Ольга Резниченко - Пустоцвет

Но еще скольжение взгляда - и прозреваю.

Он. Пахомов был в одежде. Только обувь снял.

- Это всё? - внезапно... тихое, сдержанное.

Испуганно роняю взор в его омуты, но тут же осекаюсь.

- Ты о чем?

- Ты знаешь, о чем я.

Жгучая пауза за и против. Размышлений, поисков ответов.

Продолжил, не дожидавшись участия:

- Я не хочу тебе делать больно. Давай добровольно.

Трусливо, удивленно, а все же осмеливаюсь посмотреть в глаза.

Протянул руку, выставив ладонь:

- Жду.

И будто прозрение звучит у меня в ухе:

"Они травонули Крякова. Сейчас запоет. Держись, Лиз. Я скоро буду" - слышу, узнаю голос Казанцева.

Мигом дернулась. Глупые попытки - вытащить, выбить микрогарнитуру из ушной раковины.

- Стой, - резво хватает меня за руку, пресекая. Нырнул в карман и достал связку ключей. Не увидела как и чем, но вытащил и тотчас зажал прибор в кулаке.

Шаги из ванной в комнату - положил на тумбу и в момент накрыл сверху устройство бокалом.

Влет ход ко мне, запирая за собой дверь. И снова вплотную. Сильнее сделать поток, шум воды - взор мне в очи требовательно:

- А теперь слушаю, - сдержанно. Привычным, теплым голосом.

...будто и не он только что меня волочил, словно мерзость, рядом с собой, не он на мушке пистолета держал. Перемены еще сильнее полосонули изнутри. Запекли слезы в горле.

Кто же ты такой? Какой ты на самом деле? КОСТЯ!

- Лиза! Время тикает, - раздраженно рыкнул. А дыхание обдает мои губы.

Жалящим шепотом.

Момент - и, вырываясь из плена его тепла, сводящего с ума аромата, сумасбродной близости, вырываясь из страха и непонимания прострации, торопливо, тихо забормотала:

- Операция. Все наши тут. На Мазаева вышли. Крякова хотят взять... и тебя заодно, если удастся вас разболтать. Но у них препарат какой-то... подсыпали. Костя, как ты мог? - взмолилась я на него, давясь горечью... вновь уступая глупым, слепым чувствам. - Еще и трубку не берешь! Я тебе звонила! А ты ни разу... А ведь хотела предупредить!

Заледенел огорошенный, от изумления выгнув брови. Еще миг - и сдался, проиграл нервам: тревожно заиграл скулами.

Сглотнул скопившуюся слюну.

- Это всё? - вдруг жестоко, холодно, колко.

Запекло у меня в груди, взбунтовалась обида.

- Да... - невнятно.

- Выходы перекрыты?

- Да, все.

Скривился.

Внезапно разворот - и дернулся к двери душевой.

- Костя, стой! - испуганно.

Подчинился. Помедлив, с опаской (будто сейчас я что-то... без меры ужасное могу совершить) обернулся.

Не касаясь глаз. Молчит. Выжидает.

Жутко, до безумия жутко... еще страшнее, нежели когда смерть мне дулом пистолета всматривалась в глаза. Ничего уже не знаю, не понимаю: что, как и... почему. Но чувство, что вот этот миг - миг невозврата. Упущу - и больше никогда... ни за что, ни при каких обстоятельствах мне не вернуть будет мою сказку, моего... Пахомова. Вот тот миг - когда уступи трусости... или сомнениям - и больше ничего в жизни не будет. Пусть демон, пусть двуликий. Но это он - мой единственный, живительный источник... источник кислорода, хоть и губительный... как наркотик, ведущий в рабство и забвение, яд. Тот человек, с которым упиваешься настоящим, искренним счастьем, хоть и болью заодно. Тот, с кем в паре - действительно... живешь, пусть и умирая.

- Прости меня... - выстрелом.

Округлились его очи. Казалось, молнией пронзили мои слова. Позорно утопаю я в его голубых, бездонных океанах, окончательно идя, стремясь на дно.

- За что? - словно скрежет металла. Осиплым голосом: смертник вымаливал пощаду. Виновато, устыжено опускаю взгляд.

Разъедающие душу и плоть секунды сомнений - и самое важное, как на духу.

Глаза в глаза:

- За всё.

Сверлю молитвой.

И вдруг ход Кости: полуоборот меняется на полноценное участие.

Рублю поспешно, резво я и окончательно, разрывая вервие гильотины над своей шеей:

- Я не должна была тебя прогонять... Прости меня... - жгучая пауза, заикаясь, задыхаясь, - прости тупорылую идиотку... Не знаю почему... Не знаю, но ты мне... очень нужен, - испуганно зажмурилась я, давясь болью.

Терзающие, расстрельные мгновения тишины. Жуткого безучастия минуты-вечность... Кровью захлебнулось сердце. Треснула душа. Жжет в груди дыра - начато самосожжение...

Сухим, мертвым шепотом, склоняя голову:

- Я не могу без тебя... - приговариваю я себя на вечные муки: с тобой, или без... тебя, мой беспощадный истязатель.

Застыли на ресницах слезы - предательская дрожь - и потекли гадкие, обличая меня как самое глупое, мерзкое, жалкое, безвольное отныне существо, раба твоего проклятого.

Вдруг рывок, напор, шум - отчего даже дернулась я в испуге. Широко распахнула веки, жадно выпучила глаза - захлебнулась страхом. Нахрапом ухватил меня за шею, проникая, зарываясь пальцами в волосы, невольно причиняя боль, утопил в благодатной хватке мое лицо. Жадный, больной, запойный, грубый поцелуй, будто к самой душе... свою душу хотел втолкнуть. В момент отвечаю, страшась, что доля медлительности, сомнений может лишить меня самого драгоценного...

Невольный натиск - и повалил на стену. Струи горячей воды коснулись нас, помчали по коже... жаля своим палящим зноем: лицо, губы... временами даже прорываясь в рот, едва мы делали рывками вдохи; плечи... грудь, ягодицы - будто вторя блаженным касаниям, ласкам... сладкому блужданию рук Пахомова, что то и дело меня голодно, властно сжимал за плоть, дразня, пробуждая, накаляя потаенные, древние инстинкты, рождая из жажды - страсть.

В момент скользнула я по его торсу, ныряя к лацканам рубашки: стаскиваю, едва не разрываю одежину на нем. Поддается. А затем и вовсе впиваюсь пальцами в бляху его ремня. И пока мой деспот творил свою бесстыдную феерию, доводя меня до протяжных, вожделенных стонов, я вершила свой суд.

И вдруг пиликанье. Тихое, но пронзительное, рвущее пелену в сознании.

Тотчас дрогнул, дернулся от меня Костя.

Резво толкнул в сторону, отчего буквально слетела, рухнула я на пол.

- Они здесь, - прорычал.

- Кто? - растеряно я, шепотом.

Не ответил. Лишь:

- Не вставай! - приказное... - И уши закрой руками.

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

***

- Не вставай! - приказное... - И уши закрой руками.

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки - и враз дверь изрешетилась - а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов - громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

Палящие, изуверские секунды обрекающей, обличающей тишины. Движение Кости. Взвизгнула дверь, сопротивляясь, на обломки налетая, что скопились в направляющих.

С опаской шаг наружу.

И вдруг резво, командой прогремел его голос:

- За мной!

Тотчас подчиняюсь. На коленях по грязному полу, по осколкам, невольно рассекая плоть до крови... выползаю наружу. Попытки встать окончательно, выровняться на ногах - как вдруг жуткое прозрение. Наш убийца... лицо знакомое, до боли, до дрожи. В момент рухнула я рядом с ним. Потянулась невольно рукой, будто выискивая в очередном мертвом зазеркалье выбор для грядущего.

- НЕ ТРОГАЙ! - яростное, с испугом.

Силой ухватил меня за руку Костя и потянул на себя.

Сопротивляюсь импульсивно:

- Это Серега! Науменко! - отчаянно завопила, завизжала я, словно ополоумевшая. - Серега наш!

По щекам потекли жгучие слезы.

Распятый прозрением, все же не отступает Пахомов:

- ТЕМ БОЛЕЕ! - железной хваткой впился в запястье и дернул на себя.

Словно куклу тряпичную - к душу. Схватил свою, сбившуюся от потока воды в углу, мокрую рубашку, выкрутил и тотчас протянул мне. Приказное:

- ОДЕВАЙ!

Стою, огорошенная. Ничего не понимаю: только жуть колотит гвоздями сознание, вторя больным эхом совсем иные мысли: Серега! Науменко! Как так? А ведь стрелял! Стрелял же! ...и в меня заодно. Но за ЧТО?.. ЗА ЧТО ТАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО?