Джимми Прайса увели первым, затем пришла очередь Бесс Паркер, но Джимми не вернулся. Только после того как стражники увели Бетти Мейсон, оставшиеся узники поняли, что сразу после вынесения приговора заключенных препровождают обратно в тюрьму.

Вызвали Сэма Дея, и в подвале остались только Ричард, Уилли, Джо Лонг и Билл Уайтинг. К тому времени заседание продолжалось уже несколько часов.

– Их светлостям пора обедать, – заявил неугомонный Уайтинг и облизнулся. – Жареный гусь, жареная говядина и баранина, каши и гарниры, булочки, пудинги и пироги – тем лучше для нас, Ричард! Желудки судей будут наполнены, а мозги – затуманены кларетом и портвейном.

– А по-моему, нам это не поможет, – возразил Ричард, не расположенный веселиться. – У них разыграется подагра, от сытной еды начнет клонить в сон.

– Воистину, ты – утешитель Иова!

Ричарда и Уилли вызвали последними. Их привели наверх в половине четвертого, если верить настенным часам в зале суда. Из подвала ход вел прямо на скамью подсудимых, где, несмотря на название, было не на что сесть. Ричард и Уилли застыли, щурясь от яркого света. Компанию им составил апатичного вида стражник со средневековыми регалиями. Зал был небольшим, зрители разместились на галерее, а в самом зале сидели только те, кто непосредственно участвовал в заседании. На возвышении восседали двое судей, облаченных в малиновые мантии с меховой отделкой и пышные парики. Остальные блюстители закона разместились вокруг них и на скамьях, некоторые из них расхаживали по залу. Кто же из этих людей адвокат мистер Джеймс Хайд? Ричард понятия не имел. Двенадцать присяжных сбились в кучу, напоминая овец, и незаметно переминались с ноги на ногу, устав стоять неподвижно. Ричард сочувствовал им: обязанность время от времени заседать в суде присяжных возлагалась на каждого почетного гражданина от Твида до Ла-Манша. Присяжным не полагалось ни скамей, ни вознаграждения за потерянные рабочие дни. Впрочем, это побуждало присяжных принимать решения так же стремительно, как судьи успевали произнести «Виселица!».

Мистер Джон Тревильян Сили Тревильян устроился рядом с мужчиной внушительного вида в одеянии участника драмы – мантии, парике с косицей, в туфлях с пряжками. С тех пор как Ричард видел заклятого врага в последний раз, Сили заметно изменился: теперь он вырядился в тончайшее черное сукно, надел строгий парик, черные лайковые перчатки и маску дружелюбного простофили. От дерзкого насмешника и отважного мошенника не осталось и следа. Сили, сидящий в ратуше Глостера, являл собой образец глуповатой и невинной жертвы. При виде Ричарда он издал пронзительный возглас ужаса и прижался к своему спутнику, а потом старательно избегал смотреть в сторону скамьи подсудимых. Согласно закону, Сили сам мог выступать в роли обвинителя, но эту задачу взял на себя его адвокат, отвечая на вопросы присяжных о вопиющем преступлении, совершенном двумя злодеями. Положив закованные в кандалы руки на барьер, крепко упираясь ногами в древние доски пола, Ричард внимательно слушал, как обвинитель перечисляет добродетели – и глупости – бедного безобидного малого, мистера Тревильяна. Вскоре Ричард понял, что сегодня чудес в Глостере не произойдет.

Повествование самого Сили прерывали всхлипы, вздохи и длинные паузы, во время которых он подыскивал слова, возводил глаза к потолку, иногда закрывал лицо руками – взбудораженный, дрожащий, нервозный. В конце концов присяжные, на которых произвели впечатление его умственное расстройство и материальное благополучие, сочли его жертвой похотливой женщины и ее свирепого мужа. Но само по себе это еще не означало, что Ричард совершил преступление, как и вексель на пятьсот фунтов не был признаком вымогательства.

Обязанность подтвердить это была возложена на двух свидетелей – на жену цирюльника Джойса, которая слышала ссору через стену, и на мистера Дейнджерфилда, который подсматривал через щель в стене. Миссис Джойс отличалась превосходным слухом, а мистер Дейнджерфилд, по-видимому, имел полный обзор сквозь щель шириной в четверть дюйма. Одна слышала возгласы вроде «Чертова тварь! Где твоя свеча?» и «Я вышибу тебе мозги, мерзавец!», а второй видел, как Морган и Инселл угрожали Сили молотком и заставили-таки его подписать вексель.

Мистер Джеймс Хайд, выступающий от имени Ричарда, был рослым худощавым мужчиной, с виду напоминающим ворона. Он умело вел перекрестный допрос, пытаясь доказать, что в трех домах по соседству с Джейкобз-Уэлл живут преимущественно сплетники, которые почти ничего не видели и не слышали и составили представление о случившемся на основании слов самого Сили, которого Дейнджерфилды зазвали к себе, а миссис Джойс забежала к ним узнать, в чем дело.

Лишь в одном Сили просчитался: оба свидетеля заявили, что Ричард крикнул в дверь, будто мистер Тревильян получит свои часы, когда он, Ричард, добьется сатисфакции. Даже присяжные сочли эти слова вспышкой гнева обманутого мужа.

«Что за чепуха! – думал Ричард, слушая допрос и вспоминая, как в злополучный день ходил за пивом в ближайшую таверну. – Если бы нам с Уилли позволили говорить, мы легко доказали бы, что в то время, о котором упоминают свидетели, нас не было дома. Каждый день из Бристоля в Бат отправляется только один дилижанс, в полдень – следовательно, в то время мне полагалось быть уже в Бате, о чем говорит даже сам Сили. Но все свидетели в один голос заявляют, что я был в Клифтоне!»

Пока миссис Джойс давала показания, выяснилось, что она подслушала разговор Ричарда и Аннемари, будто бы замышлявших заманить Сили к себе. Ричард лишь усмехнулся: злодей, задумавший преступление, вряд ли стал бы обсуждать его возле тонкой, как бумага, перегородки! Но само упоминание слова «сговор» насторожило и судей, и присяжных.

Миссис Мэри Мередит подтвердила, что видела двух подсудимых и незнакомую женщину возле Джейкобз-Уэлл, когда вечером, около восьми часов, возвращалась домой. Она вспомнила, как все трое говорили о часах и о том, что Сили придется обратиться в суд, чтобы получить их обратно. Поразительно! В восемь часов вечера в конце сентября никто не сумел бы различить лица на расстоянии ярда, о чем и напомнил мистер Хайд миссис Мередит, повергнув ее в замешательство.

Слабый луч надежды пробился сквозь мрачное отчаяние Ричарда: несмотря на все старания обвинителей, присяжные так и не приняли решения, не зная, что же все-таки произошло – умышленный грабеж или взрыв ярости обманутого мужа.

Кузен Джеймс-аптекарь и кузен Джеймс-священник были вызваны в качестве свидетелей, дающих показания о репутации Ричарда. Хотя обвинитель возражал, указывая на родственные связи между свидетелями и подсудимым, несомненно, два таких образца честности произвели глубокое впечатление на присяжных. Беда была в том, что рассмотрение дела по вине защитника затянулось на целый час и присяжные устали переминаться с ноги на ногу. Никому, в том числе и присяжным, не хотелось рассматривать запутанное дело в конце рабочего дня.

Мистер Джеймс Хайд вызвал в качестве свидетеля, дающего показания о репутации обвиняемых, Роберта Джонса.

Ричард вздрогнул. Роберту Джонсу предстоит давать показания в его пользу? Этому подхалиму, прихвостню Уильяма Торна, который сообщил последнему о том, что Уилли побывал в акцизном управлении?

– Знакомы ли вы с подсудимыми, мистер Джонс? – спросил мистер Хайд.

– Да, с обоими.

– И вы считаете их порядочными, законопослушными людьми, мистер Джонс?

– Да, весьма.

– Случалось ли им прежде нарушать закон?

– Нет, никогда.

– Располагаете ли вы сведениями – помимо обычных сплетен – о том, что произошло возле Джейкобз-Уэлл тридцатого сентября прошлого года?

– Располагаю, сэр.

– Какими именно?

– Чего?

– Что вам известно, мистер Джонс?

– Ну, прежде всего миссис Джойс – никакая не миссис. Она просто шлюха, сожительница мистера Джойса.

– Речь идет не о миссис Джойс. Будьте любезны высказываться по существу дела.

– Я говорил и с ней, и с мистером Дейнджерфилдом. Мистер Дейнджерфилд повел меня к себе и показал щель, сквозь которую подглядывал, сказав при этом, что почти ничего не слышал, а видел и того меньше. А миссис Джойс призналась, что ничего не видела и не слышала.

Обвинитель нахмурился; мистер Тревильян сидел с таким видом, словно происходящее недоступно его пониманию.

Обвинитель приступил к перекрестному допросу.

– Когда состоялся разговор с миссис Джойс и мистером Дейнджерфилдом, мистер Джонс? Будьте предельно точны.

– Чего?

– Выражайтесь яснее.

– А, понял. В тот же день, когда я зашел проведать Уилли… то есть подсудимого Инселла. Услышав от него о том, что случилось, я решил расспросить соседей. Миссис Джойс, которая вовсе не миссис, сказала, что ничего не видела и не слышала. Мистер Дейнджерфилд показал мне щель, но когда я заглянул в нее, то ничего не разглядел.

Вновь вызвали миссис Джойс, и она заявила, что не отказывается от своих показаний, но она не из тех, кто не прочь посплетничать!

Мистер Дейнджерфилд повторил: он ничего не слышал, только кое-что видел.

– Вызовите мистера Джеймса Хайда! – громко предложил обвинитель. Адвокат Ричарда вздрогнул и растерянно огляделся. – Нет, не вас, мой ученый коллега. Мистер Джеймс Хайд – слуга матери мистера Тревильяна.

Тезка адвоката был невысоким рыжеватым мужчиной лет сорока; он держался скромно, но с едва заметным упрямством, свойственным старшим слугам. Он сообщил, что мистер Дейнджерфилд зашел к нему первого октября и известил о следующем: Роберт Джонс за пять гиней готов доказать, что Морган с женой сговорились ограбить мистера Тревильяна.

В толпе присяжных послышался ропот, сэр Джеймс Эйр строго выпрямился.

– Это был сговор, мистер Хайд?

– Да, сэр, сговор.

– В нем участвовал и мистер Инселл?

– О нем мистер Дейнджерфилд не упоминал. Он назвал только мистера и миссис Морган.

Вновь вызванный мистер Дейнджерфилд признался, что заходил в дом мистера Мориса Тревильяна проведать своего друга мистера Джеймса Хайда и рассказал ему о предложении Роберта Джонса.