На этом фантазии Люси обрывались. Если честно, она просто не могла представить, чем уж таким особенным будет отличаться Федя от всех остальных мужчин в обычной жизни. Все-таки она была реалисткой, да и просто прожившей четверть века девушкой, и поэтому даже в самых поэтических грезах не могла представить, что хоть один мужчина сможет быть счастлив просто тем, что она, Люся, рядом. Не тем, что она приготовила вкусный ужин, обеспечила вкусный секс и помыла посуду, а тем, что она просто ходит и дышит рядом. Вряд ли найдется мужчина, которому безразлично, как она выглядит: влезает ли она все еще в голубенькое платьице и своевременно ли подкрашивает корни волос. Который бы только радовался тому, что повсюду разбросаны Люсины баночки с кремами, а телевизор включен на «мыльной опере». Радовался бы просто тому, что разбросанные вещи — ЕЕ вещи, и сериал — ЕЕ любимый сериал. И любил ее, Люсю, даже когда она сама себя не любит.

«Нет, так не бывает», — поняла Люся. В сущности, это очень глупо — выходить замуж. Выйдя замуж, ты практически обещаешь, что будешь всегда смеяться его шуткам, никогда не растолстеешь, обязуешься готовить и стирать его носки. Словом, ты обязуешься не меняться. У тебя больше нет права упасть и сломать ногу, быть уволенной, заболеть. Ведь мужчина же женится на благополучной красивой девушке, и, конечно, если через какое-то время перед ним окажется безработная толстуха со сломанной ногой, он сочтет себя обманутым и попытается «поменять товар». И даже Федечка Бондарчук вряд ли сильно отличается в этом вопросе от большинства. Наверняка он был бы в шоке, если бы его модельного вида супруга вдруг зачастила в магазин «Большие люди» или устроилась, например, воспитательницей в детский сад. Или если бы она не обеспечила в доме красоту и порядок (путем грамотного руководства домработницами) к приходу корреспондентов из журнала «7 дней». Конечно, он вначале потащил бы ее к психиатру, а потом в загс — разводиться. Наверное, Наташка, права: вся эта история со знаками — ужасная глупость. Как будто все эти черточки на руках способны заставить людей смотреть друг на друга иначе! Как будто кто-то из-за них перестанет сравнивать свой «товар» с более продвинутыми моделями и стремиться заполучить более дорогой экземпляр! Нет, такое невозможно. Тогда накроется вся теория естественного отбора и Дарвин в гробу перевернется, а вместе с ним еще пара десятков ученых.

Словом, решено! Окончательно и бесповоротно — Люсе не нужны никакие мужья и бой-френды. Так, как она себя, ее больше никто любить не сможет. А значит никаких «вторых половин» в принципе не существует. Есть лишь с большей или меньшей долей случайности слепленные пары старательных и терпимых людей. А ей, Люсе, такое безобразие совершенно ни к чему. И совершенно незачем затягивать всю эту историю с переездом от Соловьева. Она прямо сейчас соберет чемоданы и отправится восвояси начинать новую жизнь.

Г-жа Можаева вынула магнитолу, поставила машину на сигнализацию и решительно зашагала к подъезду.


— Ну наконец-то! — встретил ее радостным криком Соловьев. — Я уже думал, что твои иностранцы никогда не уедут!

— В аэропорт провожала, — еще раз убедившись в мужской невнимательности к жизни женщин, ответила Люся. — Знаешь, я передумала. Чего до завтра тянуть? Давай я сегодня съеду. Сейчас еще не так поздно — десяти еще нет. Поможешь чемодан стащить?

Брови Соловьева полезли вверх.

— Ну если ты так хочешь… Только давай ты сначала пройдешь в комнату — вдруг передумаешь?

— Ой! — принюхалась Люся. — Только не говори мне, что ты состряпал прощальный ужин!

— Это не ужин, это пир! Я уже тут весь слюнями изошел, пока тебя ждал! — радостно потирал руки Леха.

Пахло невыносимо вкусно: по квартире витал запах пряностей, любимого Люсиного деревенского салата и еще чего-то. Из комнаты доносилась веселенькая музычка и голос футбольного комментатора.

Г-жа Можаева вошла в комнату и обалдела: стол был накрыт по-ресторанному роскошно.

— Только не говори мне, что ты это сам приготовил! — сощурилась Люся, настроение которой неожиданно улучшилось. — Как, ты говорил, этот выездной ресторан называется?

— «Росинтерресторан», — виновато-шаловливо улыбнулся в ответ Соловьев, с явным сожалением выключая телевизор, в котором бегали футболисты.

— Ив честь чего такой праздник? — не без ехидства поинтересовалась Люся. — Неужели в честь того, что я, наконец, покидаю твою жилплощадь?

— В честь того, что все прошло гладко. Родители остались довольны. Теперь я хочу, чтобы довольной осталась ты.

— Ты хочешь узнать, что же я захочу за услугу? — догадалась Люся.

— И это тоже! Мой руки — и к столу. Ты что будешь — виски, коньяк, водку?

— «Бейлис»! — мяукнула г-жа Можаева, направляясь в ванную и понимая, что никуда она сегодня уже не поедет.

Почему бы, действительно, не отложить начало новой жизни на один день, тем более что вечер обещает быть не таким уж плохим, судя по запахам.

Когда она вышла из ванной, то с удивлением застала Соловьева шнурующим ботинки в коридоре.

— Ты куда? — спросила Люся.

— Знаешь, «Бейлиса» в доме не оказалось, — виновато пожал плечами Леха. — Я быстро сбегаю.

— Ты с ума сошел? — рассмеялась г-жа Можаева. — Обойдемся тем, что есть!

— Ну уж нет, — решительно загремел замками Соловьев. — Сегодня все будет идеально. Просьба не начинать без меня. Я быстро.

— Ты хочешь, чтобы теперь я слюной захлебнулась? — кричала ему вдогонку г-жа Можаева.

Соловьев вернулся через полчаса с ирландским ликером и букетом цветов.

После третьей стопки коньяка и первого бокала «Бейлис» Люся и ее ненастоящий муж перестали усердно жевать и начали разговаривать. А точнее говоря, г-жа Можаева наконец придумала, что потребовать в обмен на свою уступчивость: она возжелала переносной компьютер. Причем не какой-нибудь, а легкий и красивый. О чем она незамедлительно и доложила г-ну Соловьеву.

— Обсудим, — кивнул он.

— Что значит обсудим? — оскорбилась г-жа Можаева. — Мы так не договаривались! Ты обещал все, что я захочу.

— Обсудим модель, — поправился Соловьев, которому, похоже, просто не хотелось скандалить.

— То-то же! — успокоено вздохнула обрадованная такой легкой победой Люся и принялась в красках описывать Лехе свою будущую жизнь с ноутбуком.

Сама не заметив как, она выложила ему все свои девичьи грезы: и как она станет печатать на этом компьютере переводы зарубежной литературы, и как ее выберут переводчиком года, и как она откажет Феде Бондарчуку. И даже объяснила, почему она откажет Феде — ровно потому же, почему она откажет и всем остальным мужчинам. Потому что брак и все эти обязательства — не для нее, подвижной, как ртуть, и непредсказуемой девушки.

Соловьев слушал внимательно и даже, кажется, с интересом. Начальничья работа в среде творческих людей уже приучила его выслушивать всяческий бред с проникновенным лицом. (Криэйторы иногда и не такое несут! Главное — не пресекать этот поток бреда, они потом из него что-нибудь дельное вытащат: слоган какой-нибудь удачный или сценарий.) Так что Леха жевал и иногда кивал. Люся наконец завершила свою, как ей казалось, гениальную речь пассажем о том, что каждая женщина имеет право сломать ногу, растолстеть и потерять работу, и еще раз повторила, что замужество лишает ее этого священного права.

Воцарилась пауза. Г-жа Можаева внимательно смотрела на Соловьева в ожидании реакции.

— Дурочка ты, Люська. Молодая еще, — подытожил ее выступление Леха, наливая себе очередную стопку коньяка.

— Сам дурак! — взвилась г-жа Можаева и попыталась еще раз повторить свою теорию, дабы Соловьев ее лучше понял.

— Погоди! Я тебя выслушал, — решительно прервал ее тираду Леха. — Теперь ты меня послушай.

Люся только молча возвела очи к потолку: ей стало совершенно ясно, что Леша не понял ни слова из ее доходчивой теории.

— Ну так вот, — медленно закурил Соловьев. — Представь себе, что ты сидишь одна. Вся из себя такая свободная, толстая, со сломанной ногой и без работы. Представила?

Люся кивнула. Ужастик представился тот еще.

— Ну, и как тебе эта картина? — спросил Леша и жестом показал, что ответа не требуется. — Не очень весело, правда? Понимаешь, как раз свобода и лишает тебя «священного» права на глупость или на ошибку — называй как хочешь. Ты как будто альпинист, который лезет на гору без страховки. Если же ты «свяжешь» себя с другим альпинистом, то как раз получаешь относительную свободу движений. Парадокс?

— Ага, и он тебя, этот альпинист, тут же отстегнет, как только ты оступишься! — заговорила Люся терминами Соловьева.

— Бывает, наверное, и такое, — философски вздохнул Леха. — Но в кино, например, альпинисты своих бросают только в тех случаях, когда понимают, что товарищ совершенно не хочет помогать своему спасению, а, наоборот, норовит остальных за собой утянуть. И тут сложно кого-то осуждать.

— И неправда! Бывает, что он просто не в состоянии помочь своему спасению! «Скалолаза» помнишь? Там, где девушку Сталлоне отпустил падать со скалы? Она ведь очень хотела спастись!

— Ну без Сталлоне ее жизнь была бы еще короче, — не задумываясь, ответил Соловьев. — Он ведь тоже живой человек, хоть и супергерой. И вряд ли кто-то другой смог бы ее удержать — люди не боги. Все-таки оступаться— не лучший повод проверить силу своего напарника. Но я бы, хоть и не альпинист, конечно, боролся до последнего, пока сил хватит.

Люся чувствовала, что Соловьев где-то специально сбил ее с правильной мысли и теперь увел дискуссию в какую-то другую, совершенно не верную сторону. Но, видимо из-за воздействия «Бейлис», ей было трудно сообразить, в каком именно месте Леха подменил понятия. И вообще клонило в сон.

* * *

В четверг Люся проспала — благодаря благородному ирландскому ликеру она вчера забыла завести будильник. Соловьев, судя по всему, каким-то чудом проснулся и уже ускакал на работу.