пока я не собираюсь жениться на Мэри, – заметил Билл. – Я и без того слишком долго носил одни цепи, чтобы сразу менять их на другие.

Никто не стал возражать, но далеко не все товарищи разделяли взгляды Билла. Со следующего воскресенья обрадованный священник начал сочетать узами брака новые пары колонистов.


Каторжникам стали выдавать провизию на целую неделю. Им пришлось нелегко: требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не съесть всю еду в первые же два дня. Теперь, когда все каторжники были вынуждены работать, паек казался им особенно скудным. Благодаря любезности лейтенанта Ферзера у них появились чайники и котелки, жаль только, что класть в них было почти нечего.

Отряд Ричарда достроил свое жилище. Стены заменили двумя слоями веток – один был расположен вертикально, а другой горизонтально; прочную кровлю из пальмовых веток поддерживала решетчатая рама. Даже во время ливней в хижине было довольно сухо, но ветер проникал во все щели, и поэтому вскоре пришлось прикрыть стены снаружи связанными пальмовыми ветками. Окон в этом жилище не было, единственная дверь находилась под прикрытием глыбы песчаника. Какой бы убогой ни была эта хибара, она во всех отношениях превосходила тюремное помещение «Александера». В хижине пахло чистой смолой, а не зловонной смесью дегтя и нечистот, пол устилали сухие листья. Кроме того, на каторжников не надели кандалы и оставили их почти без надзора. Пехотинцы следили только за теми заключенными, кто уже не раз доставлял им неприятности, поэтому благополучные отряды были предоставлены самим себе. Их лишь время от времени навещали пехотинцы, убеждаясь, что работа продолжается.

Рабочим местом Ричарда стал небольшой навес за палатками пехотинцев, поблизости от ям для лесопилок, рыть которые в каменистой почве было нелегко. Вместо лопат землекопы поминутно брали в руки кирки и ломы.

Пилы еще не успели разгрузить (разгрузка шла донельзя медленно), и топоры тупились быстрее, чем Ричард успевал затачивать их.

– Мне нужны помощники, сэр, – однажды обратился он к майору Россу. – Дайте мне двух учеников, и к тому времени, как понадобится точить пилы, я успею обучить их затачивать топоры.

– Ты рассуждаешь разумно. А зачем тебе сразу двое помощников?

– Затем, что по поводу вещей в колонии уже начались споры. Составление списков – хорошее дело, но еще полезнее было бы вырезать имя владельца на рукоятке каждого топора или молотка. А когда разгрузят пилы, точно так же можно поступить и с ними. Так мы избавим интендантов от лишней работы, сэр.

В уголках светло-серых глаз появились мелкие морщинки, хотя улыбка так и не осветила лицо.

– Морган, у тебя и впрямь светлая голова. Ты уже выбрал себе помощников?

– Да, сэр, – двух каторжников из моего отряда. Коннелли будет вырезать имена, а Эдмундс – учиться точить топоры.

– Твой ящик с инструментами я пока не нашел.

Ричард опечалился.

– Очень жаль, – вздохнул он. – Они пригодились бы мне.

– Не отчаивайся, я продолжаю поиски.


Февраль принес грозы и штормы, переменчивые ветры с моря и множество жарких, влажных дней, к концу которых на юге или северо-западе в небе неизменно сгущались тучи. После южных бурь обычно наступала блаженная прохлада, а во время северо-западных выпадал град размером с яйцо и зной усиливался.

Фауна окрестных земель казалась каторжникам бедной – ее составляли различные виды крыс и миллионы муравьев, жуков, сороконожек, пауков и других кусачих насекомых. Зато в небе и на деревьях обитали огромные стаи птиц сказочной красоты. Здешние попугаи казались плодом богатого воображения – огромные белые с торчащими тускло-желтыми хохолками, серые с цикламеновой грудью, черные, радужные, светло-зеленые, пятнистые, красно-синие, зеленые и еще множества самых разных расцветок. Крупные бурые зимородки охотились на змей, ломая их позвоночник о ветки, и издавали звуки, напоминающие дьявольский хохот; одна из больших птиц, гнездящихся на земле, с хвостом наподобие греческой лиры, имела повадки павлина. Колонисты, сопровождавшие губернатора во время экспедиций в глубь материка, видели черных лебедей, орлов с размахом крыльев более девяти футов, ястребов и соколов. Над головами бесстрашно порхали крохотные вьюрки и крапивники – пестрые жизнерадостные пичуги. Все птичье царство поражало разнообразием цветов и оттенков оперения, а также звучными голосами. Некоторые птицы пели мелодичнее соловья, другие пронзительно кричали, голоса третьих напоминали звон серебряных колокольчиков, а громадные черные вороны издавали жуткие звуки, неизменно пугавшие англичан. Но вскоре колонисты с досадой убедились, что ни одна из множества птиц не годится в пищу.

Колонистам удалось увидеть и некоторых местных животных – преимущественно толстых, покрытых густой шерстью грызунов. Но кенгуру, о которых были наслышаны англичане, не приближались к лагерю – видимо, они были слишком робкими и пугливыми в отличие от громадных древесных ящериц. Эти ящерицы преспокойно бродили по лагерю, не удостаивая людей взглядами, и совершали набеги на офицерские палатки, превосходя дерзостью и прожорливостью самых голодных каторжников. Одна из таких ящериц, достигающая в длину четырнадцати футов и похожая на аллигатора, долго наводила ужас на колонистов.

– Интересно, как называется эта тварь? – спросил Ричард Тэффи Эдмундса, когда одна из ящериц важно проползла мимо их навеса, не повернув уродливой головы.

– По-моему, к ней надо обращаться «сэр», – откликнулся Тэффи.

Точильщикам всегда хватало работы – тупые топоры продолжали приносить со всех сторон, а к концу февраля разгрузили и пилы. На западном берегу бухты уже начали работать лесопилки, на восточном берегу под них рыли ямы, выбирая из земли многочисленные камни. Возникло новое затруднение: срубленные деревья, очищенные от коры, никак не удавалось распилить даже на горбыли. Их древесина не только истекала соком, но и была твердой, как железо. Пильщикам приходилось так тяжело, что губернатор распорядился выдавать им дополнительно хлеб и солод. Это вызвало возмущение у рядовых пехотинцев, забывших, что им выдают масло, муку и ром помимо хлеба и солонины. Пехотинцы бушевали, требуя отменить «привилегии» каторжников. Только благодаря майору Россу и строжайшей дисциплине их удавалось держать в узде, но основным средством убеждения служили розги, и вскоре пехотинцы вновь начали жаловаться – на то, что их подвергают порке чаще, чем каторжников.

Увидев пилы, Ричард пал духом. На кораблях было всего сто семьдесят пять ручных и двадцать продольных, предназначенных для распилки деревьев вдоль волокон. Твердая древесина местных пород не поддавалась, и это означало, что каждое дерево предстояло срубить топором, а потом разрубить им же на части. Оба вида пил должны были быть изготовлены из лучшей стали, но, как всегда, подрядчик сжульничал и закупил никуда не годные инструменты. За долгие месяцы, проведенные в море, пилы покрылись ржавчиной, а сурьмяного масла не нашлось ни на одном из кораблей.

Двадцать пять ручных пил и пять продольных увез лейтенант Филипп Гидли Кинг на остров Норфолк: в середине февраля «Запас» отправился туда, чтобы основать отдельное поселение. По словам капитана Кука, на острове в изобилии росли лен, пригодный для изготовления парусины, и огромные сосны для корабельных мачт.

– Сэр, у меня опускаются руки, – признался Ричард майору Россу. – Я сам сделал наждачную бумагу и счистил почти всю ржавчину, а пилы по-прежнему неровные. От ржавчины их могла бы предохранить ворвань, но у нас ее нет. А масло, которое у нас есть, превращается в клей, как только пилы нагреваются при работе. Мне нужно такое вещество, как ворвань или жидкая сурьма. Пилы изготовлены из настолько непрочной стали, что могут сломаться, если нам и впредь придется пилить такое твердое дерево. У нас пятнадцать маховых пил, но одновременно работают лишь четырнадцать – их поочередно приходится точить, поскольку зубья быстро тупятся и гнутся. Но прежде всего, сэр, нам необходимо средство от ржавчины.

Росс помрачнел: те же слова он слышал от других пильщиков.

– Придется искать какое-нибудь местное вещество, – решил он. – Врач Боуэс Смит вечно собирает древесный сок, вываривает корни и листья – вероятно, готовит лекарственные снадобья или даже эликсир жизни. Дай мне одну из ржавых ручных пил, и я попрошу его поэкспериментировать.

И майор ушел. Ричард искренне сочувствовал ему: Росс был прирожденным вожаком, но не признавал человеческих слабостей, особенно слабостей его подчиненных. Когда они выходили из повиновения, Росс не стеснялся подвергать их телесным наказаниям. А когда наказать требовалось каторжника, Россу было достаточно намекнуть об этом губернатору. В довершение всех бед Росса постоянно преследовали молнии: его овцы, находящиеся в загоне под деревом, погибли в грозу, а потом сгорел шатер вместе с большинством бумаг и отчетов. Глядя вслед майору, обладавшему безупречной военной выправкой, Ричард думал о том, что без него хаос в Порт-Джексоне продолжался бы и по сей день. Губернатор был идеалистом, а его помощник – реалистом.