– Совсем изголодался, Билл? – без улыбки спросил Ричард.

– Не то чтобы изголодался – просто мне нравится трахаться, а задница у баранов ничем не хуже женской дыры, – жизнерадостно объяснил Уайтинг. – И пахнет от нее так же, и она такая же узкая. К тому же бараны не царапаются и не визжат. Достаточно сунуть их задние ноги в голенища сапог, и делай с ними что хочешь.

– Не важно, что это было – скотоложство или кража, Билл: тебя все равно повесят. Но почему в Алмондсбери? На расстоянии каких-нибудь восьми миль, в Бристоле, ты нашел бы тысячу блудниц любого пола, которые вряд ли стали бы отбиваться.

– Я не мог ждать, просто не мог. И потом, у того барана была симпатичная морда – совсем как у одного моего знакомого священника!

Ричард прекратил расспросы.

Джимми Прайс был деревенским парнем из Сомерсета, пристрастившимся к рому. Вместе с товарищем он ограбил три дома в Уэстбери-апон-Трим и украл много говядины, свинины и баранины, три шляпы, два сюртука, вышитый жилет, сапоги для верховой езды, мушкет и два зеленых шелковых зонтика. Его сообщник Питер умер от тюремной лихорадки, отказавшись раскаяться в содеянном, – он считал, что ни в чем не виноват.

– Я не замышлял ничего дурного, не помню, как все случилось, – вторил ему Джимми. – На черта мне сдались два шелковых зеленых зонта? В Уэстбери их было негде даже продать. Я не был голоден, одежда не подходила ни мне, ни Питеру. А для мушкета мы не взяли ни пороха, ни зарядов.

Третий член этой тройки, которому Ричард искренне сочувствовал, постоянно казался печальным и подавленным. Слабовольный и слабоумный Джо Лонг украл серебряные часы в Слимбридже.

– Я был пьяным, – просто сказал он, – а часы – такими красивыми!

Разумеется, и Ричарду пришлось отвечать на расспросы. Общая камера казалась ему чем-то вроде клуба крупных краж. Как всегда, Ричард объяснился кратко:

– Сижу за вымогательство и крупную кражу. Украл вексель на пятьсот фунтов и стальные часы.

После этих слов все, даже Айзек Роджерс, стали относиться к нему гораздо почтительнее.

– «Крупная кража» – растяжимое понятие, – сказал Ричард Биллу Уайтингу, перетаскивая глыбы известняка. Уайтинг был неглупым и грамотным человеком. – Я украл стальные часы. Бедняжка Бесс Паркер – льняные сорочки стоимостью не более шести пенсов. Роджерс – четыре галлона бренди и сорок пять центнеров[9] лучшего китайского зеленого чая, фунт которого в розницу стоит не меньше фунта стерлингов. Ему достался товар на общую сумму больше пяти тысяч фунтов. И всех нас обвиняют в крупных кражах. Это бессмысленно!

– Роджерса точно ждет виселица, – отозвался Уайтинг.

– Лиззи приговорили к повешению за кражу трех шляп.

– За повторно совершенное преступление, Ричард, – со смехом поправил Уайтинг. – Ей следовало бы остановиться после первой кражи и больше никогда не красть. Но беда в том, что в момент совершения преступления большинство из нас были навеселе. Во всем виновато спиртное.


Оба кузена Джеймса прибыли в Глостер почтовым дилижансом в понедельник, двадцать первого марта. Найти приличное жилье в самом городе им не удалось, поэтому они остановились на постоялом дворе «Полнолуние» – там, где Ричард и Уилли провели последнюю ночь перед тем, как попали в глостерскую тюрьму.

Подобно Ричарду его кузены твердо рассчитывали, что условия в новой тюрьме окажутся более сносными, чем в прежней. Им и в голову не приходило, что бывают тюрьмы хуже бристольского Ньюгейта.

– Пока нам живется недурно, кузены, – объяснил Ричард, удивленный ужасом, с которым его родственники вошли в общую камеру. – Из-за тюремной лихорадки освободилось много места. – Он поцеловал обоих Джеймсов в щеку, но не позволил обнять себя. – От меня воняет, – пояснил он.

Незадолго до приезда кузенов, после воскресной службы, в камере появились стол и скамьи. Предупрежденный о том, что парламент пристально изучает отчет Джона Ховарда о долговых тюрьмах и что вскоре барон Эйр может явиться в тюрьму с ревизией, начальник тюрьмы поспешил сделать все возможное, лишь бы избежать выговора.

– Как отец? – прежде всего спросил Ричард.

– Еще слишком слаб, чтобы приехать в Глостер, но дело идет на поправку. Он просил передать тебе наилучшие пожелания, – сообщил кузен Джеймс-аптекарь, – и сказать, что он молится за тебя.

– А мама?

– Как обычно. Она тоже молится за тебя.

Вид Ричарда ошеломил обоих кузенов. Его сюртук, жилет и брюки пропахли потом и висели на нем, но рубашка и чулки были чистыми, как и тряпки, подсунутые под кандалы. В коротко стриженных, как в Ньюгейте, волосах Ричарда не виднелось ни единой седой пряди, чистые ногти были аккуратно подрезаны, лицо гладко выбрито, на коже – ни одной морщинки. А глаза стали пугающими – отчужденными и суровыми.

– Есть какие-нибудь известия об Уильяме Генри?

– Нет, Ричард, никаких.

– Значит, все остальное не важно.

– Напротив! – возразил кузен Джеймс-священник. – Мы нашли тебе адвоката – увы, не из Бристоля. На выездные сессии суда допускаются далеко не все барристеры. Кузен Генри-юрист объяснил нам, как найти в Глостере сведущего адвоката. Здесь есть два судьи: один, сэр Джеймс Эйр, служит в верховном суде казначейства, а второй, сэр Джордж Нэрис, – в обычном верховном суде.

– Вы встречались с Сили Тревильяном?

– Нет, – ответил кузен Джеймс-аптекарь, – но нам говорили, что он остановился в лучшей городской гостинице. Для Глостера выездные сессии суда – важное событие, можно сказать, пышная церемония. Утром весь город устремился в ратушу, где прошло первое заседание. Оба судьи живут неподалеку, а их помощники, барристеры и секретари разместились на постоялых дворах. Завтра, согласно обычаю, начнутся заседания большого жюри. Твой адвокат сказал, что скоро суд дойдет и до твоего дела.

– Кто он такой?

– Мистер Джеймс Хайд с Ченсери-лейн, из Лондона. Это барристер, путешествующий по Оксфордскому округу вместе с судьями Эйром и Нэрисом.

– Когда он придет повидаться со мной?

– Сюда он вряд ли заглянет, Ричард. Его долг – защищать тебя в суде. Не забывай, что зачитать твои показания он не вправе. Он будет выслушивать свидетелей и пытаться найти слабые места в их показаниях во время перекрестного допроса. И поскольку он не знает, кто будет свидетелем обвинения и что они скажут, встречаться с тобой ему нет смысла. Мы уже успели обо всем ему рассказать. Он весьма рассудительный и сведущий адвокат.

– Какую же плату он потребовал?

– Двадцать гиней.

– И уже получил их?

– Да.

Это поистине фарс, думал Ричард, дружески улыбаясь и пожимая руки кузенам.

– Вы так добры ко мне! Не знаю, как выразить вам благодарность…

– Ты же член нашей семьи, Ричард, – не скрывая удивления, возразил кузен Джеймс-священник.

– Я привез тебе новый костюм и пару туфель, – сообщил аптекарь Джеймс. – И парик. Не стоит появляться на суде со стриженой головой. А женщины – твоя мать, Энн и Элизабет – послали тебе целый ящик белья, рубашек, чулок и тряпок.

Это известие Ричард встретил молча: видно, его родные готовились к самому худшему. Если бы завтра ему предстояло выйти на свободу, зачем ему понадобился бы целый ящик новой одежды?

Звуки празднества, сопровождающего начало выездной сессии суда, достигли ушей Ричарда на следующей день, пока он таскал каменные глыбы. Издалека слышались звуки фанфар и горнов, барабанная дробь, приветственные возгласы и крики восхищения, обрывки музыкальных фраз, торжественное пение на латыни. В Глостере царило праздничное оживление.

А узники тюрьмы приуныли. Ричард давно понял, что никто из его шестнадцати товарищей по несчастью не ждет оправдательного приговора. Лишь двое из них могли позволить себе нанять адвоката – Билл Уайтинг и Айзек Роджерс. Их предстояло защищать тому же мистеру Джеймсу Хайду, из чего Ричард сделал вывод, что Хайд – единственно возможная кандидатура.

– Значит, нам всем не на что надеяться? – спросил Ричард у Лиззи.

Лиззи, которая пережила уже три выездные сессии суда, побледнела.

– Не на что, Ричард, – просто ответила она. – А как же иначе? Доказательства вины представляют обвинитель и его свидетели, присяжные верят им. Почти все мы виновны, хотя мне известно, что несколько заключенных стали жертвами обмана. Пьянство – не оправдание. Будь у нас влиятельные друзья, мы не сидели бы в глостерской тюрьме.

– Случалось ли, чтобы кого-нибудь оправдали?

– Несколько раз, да и то если сессия затягивалась. – Присев к Ричарду на колено, Лиззи пригладила ему волосы, как пригладила бы ребенку. – Не стоит питать радужных надежд, милый Ричард. Увидев тебя на скамье подсудимых, присяжные не станут требовать других доказательств. И прошу тебя, надень парик.

На рассвете двадцать третьего марта Ричард надел новый, очень простой черный сюртук, черный жилет и такие же панталоны, обулся в новые черные башмаки, подложил чистые тряпки под ручные и ножные кандалы. Но парик он не надел – этот предмет вызывал у него безотчетное отвращение. Вместе с ним на заседание отправились еще семеро узников: Уилли Инселл, Бетти Мейсон, Бесс Паркер, Джимми Прайс, Джо Лонг, Билл Уайтинг и Сэм Дей, семнадцатилетний парнишка из Дерсли, укравший два фунта пряжи у ткача.

Их втолкнули в здание ратуши через заднюю дверь и узкими коридорами провели в подвал, так и не позволив увидеть зал суда – арену, на которой разыгрывались словесные, но смертельно опасные битвы.

– Сколько нам еще ждать? – шепотом спросила Бесс Паркер у Ричарда. Ее глаза от страха стали огромными; она потеряла ребенка, едва успевшего родиться, и до сих пор не успела оправиться от удара.

– Полагаю, недолго. Заседание продолжается не более шести часов в день, а предстоит разобрать восемь дел. Наверное, судьи будут действовать молниеносно, как мясник начиняет колбасы.

– Боже, как страшно! – воскликнула Бетти Мейсон, чья дочь родилась мертвой. Горе придавило ее.