В квартире у Полонского она первым делом побежала под душ, а потом уселась наводить макияж перед зеркалом. Она настолько была поглощена мыслями о том, что ей нужно очаровать Диминого друга, что начисто забыла о самом Диме. Тот появился за ее спиной и ворчливо пожаловался, что вот он голодный, а ей и в голову не пришло сделать ему хотя бы какой-нибудь бутерброд.

— Ой, Димочка, — спохватилась Лиза, с ужасом вспомнив мамин наказ заботиться о нем и кормить его получше. — Извини, пожалуйста, я сейчас что-нибудь приготовлю.

— Да ладно, ладно, — смягчился Полонский, довольный ее виноватым видом. — Я пошутил. Я уже сделал себе бутерброд, могу, кстати, и тебе сделать.

— Ты что, я не могу, я не успею накраситься. Ой, а где же мой карандаш для нижних век, — заволновалась она. — Неужели забыла?

— Да у тебя же в руках черный карандаш, — засмеялся он.

— Это для верхних век, а мне еще нужен для нижних, — рассеянно сказала Лиза, лихорадочно роясь в косметичке. — А вот он, слава богу, нашла.

— А что, они должны быть разными?

— Ну, конечно, видишь он заточен совсем по-другому, лопаточкой.

— С ума сойти, — удивился он. — А нижние веки красить нужно обязательно?

— И ресницы тоже. Выразительность глаз зависит почти целиком от нижних век и ресниц. Хорошо накрашенные нижние ресницы придают глазам некую загадочность, таинственность и…

— Кстати о таинственности, — вдруг вспомнив о событиях этого дня, перебил он ее. — Надеюсь, это была уже твоя последняя тайна? Я имею в виду этого твоего мужа. — Лиза только вздохнула. — Эля, — насторожился Полонский, — ты почему молчишь? Ты хочешь сказать, что это еще не конец? Есть еще что-нибудь?

Лиза снова промолчала, не зная, что сказать. Тайн у нее было еще предостаточно, но как ему об этом сказать?

— Так, — теперь вздохнул он. — Я понял. А ну давай, колись, так ведь у вас говорят?

Лиза только кивнула с несчастным видом.

— Так, смотри мне прямо в глаза и рассказывай.

— Ни за что, — она упрямо мотнула головой.

— Но почему? Что там у тебя есть? Внебрачные дети? Сумасшедшие родственники? Ты отбывала срок в тюрьме?

— Дима, ты что, рехнулся? Такое придумываешь. Откуда у меня дети и сумасшедшие родственники? И за что я, по-твоему, могла сидеть в тюрьме?

— Тогда почему же ты все время что-то скрываешь? Или ты нарочно напускаешь на себя такую таинственность?

— Знаешь, Дима, — вдруг решительно сказала она. — Дай мне два месяца срока, а потом я тебе все расскажу. А может быть, даже и раньше, потому что мне уже самой это все надоело.

— Что тебе надоело? Я?

— Ты что, — испугалась Лиза. — Как ты мне можешь надоесть? Я же люблю тебя. Мне надоело скрывать это все от тебя.

— Эля, ты меня просто пугаешь, — уже всерьез заволновался он. — Что ты скрываешь от меня? Почему ты не можешь рассказать мне это все сейчас?

— Потому что ты тогда убьешь меня, — честно сказала она.

— Дай мне еще два месяца побыть счастливой.

— Не понял. Тебе нужно два месяца, перед тем, как подать на развод, и именно эти два месяца ты хочешь побыть счастливой. Знаешь, я уже вообще перестал что-либо понимать. Это что, все как-то связано между собой?

Она только молча кивнула, так как боялась, что расплачется. Глаза у нее уже предательски наполнились слезами.

Он с тревогой посмотрел на нее.

— Это и вправду все так серьезно?

Она снова молча кивнула. Жалость к себе захлестнула ее, и слезы покатились по щекам.

— Ну, что с тобой, девочка, — вздохнув, нежно сказал он ей.

— Ну, что там у тебя случилось?

Она только уткнулась ему в плечо и начала всхлипывать.

— Ну, хорошо, — примирительно сказал он. — Не надо мне сейчас ничего рассказывать. Я подожду эти два месяца, только не переживай так. Я уверен, что ничего такого страшного у тебя в прошлом нет. Все в порядке, я люблю тебя.

И тут Лиза не выдержала и зарыдала по-настоящему. Испуганный Полонский, проклиная себя за то, что начал этот разговор, растеряно гладил ее по голове, предлагал воду, целовал, но она никак не могла успокоиться. Наконец, когда он уже совсем пришел в отчаяние, она неожиданно замолчала и застыла в неподвижности.

— Эля, — совсем испугался он, думая, что она, наверное, в обмороке и тряся ее за плечи, — Эля, почему ты молчишь?

— У меня глаза не размазались? — подняв голову, спросила она.

— Что? — растерялся он. — Глаза?

— Ну да, — вздохнув, сказала она. — Я же не могу начать краситься сначала, у нас же нет времени.

— Ну-ну, — только и смог сказать он, — ты же меня напугала до полусмерти, и вдруг тебя волнуют глаза.

— Глаза — это тоже очень важно. К тому же рыданиями делу не поможешь.

— Ну, хорошо, Эля, не надо мне пока ничего рассказывать в подробностях, только скажи: то, что ты скрываешь, это что-то опасное?

— Ну конечно нет. Во всяком случае, в моих тайнах для тебя ничего страшного нет. Может, они даже покажутся тебе совершенно безобидными, но дай мне еще немного времени. Хорошо?

— Хорошо, конечно, — поспешил согласиться он, — давай тогда оденемся и пойдем.

— Давай, я только немного лицо подправлю.

Лиза поспешно подправила на лице все, что она испортила своими рыданиями, оделась, и они поехали. Эрик уже ждал их за столиком. Он оказался очень симпатичным парнем, совсем не похожим на немца. У него были черные кудрявые волосы и такие же черные живые глаза, видимо, унаследованные от матери, украинки. От нее же он, скорее всего, и унаследовал быструю остроумную речь и веселый характер, без всякой примеси нордической сдержанности. Лиза с первой же минуты почувствовала себя с ним легко и просто. Он очень смешно стал рассказывать случаи из их общего с Полонским детства и как они то и дело попадали впросак, когда учились в немецкой школе. Он также с большой теплотой говорил о своей матери, с которой они были очень близки и из-за которой он твердо решил жениться только на украинке или, в крайнем случае, на русской. Между прочим, сказал он, у него в Дании есть много приятелей, чистокровных датчан, которые женаты на украинках или русских. И они прекрасно уживаются, даже лучше, чем семейные пары, состоящие из датчан. Они все дружат между собой и каждый праздник или день рождения обязательно собираются у кого-нибудь, жарят мясо, выпивают и плавают в бассейне. Вот если Лиза и Дима приедут к нему в гости, он тут же соберет их всех у себя дома, и они здорово повеселятся.

— A y тебя тоже есть бассейн? — спросила Лиза.

— Да, конечно, у нас у всех бассейны, — засмеявшись, сказал Эрик.

— Ты просто не представляешь себе, что за страна Дания, — вмешался Полонский. — У них населения всего пять с половиной миллионов, а территория большая, для такого количества людей, конечно. Поэтому там у всех не просто дома, а целые поместья. Правда, для этого нужно жить не в городе, а где-нибудь в сельской местности, вот как Эрик, например. Хотя это не значит, что он живет в селе. У них там каждый дом стоит друг от друга за несколько километров.

— Да, — подтвердил Эрик, — у меня вокруг дома с трех сторон лес, а с четвертой — море. Там такой покой и воздух, вы здесь такого нигде не найдете. Вот приезжайте, и вы не захотите уезжать. Но вы можете оставаться у меня, сколько захотите, я буду только рад.

— А мы тебя не стесним, если вправду приедем? — заволновалась деликатная Лиза.

Мужчины переглянулись и засмеялись.

— Эля, — с жалостью сказал Полонский, — ты не понимаешь, что такое дом в Дании. У Эрика огромный коттедж, площадью семьсот пятьдесят квадратных метров. А еще у него во дворе пристройка, в которой находится крытый бассейн, олимпийских размеров, с баром и светомузыкой.

— А вокруг дома у меня парк и лужайка…

— Размером со стадион в Крылатском, — засмеявшись, перебил его Полонский.

— А сколько же человек у тебя там живет? — поинтересовалась Лиза.

— Очень много, я один, — залился смехом Эрик.

— Так зачем же тебе такой большой дом? — удивилась Лиза.

— Но я ведь не собираюсь всю жизнь жить один. Когда-нибудь женюсь, буду дети. Вот, я завтра улетаю на Украину навестить родственников, может быть, там и найду себе жену. Правда я там буду всего неделю, что сильно затрудняет задачу, но вдруг повезет.

— А, так мы больше тебя не увидим, — огорчилась Лиза, — жаль. Я думала, мы тебе покажем Москву. Ты ведь здесь раньше не был?

— Был пару раз по делу, видел Кремль, Красную площадь, был на Арбате, но это, пожалуй, и все. Честно говоря, я не большой любитель всяких музеев и памятников старины. Вот Дима меня понимает.

— Между прочим, когда мы с Димой были во Флоренции, мы с ним ходили и в галерею Уффици и в Академию художеств. И ему там очень понравилось, правда, Дима?

— Э, ну можно сказать, что и так, — не очень уверенно подтвердил Полонский. — Во всяком случае, было у меня такое чувство, что я соприкоснулся с чем-то вечным.

— Никогда не поверю, — фыркнув, твердо сказал Эрик. — Димка и искусство? Этого не может быть.

— А вот и было. А ты, Эрик, когда-нибудь был в картинной галерее?

— Ну, не был.

— Так как ты можешь знать, что ты не любитель искусства, если ты не разу и не пытался его полюбить?

— Ну, не знаю, я вообще-то побывал во многих странах, но мне ни разу и в голову не пришло пойти в музей.

— Может, ты, живя в Германии, и в Дрезденской галерее ни разу не был?

— К стыду своему, нет.

— Люди приезжают со всего мира, чтобы увидеть Сикстинскую мадонну. А многие, у кого нет денег ездить, всю жизнь мечтают об этом. А ты имеешь такие возможности, и не разу не воспользовался ими.

— Ну, понимаешь, — попытался защититься Эрик, смущенный таким яростным напором, — у меня и времени-то никогда нет на музеи. Я ведь езжу всегда по делу.